Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
Слава тебе, мать Макошь светлая, покровительница жён русских и владычица Судьбы! Пошли мужам нашим, храбрым соколам, красных жён и благоденствие Роду их! Детей красивых и здравых, век долгий!
Даруйте, боги великие, Руси мир да лад, отвратите от нас врагов, немощи и болезни. Будьте благословенны ныне, во всяк час и во веки веков! Оум!
И в тот же праздничный день пришли в Киев очередные повозки, а следом по граду разнеслась весть о возвращении Святослава. И что он будет в граде уже нынче к вечеру!
И наступило в Киеве великое ликование, – люди загодя вопили «славу» князю на городских улицах, и многие тут же на площадях и Торжищах начинали петь и плясать.
Услышав о возвращении сына, мать Ольга стала в гриднице перед византийскими богами и начала усердно молиться:
– Боже милостивый! Сделай так, чтобы князь просветлился духом истинной веры, взял себе в жёны одну из грекинь и сделал её княгиней. И чтобы с христианской верой Русь стала великой, и люди больше не воевали, а любили и прощали друг друга. Чтоб настал тот час, когда Христос пойдёт по Руси и славян, как овец, будет наставлять и пестовать. И поднимутся в Киеве храмы многие, белокаменные и златоглавые, и станут кияне добросердечнее, и князей своих первыми после Христа чтить начнут. Возьми, Боже Единый, Русь под свою защиту и держи её силой своей! И да будет она Полуночной Византией, крепкой и властной державой!
Долго молилась княгиня, заливаясь слезами, глядя на иконы в Красном углу. Здесь стоял священный Сион, а с византийских дощечек глядели среброкрылые ангелы и скорбная Божья Матерь. Перед ними горели свечи, светились лампады, и чистый фимиам струился к небу вместе с молитвой Ольги. И после той искренней молитвы пришло к ней душевное утешение, как свет, пролившийся в сердце. И от того света ей сделалось легче, и уже без страха Ольга стала ждать сына.
Когда снаружи послышался крик, переходящий в людской рёв, и затрубили рога, Ольга поняла, что Святослав входит в град.
Поднявшись с колен, Ольга махнула рукой вбежавшему охоронцу, который взволнованно доложил о прибытии князя, и скоро вышла на наружное крыльцо в сопровождении внуков и шести греческих дев, одетых в расшитые золотом белые и червонные шелка. Стоя на крыльце нового каменного терема, сооружённого по велению Ольги византийскими зодчими, все напряжённо вглядывались в даль.
Предвечернее небо сгущалось синевой, Стрибог дул свежим ветром, развевая одежду грекинь и заставляя зябко поёживаться. По-осеннему тоскливо шумели деревья, и громкими надтреснутыми голосами каркали вороны. На площадь перед палатами сходились бояре, купцы и знатные гости, приветствуя княгиню поклонами и сниманием собольих и бобровых шапок.
К крыльцу подъехал Гарольд и, поприветствовав княгиню, выстроил дружину ровными рядами.
Внизу по дороге клубилась пыль, поднятая конницей. Вскоре из серого облака выросла княжеская дружина, шедшая рысью. Впереди – на белом коне – Святослав.
Увидев князя, Гарольд выкрикнул команду, и все воины разом вынули мечи и, приложив их к правому плечу, замерли недвижно, отдавая честь.
– Здравы будьте, молодцы! – весело крикнул Святослав, осаживая коня.
– Здрав будь, княже великий! – вразнобой отвечали кияне и гости.
– Князю хороброму… – зычно крикнул Гарольд.
– Слава! Слава! Слава! – троекратно сотрясли воздух крики Сторожевой тьмы.
Соскочив с коня, Святослав взбежал на крыльцо, поцеловал руку матери и крепко обнял её. Приветствовал сыновей. Затем встал рядом с Ольгой, и оба провожали киевскую рать, которая проходила перед их взорами с трубами, кимвалами, рогами и песнями, направляясь к Подолу.
Когда прошёл последний полк, прокричав, как все, «славу» князю с княгиней, Святослав с матерью и сыновьями отправился в гридницу, где воссел на челе праздничного стола. Гарольд, начальник Теремной стражи Фарлаф и шесть грекинь тоже воссели с ними. Никого из княжеских темников не было, потому как все его боевые сотоварищи по родным очагам истосковались, да и по древней традиции первый вечер возвратившегося с войны витязя принадлежал его семье. Святослав лишь единожды мельком взглянул на византийских дев. Как ни пыталась мать Ольга понять, которая из заморских красавиц ему более других по нраву, но так и не смогла, потому что не взглянул более сын на них ни разу за всю трапезу. На просьбу бояр рассказать о сражениях да победах, Святослав отвечал с неохотой и кратко:
– Бились мы, как честь воинская велит, чтоб пред богами и предками славными не осрамиться, а о победах пусть бояны рекут да сказители, а я в сём деле не искусен, – произнёс князь с усталой улыбкой. С тем же выражением усталой горечи он слушал восхваления бояр, вздымавших кубки в его честь, сам же хмельного вина греческого не пил, лишь пару раз пригубил медовой сурьи из чары.
Ольга чувствовала, что затея с греческими красавицами, на которых она и отец Алексис так рассчитывали, с ходу не удалась. Она видела, что сын не желает расстраивать её и потому покорно сидит за столом, а сам ждёт, как бы скорее уйти. И точно, едва трапеза стала подходить к концу, как Святослав встал, привычно надел меч.
– Куда ты, сынок? – обеспокоенно спросила Ольга.
– На Мольбище пойду. Хочу отблагодарить Перуна за победы славные.
– Не ходи, сынок, – сердце княгини сжалось оттого, что чувства её не обманули, – поздно уже. Вон в гриднице Божий угол есть. А хочешь – пойдём со мной в церковь, там и помолишься.
– Греческим богам? – пронзительно взглянул на мать Святослав. В голосе его и во взгляде было столько упрямой твёрдости, что она более ничего не смогла возразить сыну, лишь тяжко вздохнула. Святослав же с досадою покачал головой и молча покинул терем. Выйдя на крыльцо, князь что-то тихо приказал одному из своих верных посыльных, и тот, кивнув, исчез в темноте, а Святослав в сопровождении двух других охоронцев отправился на Мольбище.
Уже холодные осенние сумерки окутали Киевские холмы, но град не спал, он смеялся от радости за вернувшихся и рыдал, оплакивая павших. Будто днём, люди сновали по граду, скрипели возы с богатой добычей, что всё ещё тянулись к Киеву и растекались по его улицам.
Князь, вопреки привычке, не поехал к Капищу на коне, а пошёл своим ходом. Следовавшие за ним охоронцы дивились тому, что князь впервые за последние месяцы не торопится, идёт размеренным шагом, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в гомон ночного Киева. Неведомо им было, что только теперь, сбросив с себя некую тяжесть, что давила ему на душу и плечи в тереме, Святослав начинает впитывать в себя радость и скорбь родного града, голоса, чувства тех людей, с которыми он ещё вчера шёл на смертный бой и ел печённую на костре конину. Там, в чужих степях и на чужих берегах, они отдавали свои силы до последней капли, чтобы победить, а вот теперь их отцы и матери, жёны, дети и внуки, суженые и просто соседи восполняли эти потери, оживляя души и сердца воинов своей заботой и любовью. Вот она, настоящая победа, ощущается только тут, в родном граде! От нахлынувших чувств князь остановился и вдохнул холодный ночной воздух полной грудью. Этот воздух был живой, насыщенный радостью. У Мольбища тоже было многолюдно. Оставшиеся в живых в страшных сечах воины и их семьи спешили поблагодарить богов за чудесное возвращение.
Святослав поднялся на Капище, с почтением приветствовал Великого Могуна с кудесниками, а они его.
– Прими, отче, от меня и дружины Киевской дары для нужд волховских, – промолвил князь, обращаясь к Могуну, – чтоб было чем требы править богам нашим, кои в походе дальнем и в сече смертельной всегда были с нами. – Он указал рукой на воз, что стоял у подножия священного холма. Охоронец князя крепко держал повод белого в яблоках широкогрудого коня.
Великий Могун, видя, что народу собралось достаточно, да и князь здесь, стал творить общую молитву богам. Внимали кияне громкому гласу Верховного Кудесника, славящего богов славянских, а те слова вещие, будто эхом повторялись остальными кудесниками и их учениками, стоящими вокруг неугасимого Божеского костра, и вздымались к Сварге, блистающей звёздами, вместе с курящимся дымом. И те слова, к богам обращенные, живыми искрами Священного Огня возгорались в сердцах возвратившихся воинов и их родичей, и горели общим костром радости, счастья и скорби по ушедшим. И был сей священный миг молитвы единым для всех, как един горячий пламень, вздымающийся от охапки разнообразных веток и сучьев. А ещё киевский люд, видя князя на Требище, весьма радовался, что Святослав вместе с ними молится родным богам. Радость та потекла по ночному Киеву вместе с расходящимися с Мольбища киянами.
Поговорив ещё с кудесниками и Великим Могуном, князь на прощание поблагодарил их за помощь войску во время похода.
После Мольбища шёл Святослав по граду, и повсюду его встречали с ликованием, окружали, кричали «славу» и «многая лета». Князь тоже радовался, смеялся, особенно когда встречал горожан, принарядившихся в хазарские, хорезмские, а то и синьские одежды, и отвечал, что тосковал по Киеву. Так, в людском окружении, Святослав дошёл до Торжища. И встал перед ним простой огнищанин, смолокур, и рёк ему:
