Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории
— Мы намерены оказать вам величайшую честь! — крикнул Бомболини, пригнувшись к уху фон Прума. — Ни одному чужеземцу никогда еще не разрешалось такое. Вам дозволено будет нести статую святой Марии.
Из местных жителей формируют команды, которые поочередно несут статую; это считается большой честью. Команды эти состоят из восьми человек, и каждый год выделяют три такие команды. Впереди идет Полента, за ним несут статую сначала вокруг Народной площади, потом вниз по Корсо Кавур, через Толстые ворота и дальше в виноградники. По пути священник благословляет двери и окна, а на виноградниках благословляет последние гроздья, оставшиеся после сбора урожая, и корни лоз, чтобы они дали на будущий год хороший урожай. Статуя не тяжелая, но дорога длинная, и в жаркий день эта работенка под силу только могучим людям. А для многих этот обряд выливается в сущее наказание. Но тем самым люди как бы говорят богу: «Я потею для тебя, а уж ты попотей для меня». К тому же наша статуя — самая уродливая во всей Италии, а может быть, и во всем мире. Лет сто тому назад ее вылепили из воска в Монтефальконе, потом покрыли гипсом и покрасили дешевой краской; отряженные за ней носильщики по пути назад остановились в придорожном трактире, чтобы выпить вина, а статую оставили на улице под солнцем и дождем — краска на ней облупилась, гипс размяк, и она почернела. Люди ужаснулись, увидев ее.
«Не бойтесь, не бойтесь! — сказали те, кто ее принес. — С ней произошло чудо. Верно, так и выглядела святая Мария, — конечно же, она была черная от сажи. Так уж распорядился господь».
С той поры и по сей день жители города делятся на тех, кто считает, что со статуей святой Марии произошло чудо, и на тех, кто считает, что это случилось из-за пьянства, глупости, преступной небрежности и лжи. Первых называют «чудодеями», вторых — «маловерами».
Статуя была пустотелая — то ли так было задумано, то ли заказчика просто надули, этого по сей день никто не знает.
Первая команда несла статую по Корсо Кавур; по пути ее следования люди выбегали из домов и увешивали статую лирами, а те, у кого не было денег, нагружали ей руки едой или складывали дары в повозку, которая ехала следом.
У Толстых ворот статую приняла вторая команда и понесла вниз, в виноградники. Большинство в этой команде составляли старики, иным было далеко за шестьдесят, но они высоко держали статую и шли вниз по склону широким шагом. Молоденькие девушки собирали последний виноград, и немецкие солдаты, проникшись общим духом, помогали им укладывать гроздья в корзины.
— Вы не очень-то напрягайтесь, — предупредил солдат Пьетросанто. — Скоро ваша очередь нести статую.
— Если уж; таким старикам она под силу, то и мы справимся, — ответил ему Хайнзик.
— Но они знают, как это делать. Нести ее куда тяжелее, чем кажется со стороны, — заметил Бомболини. — А они не первый год этим занимаются.
— На одной руке понесем, — сказал какой-то солдат, — на одной руке.
— Ну, не знаю, — усомнился Пьетросанто.
Хайнзик подозвал Цопфа и велел ему закатать повыше рукава рубашки. Рука у него оказалась такой толщины, как у иного мужчины нога.
— Вот какие у нас в Баварии быки, — с гордостью сказал ефрейтор. Впрочем, он и сам был вроде быка.
Где-то на склоне статую поставили на повозку, чтобы дать ей отдохнуть, а мужчины, женщины и солдаты пошли в виноградники — началась церемония благословения лоз. Когда положенные молитвы были прочитаны и все вернулись назад, Бомболини спросил капитана фон Прума, готовы ли его люди принять теперь на себя честь нести статую.
— Мы давно ждем этого, — сказал фон Прум, и все вокруг зааплодировали.
Немцы легко подняли носилки со статуей, поставили их себе на плечи и бодрым шагом двинулись назад через виноградники. Так уж тут заведено: после молитвы люди всю дорогу до самого города идут быстро и поют, а оркестр, следуя за ними, играет, ибо время, выделяемое для богослужения, прошло, вино ждет на площади и предстоит еще давить последний виноград и взбираться по смазанному жиром шесту.
Сначала немцы отлично справлялись с делом. Местные жители не умеют идти в ногу, солдаты же ни разу по сбились. Фельдфебель Трауб отсчитывал шаг, хотя сам тоже нес статую.
— Eins, zwei, drei, vier!.. Ems, zwei, drei, vier!..* — звучало громко, четко, ясно.
— Лучше бы вы поберегли дыхание! — посоветовал ему Бомболини.
Но фельдфебель только улыбнулся и продолжал отсчитывать.
Все шло хорошо еще шагов сто, а затем Трауб перестал считать; через какое-то время солдаты зашагали медленнее, и оркестру, чтобы подладиться под них, пришлось тоже играть медленнее, и людям пришлось растягивать слова песни, а потому, пройдя еще пятьдесят шагов, оркестр переключился с «Гарибальди» на «Плач по Сардинии» — протяжную, заунывную песню про воров, погибших в горах от голода. Вскоре местные жители, в том числе и старики, которым не терпелось поскорее попасть на площадь, стали обгонять носильщиков, и те вместе со статуей очутились в хвосте процессии.
— Что это вы еле плететесь?! — прикрикнул на солдат фон Прум. — А ну, пошевеливайтесь! Держите шаг!
После этого солдаты ценой огромного напряжения какое-то время держали шаг, и Трауб снова начал считать, но уже еле слышно, сдавленным голосом. Потом они, видно, снова обессилели, шаг их замедлился, и под конец, хотя до Толстых ворот было еще довольно далеко, немцы уже не маршировали и не шли, а тащились, как тащится усталый человек, поднимаясь на крутую гору, с трудом переставляя ноги.
— Сомкнуть ряды, тверже шаг! — скомандовал фон Прум. — Вы себя позорите.
Но на сей раз это не сработало. Солдаты по-прежнему еле плелись.
— Говорил я вам, не надо было собирать виноград, — сказал Пьетросанто. — Вам же положено нести статую до Толстых ворот. Но, как видно, придется вас сменить.
Однако капитан и слышать об этом не хотел.
— Все дело в форме, герр капитан, — сказал ему ефрейтор Хайнзик. — Эти мундиры нас просто душат.
Лицо у Хайнзика было уже цвета нашего вина — vino nero — красное, темно-красное, почти багровое, этакими темными, чуть не черными пятнами. Да и у всех солдат
* Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре!.. (нем.) лица были красные, и пот тек с них ручьем, так что соль ела глаза, щипала губы и язык, но они бессильны были облегчить свою участь, ибо задыхались и широко раскрывали рот, втягивая воздух.
— У меня сейчас сердце лопнет! — воскликнул вдруг Гётке.
— Молчать! — рявкнул на него фон Прум.
— Если «макаронники» могут нести, так и мы тоже можем! — сказал Хайнзик.
Никто не поддакнул ему.
— Первый, кто выйдет из строя, будет отдан под трибунал, — прошипел фон Прум, но так тихо, чтобы слыша ли только его люди.
Говорят, что если в человеке сильно желание жить, он никогда не утонет. Однако может наступить такой момент, когда тело уже не в состоянии повиноваться даже самым сильным желаниям. У немцев дрожали ноги, а раз так, то через несколько шагов одна из шестнадцати ног неминуемо должна была дрогнуть чуть сильнее и подкоситься, что и произошло. И получилось, как бывает, когда гребец промахнется и весло пройдет над водой. На секунду немцы остановились, качнулись, шагнули назад, удержались, пробежали шага два вперед и по инерции махнули с проселка прямо в виноградники вместе со статуей святой Марии на плечах.
— Священная статуя!.. — возопил Бомболини. — Ради господа бога, держите ее!
Старухи заголосили. Они призывали матерь божью сойти с небес и спасти святую Марию, призывали святую Марию спасти самое себя. Но немцы все же устояли на ногах, хотя на лбу у них вздулись жилы, а глаза вылезали из орбит.
— Кто сбился с ноги? — рявкнул фон Прум.
— Я, герр капитан, — признался Гётке. — Не могу я больше идти.
— Тогда выходи из строя, — приказал капитан, схватил солдата за рукав, вытащил его из строя и сам занял его место под статуей.
— Она же совсем не тяжелая, — сказал капитан. — Что это с вами, ребята? Впрочем, мне ясно, в чем дело: слишком много пьете.
Слова капитана подхлестнули солдат, но всего лишь на пять шагов, Человеку с больной ногой никогда не следует браться за такое дело. А у капитана фон Прума одна нога была короче другой, и всякий раз, как он на нее ступал, статуя слегка накренялась и давила ему на плечо, и боль, словно стальная игла, пронизывала его до кончика раненой ноги.
— Молодцы! — крикнул, пригнувшись к его уху, Бомболини. — Осталось всего четыреста шагов.
При этих словах капитан фон Прум вторично за время своего пребывания в Санта-Виттории понял, что его ждет поражение. И решил, что, если они смогут пройти еще сто шагов, это уже будет победа. Но подобный вывод мог сделать только человек, не до конца честный с самим собой, — такому плюнь в лицо, а он скажет, что никто и не думал его оскорблять, и непременно станет доказывать, что немцы сдались не без борьбы.
