Юрий Щеглов - Жажда справедливости
— Ну, ну, — подивился Вальцев, — посмотрим летом на ваши успехи.
Член коллегии и председатель дисциплинарной тройки Оскар Тункель пригласил замзава Иногороднего отдела Скокова в кабинет.
— Слушай, Ваня, — сказал он мрачно, — снимай своего протеже с бабьего насеста и гони на трое суток в город Красный. Честью клянусь, что не больше недели он там проваландается. Некого послать, ей-богу. Крупную птицу зацепили. Вот поинтересуйся у Вальцева.
Вальцев как раз переступал порог. Хоть они были близкими друзьями, но спорили и даже ругались по любому поводу до остервенения, одновременно призывая друг друга в свидетели. Вальцев, мол, не даст соврать! Оскар правду-матку режет и никогда не лжет!
— Жаль, — сморщился Вальцев. — Парень вроде бы на Лиговке пришелся ко двору. Нельзя ли все-таки найти кого?
— То трое суток, то неделя, — недовольно промямлил Скоков. — Еще шлепнут, с кем я останусь?
— Некого мне искать и негде! — закричал Тункель, произнося слова и фразы слитно. — Всевразгонераненыиубитыилибольнытифом… — Здесь он запнулся и затем проследовал в нормальном темпе: — Обсуждению не подлежит, товарищ Скоков. Выполняй, пусть я и солидарен с Вальцевым, что твой Крюков пришелся на Лиговке ко двору. Не разложился, не скурвился, а наоборот. Мастерскую там для проституток с Кашпурчаком организовал. Прямо-таки розовый сон Веры Павловны. Ты направь ему в помощь еще стажеров, чтоб не заглохло.
— Какой Веры Павловны? — забеспокоился Скоков. — Что на Обводном канале малину держала?
Тункель мрачно уронил:
— Нет, это совсем другая. После побеседуем. — И он повернулся худощавым, крепко сбитым корпусом к Вальцеву. — Я настаиваю на отстранении и немедленном расстреле Зильбера. У партии собственные законы, Вальцев, и игнорировать их ради тебя нет смысла.
Скоков по опыту знал, что ничего хорошего сейчас не произойдет, возражать бесполезно, и тихо убрался в коридор. Вечером он телефонограммой вызвал к себе Крюкова.
— Все! — резанул грозно, почти как Тункель. — Наотдыхался. Хватит тебе за юбками гоняться да жиреть на пайковых харчах. Поезжай-ка в Красный и разбери жалобы… Да перед поездкой приоденься. Вальцев обращал внимание, что бродишь по коридорам, как оборванец. Вот тебе ордер на реквизированное. Кожанку заведи, краги, фуражку какую-никакую. К серьезным людям вход иметь будешь. А то на попрошайку смахиваешь, а не на наркомвнудельца.
— Я реквизированного носить не желаю. Зарплату вперед дайте, я куплю на толкучке, — ответил Крюков.
— Чего ты такой принципиальный? Где я тебе возьму зарплату, да еще вперед? — рассердился Скоков. — Один ты правильный, а все жулики?
— Мне и так не холодно, — усмехнулся Крюков, подобрав со стола мятые бумажки.
Затем он подал начальнику руку и после пожатия направился к двери.
— Погоди, — догнал его Скоков и притянул к себе. — Ты что? Сдурел? Тебе власть выделяет, а ты своим отказом и ее обижаешь, и нас оплевываешь, своих товарищей.
— Я никого не оплевываю, но для себя я сам власть, товарищ Скоков. — И Крюков распахнул тяжелую половинку. — Ясно?
— Ну, не хочешь — не надо. Будь здоров. А ты, часом, не сектант, не раскольник? — И Скоков зло засмеялся. — Ну ладно, не сердись.
Оставшись один, он попытался восстановить в памяти облик строптивого подчиненного, но ничего, кроме потрепанной шинели, рыжих разбитых сапог и пары голубых, с птичьим выражением глаз, так и не сумел вообразить. Глаза смотрели немигающе, настороженно и внимательно. Немного удивленно. Как у голодной вороны. Они как бы заслоняли прочие черты, и Скоков решил при очередной встрече, не откладывая в долгий ящик, разобраться в Крюкове детальнее.
Странный, ей-богу, товарищ!
А в Крюкове, по сути, ничего странного не было. Просто характер мужал от задания к заданию. Мнение его теперь не зависело от настроения старших по должности, то есть того же Скокова. Оно не зависело ни от служебных постов обвиненных, ни от их родственных связей, ни от классового происхождения. Прежде каждый человек, принявший революцию, вызывал у Крюкова симпатию, и он изменял отношение лишь под давлением неопровержимых улик. Командировка в Красный впервые свела его с личностью, умело сосредоточившей в своих руках немалую власть. Обычное перечисление всяких постов, занимаемых Аристархом Васильевичем Дергуновым, приводило в недоумение. Однако факт оставался фактом. Через год с небольшим после революции комиссар в сером френче и шевровых кавказских сапожках получал зарплату — и Крюков это выявил по ведомостям доподлинно — как военком, председатель партийной ячейки и чрезвычкома, глава следственной комиссии и старейшина госпитального совета. Иными словами, Дергунов добился того, что ему передали в масштабах города всю центральную власть.
В сопроводиловке к первичному компромату Крюков с возмущением вопрошал Скокова: «Неясно, каким образом подобное могло произойти? Прошлые мои клиенты, включая председателя сельсовета из Лесных озер, — божьи коровки против здешнего лжекомиссара. Как гражданину Дергунову удалось сконцентрировать такую власть в нарушение существующих правил и партийной политики?
Воздавать должное испытанным борцам за дело революции важно и необходимо, но признание заслуг — одно, а передача власти в одни руки — иное и опасное недомыслие. Да и воздавать должное нельзя через год работы или два, а Дергунова прислали сюда всего-то ничего — летом 1918 года!»
Пользуясь тем, что он сидел и в кресле председателя чрезвычкома, Дергунов заграбастал, мотивируя служебными нуждами, особняк бывшего управляющего дворцовым имуществом генерала Васильева. Особняк — Зимний в миниатюре. Мрамор, бронза, картины, фарфор, хрусталь. Потолки резные из ценнейших пород дерева. Семейство новоявленного властелина обслуживала васильевская прислуга. Никого из лакеев и горничных не уволили.
Терроризируя жителей и запугивая недовольных угрозами арестов и высылки на Соловки, Дергунов безбедно существовал до весны 1919-го, кстати, протащив в партийную ячейку трех жандармских офицеров и среди них небезызвестного штаб-ротмистра Акима Коловратова. Коловратов содействовал ему в коммерческих операциях. Крали в широком масштабе, и это подпадало под очередной циркуляр за номером 79, который настоятельно требовал «принятия решительных мер борьбы против бессовестного хищения народного достояния». Циркуляр прямо указывал, что его сбережению препятствует «целый ряд хищников, мародеров, расхищая, скрывая по домам и, что хуже всего, вывозя за границу нужные для молодой социалистической республики ценности».
Но хитрый Дергунов, разумеется, не вел себя, как банальный разбойник с ночной дороги. Его биография была безукоризненно выправлена. Он бахвалился тем, что принимал участие в штурме Зимнего и в подавлении эсеровского мятежа. Кроме того, он числился в том же учреждении, что издало грозный циркуляр, и Дергунов давал понять: мол, нападки на его личность, безусловно, расценят, где следует, как попытку подорвать авторитет учреждения.
Крюков давно пришел к выводу, что административные органы вообще тяжело создавать, легче выиграть сражение. Власть для умелого хитреца открывает безбрежные перспективы. Пусть она и справедливая, пусть и отличная от прежней, но она ведь тоже власть, а значит, связана с проявлением силы, с принуждением. Конечно, содержание ее, власти, в корне переменилось. Власть захватили рабочие и крестьяне, то есть большинство, но к ней, несомненно, будут льнуть всякие и разные, попытаются согнуть ее в выгодную им сторону, начнут забиваться в ее щели, доить ее, крутить, мять, а главное — что хуже и опаснее — возжелают срастить себя с нею и любое давление на собственную позицию и критику своего грубого поведения попытаются выдать за унижение власти, за злобное намерение оболгать и уничтожить ее. И в каждом следственном эпизоде Крюкову придется отделять личность от власти, внимательно изучать и взвешивать, соответствует ли она, личность, букве и духу закона. Дергунов, казалось, был наглядным отрицательным пособием для этих рассуждений. Между тем Крюков неожиданно легко добился снятия зарвавшегося проходимца со всех постов. Очевидно, масса преступлений, сигналы с мест и жалобы превысили критическую черту.
Но основные сложности подстерегали Крюкова впереди. Во-первых, несмотря на успех, он не сумел сразу получить ордер на арест, и, во-вторых, Дергунова по какому-то загадочному телефонному звонку вытребовали в Петроград и совершенно внезапно для наркомвнудельцев, ведущих разбор компромата, назначили комендантом Петроградской стороны. Крюков, не оставляя Дергунова в покое, немедля помчался за ним, доложив Скокову устно о своих розысках.
Комендант Петроградской стороны весной 1919-го — достаточно весомая величина. Он сам командовал вооруженным отрядом, и вызвать его на допрос повесткой не удалось бы. Тогда Крюков прочно засел за подсчет разворованного в Красном, шаг за шагом убеждая комиссариат, что похищенные из дворца вещи безвозвратно исчезли. Неоценимый вклад в разоблачение Дергунова сделал генеральский повар Пров Ануфриев. Он предоставил в распоряжение Крюкова кулинарную спецификацию, то есть списки съестных припасов, выданных из распреда и израсходованных за осенние и зимние месяцы 1918 года. Перечень Ануфриева довершил падение Дергунова. Раньше он ухитрился отбиться от контрольной комиссии, ссылаясь на незнание прошлой биографии Коловратова, рекомендованного в ячейку. Всеми правдами и неправдами через кого-то пролез в коменданты, ловко манипулируя неведомыми покровителями. Но, столкнувшись лоб в лоб на очной ставке с поваром, не выдержал, раскололся и дал, что называется, течь. Уж очень сочно Ануфриев изображал сарданапаловы пиры и афинские ночи, которые закатывал Дергунов собутыльникам и холуям. В энциклопедии Брокгауза и Эфрона не упоминались сарданапаловы пиры и афинские ночи, а спросить у повара, что сие означает, Крюков стеснялся. Неприлично выглядеть невежей. Со Скокова как с гуся вода, а ему обидно до слез. Вечером телефонировал Кашпурчаку на Лиговку. Условились о встрече. Долго слушал объяснения, качал головой. Пригласив поутру Ануфриева, расшифровал авторитетно:
