Вальтер Скотт - Анна Гейерштейн. Или Дева Тумана

– Охотно, – отвечала молодая девушка, – только думаю, что дядя мой или кто-нибудь из моих родственников нашел их уже и ведет в наш дом безопасной дорогой. Не могу ли и я вам помочь? Вы не зашиблись? Не ранены? Мы потревожены были паденьем скалы. Вон она лежит… огромная!

Говоря таким образом, девушка гор наклонилась над пропастью и с таким спокойствием глянула вниз, что дурнота и головокружение, от которых Артур почти избавился, вновь охватили его, и он, застонав, еще крепче обнял ствол дерева.

– Вам, наверное, дурно? – спросила девушка, заметив, что он побледнел. – Что с вами?

– Ничего, но у меня кружится голова, когда я вижу вас так близко к краю бездны.

– Только-то? – рассмеялась швейцарская девушка. – Знайте ж, здесь, на краю пропасти, которая детей не испугает, я в такой же безопасности, как и под крышей дома дяди моего. Но, судя по вашим словам, вы добрались сюда оттуда по самой кромке – это выдает в вас человека смелого и ловкого. Вам, видно, не впервой лазить по горам?

– Смелость и ловкость оставили меня с полчаса назад, – отвечал Артур, – а по горам, кажется, мне лазить больше не придется…

– Держитесь! Это просто дурнота, которая случается со всяким. Ползите по стволу дерева, смелее, теперь вставайте – отсюда вам легко будет перепрыгнуть на то место, где я стою, и опасность останется за спиною. Ну, смелей, ведь до сих пор вы не праздновали труса!.. – принялась убеждать его дева.

– Да, ранее я не мог упрекнуть себя в трусости, – подтвердил молодой человек, – но я не хочу, чтобы вы казнились, не сумев помочь несчастному бродяге, спасение которого у вас отняла его несмелость.

Девушка беспокойно следила за тем, как он, осторожно поднявшись на дереве (оно, находясь первоначально почти в горизонтальном положении, чуть прогнулось под его тяжестью), собирался перепрыгнуть на тропинку, где стояла она. Сделать это было, однако, далеко не так просто, потому что предстояло оттолкнуться не от твердой земли, а от раскачивающегося дерева, под коим зияла бездна и ревел бурный поток. Колени Артура не гнулись, и ноги, будто налитые свинцом, совершенно отказывались ему служить. Он вновь подвергся чувству слабости, сковавшему тело, которое так хорошо знакомо всякому, кто хоть раз его испытал.

Девушка заметила его волнение и догадалась о последствиях, к коим оно могло привести. Пытаясь вернуть ему веру и силы, она легко прыгнула с тропинки на дерево, и в ту же минуту, как птица, другим прыжком перепорхнула опять на утес. Затем, протянув незнакомцу руку, девушка спокойно сказала:

– Рука моя на вид слаба, но решившись на нее опереться, ты обнаружишь в ней крепость бернских59 стен.

Молодая девушка не ошиблась: стыд пересилил страх, и Артур, отказавшись от помощи, которой он не мог принять, не пав окончательно в собственных глазах, превозмог себя и, совершив, как ему показалось, отчаянный прыжок, очутился рядом со своей спасительницей.

Взять руку девы и поднести ее к губам с изъявлением искренней признательности, было, вполне понятно, первым порывом юноши, и в том прелестная незнакомка не смогла ему отказать. При этом она не выказала ни малейшего жеманства, очевидно, совершенно ей несвойственного, и не обмолвилась ни единым словом, что можно было расценить как принятую расплату за малую услугу. Стоит ли говорить, что все это произошло на клочке земли едва ли в пять футов длины и три ширины, под которым, ста футами ниже, бурлил водный поток.

Глава III

Проклятье тем, кто тень родимых крыш

На край земли меняет за барыш!

Затмили жизнь серебряные руды,

Превозмогли бесценное златые груды!

Металла звон пустой сквозь мертвую пустыню

К чужим аулам тащит алчность ныне.

АРТУР Филиппсон и Анна Гейерштейн, так звали спасительницу юноши, очутившись вплотную друг к другу, невольно смешались. Молодой человек испытывал неловкость из-за того, что в глазах своей очаровательной избавительницы, подавшей ему руку помощи, предстать мог повесой превосходным в галантности за отсутствием опасности. Что же касается молодой девушки, то замешательство ее произошло скорее по непонятным, может быть и для нее самой, причинам.

– Простите меня, добрая незнакомка, – сказал Артур, – но я должен вернуться к отцу. Моя жизнь, спасением которой я вам всецело обязан, будет иметь смысл только в том случае, если я теперь же поспешу к нему на помощь…

Его речь была прервана звуком рога, который исходил с того самого места, где старик Филиппсон и проводник были оставлены юношей. Артур обернулся на его зов, но не смог ничего разглядеть за утесом. Артур поглядел на ствол дерева, – если он хотел кинуть взгляд через пропасть, то вначале пришлось бы перепрыгнуть ее, – и побледнел…

– Пустяки, – сказала молодая девушка, разгадав причину внезапного расстройства юноши, – мне ничего не стоит снова оказаться на дереве и посмотреть оттуда, что там происходит. Но я уверена по звуку рога, что ваш батюшка нашел надежных проводников в лице моего дяди Арнольда Бидермана, или кто-нибудь из моих братьев, пришел ему на помощь. Теперь они уже на пути в Гейерштейн, куда, если угодно, я и вас провожу, потому как дядя, поверьте, в дорогу сегодня вас не пустит. Кроме того, мы напрасно потеряем время, отыскивая их, поскольку они раньше нас доберутся до дома. Следуйте за мной, или я подумаю, что вы отвергаете наше радушие.

– Скорей я отвергну свою жизнь, спасенную, вами, – решительно отвечал Артур, отправляясь за ней.

Взоры, которые волей-неволей ронял на миловидную девушку, следовавший за ней юноша, с каждой минутой приумножали испытываемое им удовольствие находиться в обществе столь прекрасного создания. Позволим же и мы себе взглянуть на нее.

Под верхним платьем девушки, не настолько узком, чтобы подчеркивать стройность фигуры, что возбранялось законами гор, и не слишком широким, чтобы мешать путешествию в горах, было второе, иного цвета, опущенное пониже колен, так что девичьи ноги были видны во всей их прелестной стройности. На ногах были сандалии с загнутыми к верху носками, а их ремни переплетались вокруг лодыжек, и скреплялись серебряными колечками. Верхнее платье украшал пояс из яркого шелка вышитый золотом, а нижнее оставляло приоткрытой ослепительной белизны шею. И эта узкая белая полоска на шее еще резче выступала в контрасте с лицом украшенным солнцем. Однако, это нисколько не умаляло его прелести, напротив – солнечный загар ей был к лицу. Длинные, светло-русые волосы девушки рассыпались роскошными локонами по плечам, а голубые, широко открытые глаза являя кротость и доверчивость; обнаруживали душу слишком чистую, чтобы оставалось в ней место для дурного, и натуру крайне благородную, чтобы она могла внушать недоверие. Ее головку украшала прелестная шапочка в которую, по обычаю горских девушек, было вдето перо цапли с тонкой золотой цепочкой – необыкновенной роскошью по тем временам, – которая, обвиваясь несколько раз вокруг шапочки, скреплялась золотой же брошью.

Остается добавить, что ростом девушка была несколько выше среднего, и статью более походила на Минерву, чем на горделивую Юнону или сладострастную Венеру61. Гладкий лоб, стройные ноги и красивые руки, твердая и легкая походка, но более всего невинная непринужденность юной швейцарки могли бы служить художнику прообразом богини целомудрия.

Дорога, которой они шли, была крута и ухабиста, но не опасна в сравнении с той, какую Артуру пришлось преодолеть. Она была, как уже догадался читатель, продолжением той тропинки, часть которой обрушилась при обвале; и во многих местах неудобопроходима, что характерно для швейцарских дорог, сколь мало о них заботятся. От девушки Артур узнал, что тропинка эта соединяется в обход с другой, которой сейчас шли его отец с проводником и ее дядя, и если б путники свернули раньше на нее, они обошли бы стороной свое злоключение.

Тропа все далее уходила от потока, рев которого еще был слышен, но с каждым шагом он становился тише, и вдруг дорожка, круто повернув, выпрямилась и открыла их взорам одно из великолепнейших зрелищ этой горной долины.

Древний замок Гейерштейн, хотя и безыскусный, предстал им в своем грозном величии, придаваемом ему положением на краю крутого обрыва над бурной рекой, низвергающейся водопадом в ущелье с большой высоты. Стены главной башни, расположенной древним архитектором столь живописно, казалось, принадлежали самой остроконечной скале, отмечая ее крутизну. По традиции средневековой Европы крепость представляла собой правильный четырехугольник. Разрушенная вверху, главная башня, несмотря на сей отпечаток времени, все еще имела грозный вид благодаря башенкам вкруг нее (иные из них тоже несли следы разрушений), упрочивающим поднебесное положение хмурой твердыни.