Наоми Френкель - Дети
Сомнительно, слышал ли Филипп все, что говорил Отто, во всяком случае, последние его слова. Сильное беспокойство охватило его, и мысли его заняты какими-то мелкими, раздражающими нервы, делами. Поднимает воротник пальто, натягивает шапку на лоб, закутывается в пальто, словно прячется от кого-то, и, наконец, посреди эмоциональной речи Отто, разворачивается и поворачивается спиной к собственному дому. Вместе с ним поворачивается и Отто.
Неожиданно гаснет свет в спальне. Кристина выходит из подъезда. Очевидно, ждать Филиппа свыше ее сил. Прохожие обходят ее, обращаются к ней, она молчит и прижимается к стене. Филипп поворачивается к ней спиной, чувствуя ее взгляд.
– Доктор, вы сегодня сильно нервничаете, – удивляется Отто, не заметивший женщину, стоящую у стены. Множество женщин стоит по вечерам у входа в дома. – Доктор, невозможно с вами серьезно поговорить. Стояние у фонаря вас раздражает. Так прогуляемся немного? – Отто поворачивает голову в сторону квартиры Филиппа, все окна которой погасли. – Доктор, квартира ваша свободна. Пойдемте!
– Ш-ш-ш, – прерывает его Филипп и втягивает голову в воротник своего пальто.
– В чем дело, доктор? Я только сказал, что ваша квартира освободилась. Зайдем в нее, и вам будет удобно.
– Нет, нет, – Филипп тянет его за рукав, – пойдемте, прогуляемся.
Они обогнули липы, и остановились на улице, с противоположной стороны дома Филиппа, около большого серого дома, стены которого обклеены плакатами.
– Доктор, как человек, умудренный жалкой жизнью, я говорю вам, что вы сегодня сильно взвинчены. Что за причина быть таким нервным? Если у кого и есть причина быть нервным, так это у меня, а не у вас. К примеру, вам знаком Уда-водитель?
– Нет, Отто, я не знаком с Удой-водителем.
– Да, не волнуйтесь, доктор. Как это вы его не знаете, если тут его знают все? Он живет в моем доме, на первом этаже, у матери-прачки. Уда-водитель остер, как кинжал, так и режет. Много лет он работал в редакции нашей газеты, развозил ее по всему городу. Сидел себе за рулем Уда, в темной кепке, темном пиджаке, рубахе нараспашку, высоких черных сапогах. Неплохо, доктор. Но так случилось, что вши завелись в его волосах. Не было у него иного выхода, кроме того, как побриться наголо. И когда он появлялся в переулке, сверкая лысиной под кепкой, тотчас у всех раскрывались рты, и каждый говорил ему: «Ты сейчас очень похож на Тельмана, лидера коммунистов». С ума можно сойти, доктор. Попробуй что-нибудь сделать против тупоумных болтунов с длинными языками. Конечно, Уда абсолютно не похож на Тельмана, кроме, что ли, кепки, пиджака, сапог и лысины. В общем-то, он в теле, но ума мало. Вот, и сбили его с толку эти болтуны. Если он так похож на Тельмана, подумал Уда, зачем ему быть водителем, он тоже может стать лидером. Прошло немного времени, и вот, Уда-водитель уже лидер. Активно действует в красном профсоюзе водителей. Как человек с большим опытом в жалкой жизни, я говорю ему: иногда, чтобы быть лидером, человеку нужна всего лишь кепка, пиджак, сапоги и лысина. Одним словом, таков Уда, ставший из водителя лидером. Зарплату получает за партийную деятельность. Посылают его агитировать за партию среди водителей. И он это делает, доктор, делает! Но не только для партии, а для себя тоже. В любом месте, где он появляется, остается после девица с ребенком, – результат его личной активности...
Две тени на плакате перед ними – лозунг социал-демократов, призывающий к объединенному фронту всех рабочих против Гитлера и его партии.
– Ну и осел же германский рабочий, – говорит один из двух стоящих, – он должен заново родиться. Захватили власть, а в результате власть захватила их. – И указывает на плакат.
Палец, удлиненный тенью, возникает на плакате, словно указывая на Филиппа. Он стоит, окаменев, лицо его побелело. «Ты виноват!» – как бы указывает длинный палец. Кристина вернулась к тебе вечером, потому что у нее не все в порядке. Ей надо было пообщаться с тобой. Кристина это не Белла. Кристина потребует от тебя полной ответственности за все... Палец с плаката исчез. Двое мужчин ушли.
Отто продолжает говорить, не останавливаясь.
– Умер в нашем доме молочник, доктор. Освободилась его квартира. Вселилась в нее семья, которая знала лучшие времена. Хотя, в общем-то, это не относится к нашему делу. Глава этой семьи был раньше мелким чиновником, и это все же что-то, и тоже не относится к нашему делу. Теперь он без работы, и не на что жить.
– Так, все же, что относится к нашему делу, Отто? – вскрикивает Филипп. – Говорите по делу!
Терпение его лопнуло. Лицо искажено нервной гримасой. Подозрение вспыхнуло в его душе и буквально съедает его. Причастность к плакату социал-демократов выводит его из себя. Если у Кристины случилось то, что он предполагает, вот тогда будет настоящая причастность. Филипп начинает быстро идти, словно кто-то его преследует. Отто за ним. Обошли небольшой сад и снова стоят у красного фонаря.
– Доктор, что вы за адвокат, если у вас нет терпения – выслушать человека. Речь о девушке Тролдхен, и это относится к нашему делу. Она – дочь этого безработного чиновника. Такая маленькая кошечка, мягкая, нежная, ароматная, как горячий хлеб. Восемнадцати лет. На ее заработке держится вся семья. Она занимается пришиванием петель на шелковых рубашках для дам. Вы, несомненно, знакомы с Тролдхен?
– Нет, Отто. Весьма сожалею, но я не знаком с никакой Тролдхен.
– Как это вы ее не знаете? Что вы за мужчина, если не положили на нее глаз? Действительно, в этих делах вы ведете себя очень странно. Каждый мужчина в нашем переулке положил глаз на Тролдхен. Я – тоже. Ну, и лидер Уда. Но этот человек положил на нее не только глаз. Доктор, своими глазами я видел в коридоре нашего дома, что не только глаз. Я тут же подумал: «Погоди-погоди, человек, эту петлю я заброшу на тебя!» Доктор, в этих делах я тоже веду себя странно. Женщины, доктор, тоже люди, и нечего себя вести с ними таким образом. Женщина тут, женщина там, ребеночек без отца то тут, то там. Нет, доктор, это не дело.
– К делу, Отто! Меня ждут в моей квартире! Мне надо подняться туда!
– Что вы кричите, доктор? Никогда я еще не видел вас таким нервным. Терпение, доктор. Еще немного, и вы поднимитесь к себе. Итак, я пошел к родителям Тролдхен, предупредить об опасности со стороны Уды. И девушку я тоже предупредил и рассказал о всех незаконных детях Уды. Кончилось тем, что швырнули Уду со всех ступенек нашего коридора, и он докатился до моих ног. Трудно описать, доктор, скандал, который разразился между нами. Конечно же, ему рассказали, что это я набросил на него тень. Я и не отрицал и сказал ему: человек, который борется во имя лучшего мира, должен сам являть образец. Коммунист, который в моих глазах негодяй, является таким, даже если он коммунист. Ответил мне Уда, что отплатит мне полной мерой. И он это делает, принося мне много бед. Грянула забастовка, и Уда вырастал на глазах со дня на день, командовал забастовочными пикетами. Разъезжает на машине от пикета к пикету. Уже купил себе новые блестящие сапоги, без конца обривает голову, чтоб даже волосок не вырос на затылке, и тогда он перестанет быть похожим на Тельмана. Появился он и передо мной, простым солдатом партии, стоящим в пикете. Рядом, на столбе, висела листовка Эрвина, который был коммунистом, а теперь ушел из партии. Вы, несомненно, слышали о нем. Ведь он был одним из лидеров нашей партии? Нет человека, который не слышал об Эрвине, не так ли, доктор?
– Да, да, Отто, я знаком с Эрвином.
– Доктор, успокойтесь. Любое слово вас нервирует сегодня. Но из-за Эрвина я и сам не раз нервничал. Болит у меня за него сердце. Странный человек, идет своим путем, но человек хороший. Именно, таким, как он, должен быть коммунист. Он организовал собрание в память убитого Хейни сына Огня. Вы его еще помните?
– Помню, Отто, хорошо помню.
– Все дело в нем. Его никто никогда не забудет. Эрвин с товарищами отпечатали листовки за свой счет и расклеили на улицах. Увидел Уда одну из них на столбе и приказывает мне, именно, мне, снять листовку и порвать его в клочки. Я отказываюсь. Просто я был не в силах сделать это Эрвину, хотя я не совсем согласен с ним. И тогда Уда начинает орать на меня: «Эрвин подонок, оставил жену с маленьким ребенком, чтобы заниматься любовью с другими женщинами, и этим позорит партию. За эти буржуазные замашки его выгнали из партии». Доктор, не верю я ни одному слову этого мерзавца. Кто говорит о любовных похождениях?! Человек, погрязший в разврате, сделавшийся большим лидером? Высказал я ему все это. Он тут же пригрозил мне товарищеским судом за нарушение дисциплины и отказ подчиняться командиру. И сделал это. Я получил повестку – явиться на партийный суд.
В момент, когда Отто упомянул имя Эрвина и намекнул на какие-то его любовные похождения, мысли Филиппа потекли в иную сторону, и все это показалось ему правдой. Все, сказанное Удой, – правда! Вовсе не случайно Эрвин все время пребывает в доме Леви, и сегодняшняя его поездка с Эдит не случайна. Вечерняя стужа прохватила все его тело, и слабый свет красного фонаря навис над ним знаком ужаса.
