Валентин Иванов - Повести древних лет
Рука сама тянулась, находя привычные застежки и распуская завязки кафтана. Тот, кому не досталось доспеха, обнажал мокрую грудь. А доспешный бездумно шарил черными ногтями рабочей руки по нагретому солнцем и телом кольчатому железу или по пластинам бахтерца. Наваждение…
Идут, идут, идут, и ты идешь. Качаются спины и затылки, в голове одно — не навалиться на передних. Будто бы всю жизнь так шли.
И вдруг проблеск. Перед тобой спины опустились, и ты, как внезапно прозревший слепой, увидел дальний Город и высокий Детинец над тыном. А перед тобой ровное-ровное место, и к тебе ползут три низкие, длинные чудища. В их распластанных телах сверкает рыбья чешуя, зарнички переливаются блестками. Что это?
Не успев разглядеть, воин делал шаг с бугорка, и видение исчезало. Вновь те же спины и те же знакомые затылки. Они раскачиваются от хода, и ты, верно, так же качаешься. Скорее бы уж, скорее!..
Закричали старшины. Подобно петухам, голоса перекликнулись по полкам и в полках. Слышно, Косняту подхватил Кудрой, принял Бонята, передавая Голдуну. Пророкотал Изяслав, взвизгнул походный мерянский старшина Тсарг, вороном каркнул старшина угров. В головах отразилось одно протяжное слово:
— Сто-ой!
Остановились и подобрались тесней. Приподнимались на носки, тянулись через плечи, старались заглянуть через головы передних.
Пришли. Больше некуда идти. Вот они.
Глава шестая
1
Передовые полки земских и князя Ставра не сошлись на полтысячи шагов, и зоркий мог различить лица передних рядов. Нурманнские крылья же далеко оттянулись.
Стояли и ждали, кому начинать страшное дело. Между противниками залегла невидимая стена, построенная смертью. Здесь — жизнь, там — жизнь. А кто прикоснется к стене, того более не будет.
На мирном выгоне в землю вросли круглые камни-голыши, травы пощипаны тупыми желтыми коровьими и овечьими зубами. Кусты репейника обойдены разборчивым скотом.
А смерти, той все равно, для нее одинаковы все места, все травы, куда валить людей. Сердца тех, кто не хотел бы умирать, а приходилось, наливались гневом.
К смертному рубежу от земских без страха вышли известные люди. Кто не знал их в Новгороде! Они были бессменными выборными людства, судили по Правде, им верили. Их голос звучал на вечах, не смолк и на смертном поле. Строго укорял горожан Ставровой дружины Изяслав:
— Вы Правде изменники, вы Ставровы прислужники! Вы рабы нурманнские! Ужель будете братоубийцами?!
Страшно грозился Гюрята:
— Одумайтесь, нету вам времени! Подходят все земли великими силами. Будете все вы побиты и прокляты от века!
Плачущим голосом просил Коснята:
— Братья несчастные, над собой сжальтесь! Родившись свободными, надеваете нурманнский ошейник, умрете рабами…
Голдуну же не пришлось сказать слова. Сзади завыли нурманнские рога, и в городском полку заорали поставленные князем начальные люди:
— На слом, на слом, на слом, на слом!..
Княжеский полк качнулся, а новгородские старшины отошли и укрылись в рядах войска.
2
Княжье войско сделало немного шагов и, наставив копья, бросилось бегом. Чтобы не быть смятыми и не попятиться от удара, земские побежали навстречу.
Сшиблись с криком, с воем, с воплем, которых не слышал тот, кто кричал, выл и вопил. Руки делали дело… Один обезумел, не видел, не знал, что творит. Другой, кто, быть может, перед боем совсем потерял сердце, нашел его вдруг.
И, точно в дерево, метил в человека, заранее зная, как попасть и как выдернуть из трупа оружие, и как вновь легко срубить мягкое тело — не жесткий ствол дуба.
Передние ряды сцепились, а задние жали и жали вперед, требуя скорее своей доли боя, будто бы на смертных полях могут кого обделить! И — внезапно оказывались лицом к лицу с врагом.
Не успевая понять и запомнить, как в дурном сне или в болезни, вырванный из бреда чей-то оскаленный рот, чью-то латную грудь, чью-то руку с оружием, чью-то бороду на мелкой кольчуге, чей-то шлем с острым шишаком, — били дубиной с железным бугристым яблоком, забыв о щите, левой рукой помогали правой донести до цели тяжелый топор, с неслыханной меткостью жалили копьем и рогатиной и, отмахнувшись мечом, в тесноте доставали горло ножом, а как он в руке оказался — не знали…
Всей горечью обиды за Город и за отцовскую Правду, всей злобой людей, оторванных в страду от дела, всей нерастраченной яростью, бесславно накопленной в мучительном ожидании боя, ударяли новгородцы.
Пахарь, плотник, охотник, кузнец, ткач, кожевник, столяр, токарь, скорняк, шерстобит и суконщик, мельник, литейщик, мясник, лесоруб, судовщик, углежог-смолокур, рыболов, пастух и гончар — все сгорели, все стали только воинами, беззаветно отдавшимися битве, будто рожденными лишь для сражений!
Сражались ли они миг или день? Кто же мог следить за временем!
Но видели старшины и видели боковые полки-крылья, как сразу рухнул князь-Ставра случайный полк. Смятый, раздробленный, он рассыпался, от него ничего не осталось. Бросив оружие, случайно и насильно приставшие к Ставру горожане смешались с добровольно продавшимися князю дружинниками и, спасаясь, бежали, кто уцелел, между двумя полками нурманнов.
И оба победивших земских полка без строя и порядка забежали в погоне средь нурманнов, чего те и ждали. Кричали старшины, стремясь остановить своих, и остановили. Но поздно.
Каждый нурманн сделал в своем строю пол-оборота и, как один, свиноголовые полки повернулись живыми клещами разрезать и истребить горячее неумелое войско земян.
Глава седьмая
1
Да, каждый нурманн сделал лишь пол-оборота, и оба нурманнских полка выхлестнули из себя по железному клину, навстречу друг к другу. И легко врезались в толпы земских, которые свой неровный строй и тот потеряли в победе над князь-Ставровым полком. На помощь своим поспешили полки правого и левого крыла новгородского земского войска.
Как неотвратимо рушится разогнанный ярым током плот на скальный речной порог, как мчатся льды в первой поре половодья, так, братьев спасая, ударили на нурманнов земские крылья.
Нурманны мигом повернули навстречу свой строй. И задолбило железо в железо, будто в кузницах небывалого железного города всей силой ковали кузнецы, собираясь весь свет обогатить железом навеки. Так гремело, будто бы оружие и не встречало полного алой кровью мягкого тела…
Не нашлось прорех в нурманнских полках. Как тын. И не обойдешь, куда ни метнись: повсюду перед тобой нурманны.
Гюрята один из всех старшин остался сзади левого крыла с малым запасом воинов. Он глядел на великое мастерство нурманнского боя. Слыхивал Гюрята, как старые греки-спартанцы мелкими отрядами побеждали величайшие скопища персов, как все жаркие страны с малыми, но всегда победоносными войсками прошел Александр. Но кто же помнил геометрические тайны македонской фаланги и древнего римского легиона, где все воины умели ударять, как одна рука!
Земские не имели того строя, не имели такого оружия, как нурманны. Город мог бы лучше вооружить войско, но его кузницы, мастерские, купеческие склады воинских запасов были в руках самозваного князя Ставра. Да, куда меньше половины земских были укрыты шлемами, кольчугами, бахтерцами, и помочь бездоспешным, Гюрята знал, никто не мог. Нурманны сызмальства учились биться и другого дела не знали, земское же войско собралось из разных людей, спешно ополчившихся для защиты вольности. Гюрята ждал последнего часа, — решение боя будет зависеть от земского запаса.
Оба нурманнских полка не сомкнулись. Построенные с точным расчетом мест и числа викингов, они не нуждались во взаимной поддержке и двигались в поле, как два самостоятельных тела, объединяемых лишь общностью цели.
Они разошлись еще шире. Левый полк вестфольдингов подавался вперед и вперед и выставлял уже не одну голову, а три, как три зуба. Ими он жевал и молол земское войско. А правый полк отходил, пятился, ведя звуками рогов разговор с левым. Гюрята смотрел, как внутри строя искусно двигались нурманны и пропускали вперед один другого, сменяясь в привычной кровавой работе.
В строе чередовались разновооруженные викинги. Копейщики с тяжелыми копьями, окованными вдоль по древку, чтобы не перерубили дерево, шли в рядах с меченосцами и вооруженными железными дубинами или топорами. Копейщик ворочал копьем обеими руками, а меченосец прикрывал щитом и его и себя, ожидая минуты для удара. Нурманнские полки казались Гюряте стеной, на которую свои плескали оружием, как водой.
Левый нурманнский полк обозначал свой путь кучами тех, кто только что был земскими воинами. Такие же следы оставлял, отходя, правый полк. Между телами бегали живые новгородцы в поисках чего-то. Гюрята догадался: это подбирают оружие воины, потерявшие или сломавшие свое, — кто из рассыпанных передовых полков, кто из крыльев — теперь не поймешь…
