Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Ю. М. Щеглов

Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Отечественная история, т. 1. М., Большая Российская Энциклопедия, 1994.

БЕНКЕНДОРФ Александр Христофорович (23.06.1781 или 1783 — 23.09.1844, Петербург) — государственный деятель, генерал от кавалерии (1829), генерал-адъютант (1819), сенатор (1826), член Государственного совета (1829), граф (1832), почетный член Петербургской академии наук (1827). Из рода Бенкендорфов.

Окончил иезуитский пансион (1798) в Петербурге. Службу начал в 1798 г. унтер-офицером, в том же году произведен в прапорщики лейб-гвардии Семеновского полка; флигель-адъютант (с 1798) императора Павла I. Участвовал в военных действиях в Грузии (в отряде П. Д. Цицианова, 1803), в войнах с Францией 1805 и 1806–1807 гг., состоял при графе П. А. Толстом, после Тильзитского мира 1807 г. — при посольстве в Париже.

Участник русско-турецкой войны 1806–1812 гг., во время Отечественной войны 1812 г. командир отряда, комендант Москвы после оставления ее французскими войсками. После заграничных походов в 1813–1814 гг. командовал кавалерийской дивизией. В 1816–1818 гг. член масонской ложи.

С 1819 г. начальник штаба Гвардейского корпуса, руководил ликвидацией Семеновского полка выступления 1820 г. С 1821 г. начальник 1-й кирасирской дивизии. В 1821 г. представил императору Александру I записку со сведениями о Союзе благоденствия. С 1824 г. губернатор Васильевского острова в Петербурге. Участвовал в подавлении восстания декабристов, затем член Следственной комиссии. В январе 1826 г. подал императору Николаю I проект «Об устройстве внешней полиции» (на основе которого созданы корпус жандармов и Третье отделение). В нем обосновывалась необходимость создания мошной централизованной полиции, контролирующей состояние общества; в этом ведомстве предполагалось объединить распорядительные органы в центре и исполнительные на местах, рекомендовалось использование доносов, перлюстрация писем и др. С 1826 г. шеф корпуса жандармов и главный начальник Третьего отделения, командовал императорской главной квартирой. Для службы в Третьем отделении привлек чиновников Особенной канцелярии министерства внутренних дел. Бенкендорф курировал прохождение дел, связанных с декабристами, студенческими кружками, Польским восстанием 1830–1831 гг., крестьянскими волнениями 1840-х гг.

На Бенкендорфа была возложена цензура сочинений А. С. Пушкина. Проводил политику усиления цензуры, стремился поставить под правительственный контроль образование, печать и литературу, привлекал профессиональных литераторов (Ф. В. Булгарина, Н. И. Греча). В то же время ходатайствовал о смягчении строгих приговоров, чтобы не возбуждать общественную напряженность.

С 1831 г. член Кабинета министров. Сторонник союза монархов Европы при первенстве российского императора. Один из ближайших сановников императора Николая I, до 1833 г. постоянно сопровождал его в поездках. С 1841 г. член комитета о дворовых людях и по преобразованию еврейского быта (сторонник смягчения государственной политики в отношении евреев).

В 1841 г. командирован в Лифляндскую губернию для подавления крестьянских выступлений. Один из учредителей, а с 1835 г. председатель правления 2-го Российского от огня страхового общества (основной капитал 150 тыс. руб.) и страхового общества «Жизнь» (1 млн. руб.). В 1838 г. поддержал проект строительства железной дороги Петербург — Москва. Бенкендорф выступал за необходимость разработки мероприятий по постепенной отмене крепостного права, которое считал источником волнений.

Соч.: Из записок гр. А. X. Бенкендорфа, РА, 1865, № 2; PC, 1896, № 6, 7, 10; 1898, № 2; ИВ, 1903, № 1–2.

Лит.: Каратыгин П. П. Бенкендорф и Дубельт, ИВ, 1887, № 10; Шильдер Н. К., Имп. Николай I. Т. 1–2. СПб., 1903; Лемке М. К. Николаевские жандармы и лит-ра 1826–1855. 2-е изд. СПб., 1909; Рац Д. Отрицательно-добрый человек. — В кн.: Факел (1990). Ист.-рев. альманах (М., 1990).

И. Я. Воробьева

Сиятельный жандарм

Исторический роман

Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение; вот, мой друг, точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана.

Historia seribitur ad narrandum, non ad probandum (История пишется не для доказывания чего-либо, а для рассказывания) (лат.).

Пролог

История — не собрание сплетен

Все редакционные комнаты похожи одна на другую, куда нос ни сунешь: хоть в «Северную пчелу», хоть в «Московские ведомости», что напротив Страстного монастыря. Обшарпанные столы, заляпанные фиолетовыми чернилами, обгрызенные перья и карандаши, торчащие из стаканов, мятая бумага — срыв, испещренная расплывшимися буковками и непонятными непосвященному значками, густая штриховка целых абзацев, сделанная раздраженной редакторской рукой, мятые гранки, источающие удушливый запах свежей типографской краски, самовар в углу коридора, со щербатыми чашками и объедками бубликов и колбасы, да еще несколько случайных предметов, невесть откуда и как попавших сюда. И среди этого вполне русского, а не английского бедлама суетятся переносчики новостей, впрочем, прилично одетые, однако неопределенного возраста — ни молодые, ни старые, а скорее моложавые и юркие, и на скрипучих стульях сидят угрюмые авторы, ожидающие или приговор, или гонорара.

Но самое важное здесь — это невидимая атмосфера, которая окутывает и пропитывает каждую мелочь. Одно лишь помещение выглядит поприличнее — кабинет главного. Но и туда проникла эта таинственная и загадочная атмосфера, будоражащая нервы. Она действует как валерианка на кошек или как кофе на императрицу Екатерину Великую. Говорят, она пила настолько крепко заваренный, что придворные, угостившись, чуть Богу душу не отдавали.

В один из осенних ненастных вечерков сидели в кабинете главного — ну, тогда еще такого термина не существовало — старый опытный журнальный и газетный боец, знаменитый грамматик, писатель и даже некоторым образом виновник значительных исторических событий — будто бы Семеновского мятежа — Николай Иванович Греч, низкорослый человечек почтенной наружности, Фаддей Венедиктович Булгарин — еще более опытный и известный газетир и издатель «Северной пчелы» — русской «Hofzeitung», то есть придворной, по мнению заграницы, кому и принадлежало все описанное помещение, его сын Болеслав — без пяти минут сотрудник III Отделения, однако успевший приобщиться к полезной деятельности учреждения, старый корректор Триандофиллов и совершенно юный репортер полицейской, или, — как в ту пору ее называли, — скандальной хроники.

Речь шла о том, как спасти «Пчелку» от прогара. Долгое время ее — единственную — читали в Зимнем.

— Сколько раз я твержу и не устаю повторять: помните, что «Северная пчела» — это газета! А газета — ничто без сенсаций, пусть и дурных. Тиснем, а потом разберемся и себя же опровергнем! Парижские газетиры только тем и занимаются, состоя друг с другом в сговоре! — говорил темпераментно Булгарин, потирая руку, немеющую от недавнего апоплексического удара, но пока твердо сжимающую перо. — А у нас приличного заголовка ни дать, ни набрать не в состоянии.

Греч молчал: он подобные речи слышал лет тридцать подряд. Когда дела двигались неплохо, они звучали приглушенней. В трудные времена Фаддей Венедиктович буквально визжал:

— Газета должна привлекать читателя! Иначе на кой она?! Истину и без нас отыщут! Николай Иванович, помнишь, в утро мятежа на Сенатской типография успела тиснуть манифест. При той-то отсталой технике! Набрали, отпечатали и пустили с мальчишками. А как заработали! Дай Бог сегодня! Что бы этакое придумать? Вот ты, Триандофиллов, что присоветуешь? Начало войны и наши победы на Кавказе мы славно отметили. Леонтий Васильевич Дубельт похвалил, что редкость! А сейчас — при неудачах — на кого опереться? Чем привлечь внимание? Война — кому мать, а кому мачеха. Хвастаться делами в Крыму особо нечего. Сардинец за глотку взял!

— Мемуары печатать надо, — сказал Греч.

— С мемуарами, Николай Иванович, влетишь, — предостерег видавший виды Триандофиллов. — Нет, Фаддей Венедиктович, надо хронику расширять мелкую. Чтоб в глазах рябило! Вон они, — и старик указал пальцем на юного полицейского репортера, — мало дают матерьяла. А их матерьял глаза берут нарасхват.

Юный полицейский репортер, фамилию которого Булгарин был не в состоянии запомнить, пожал плечами. В газетах привыкли перепихивать вину на коллег. Хроникерам то городовые бока намнут, то пожарные из труб обольют, а то и крутые — escarpes — последний гривенник отымут. Работай в подобных условиях!

— Про сыскарей печатать надо, — тихо произнес Болеслав Булгарин. — Про сыскарей очень интересно и полезно читать. И начальство будет довольно: у читателя мозги заняты. Куда пошел, что украл, кого и чем убил! Вот тебе, батюшка, и выход.