Жанна д"Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
– Зачем кому-то платить?
– Уж не знаю… Человек он видно хороший, раз о Жанне печется. Но я бы денег нипочём не взял – так бы помог! А Полишон… ну, Пуланжи, то есть… всегда в нём это было – вроде безбожия, что ли… Привык он так, понимаешь? Всю жизнь воевал, такого насмотрелся, что не верит ни во что! Три года всего, как на чиновничьей службе, а там и того хуже…
– Из меня плохой защитник, – опустила глаза Клод.
– А я с другой стороны буду! И меч между нами положу, чтобы вроде как с чистыми помыслами и всё такое… Я, конечно, не рыцарь – ещё не произведен – но, когда смотрю на неё… да и вообще, когда она рядом, чувствую себя так, словно сам король надевает на меня шпоры… Так что, давай, парень, делай, как я говорю. Ты, как погляжу, душа ангельская – тебе верить можно…
Нуйонпон словно накаркал – ночь действительно прошла беспокойно и, действительно, из-за Пуланжи, но совсем в другом смысле. Ему что-то мешало под спиной, и рыцарь крутился и кряхтел, беспокоя Клод тычками то в спину, то в ноги. Рассмотреть что мешает в кромешной темноте было невозможно, а руками ничего особенного не прощупывалось, так что, провертевшись около часа, Пуланжи не выдержал и богохульно выругался.
Клод резко обернулась.
– Что дергаешься?! – зашипел на неё Пуланжи. – Я солдат. На войне ещё не то услышишь.
– А война – разве отпущение грехов?
– Еще бы! Побывал в сражении – считай чистилище прошел. Там за каждое такое слово кровью платишь.
– А сейчас ты чем заплатил?
Пуланжи сердито засопел.
– Спи, давай, – буркнул он.
– Не могу. Ты мешаешь.
– Это мне тут что-то мешает!
Он снова заворочался, сыпля проклятиями, но уже гораздо тише.
– Ты просто всё время об этом думаешь, и мешаешь себе сам, – шепнула Клод. – Попробуй просто лечь на спину и посмотреть на небо.
– Зачем?
– Ты попробуй, а там увидишь.
По звуку она поняла, что Пуланжи перекатился на спину.
– Ну как? Слышишь?
– Ничего я не слышу! Чушь какая-то!
– Тсс! Просто подожди. И если не слышишь, попробуй только смотреть…
– И что?
– Над тобой покой и величие… Там – сам Бог.
Пуланжи затих.
Ночь плыла над ними, безразличная к войне и ко всем земным грехам вместе взятым, потому что – где им было дотянуться до её мерцающего звездного шлейфа, текущего от начала времен в чистоте и непорочности. Всё вокруг задышало, и Пуланжи показалось, что земля под ним тоже тихо дышит, смягчаясь и ощупывая его грешное тело, как свою будущую дань. Стало страшно, но почему-то покойно. А потом вдруг удивительно ясно на душе и в мыслях. «Все мы земная дань, – подумалось Пуланжи. – Её пища, как какие-нибудь яблоки. Но грешащий – гнилой плод: догниет и исчезнет. А праведник? Он-то кто? Тот самый плод познания, который словно из райского сада? Уж не в этом ли и смысл? Не допустить в себя того червя греховного, который выест изнутри всё светлое и заставит сгнить?.. А я-то что? Я-то зачем грешу? Привык, что ли? Или глупо теперь стало жить праведником?».
Пуланжи показалось, что смягчившаяся земля его тихо баюкает, и густой как туман сон опустился на веки.
– Это она тебя научила? – еле слышно, чтобы не спугнуть новые ощущения, спросил рыцарь.
– Она – часть всего этого, – донеслось в ответ. – И она это понимает настолько, что не смогла жить, как все и поступить иначе, чем понимает.
– А ты кто? – спросил Пуланжи, засыпая.
– Спи…
Утром, когда умывались из ледяной речушки и седлали коней, Пуланжи улучил минуту и подошел к затягивающей подпругу Клод.
– Слушай… э-э, тебя ведь Луи зовут?
– Да.
– Ты, это… Жанну давно знаешь?
– Давно.
– И что, она на самом деле голос Божий слышала?
Клод пожала плечами.
– Разве это так важно?
Лицо у рыцаря вытянулось.
– А разве нет?
Клод закрепила ремешок, проверила, хорошо ли держится, и только после этого спросила:
– Ты ночью, когда смотрел на небо, слышал что-нибудь?
– Нет.
– А здесь?
Девушка положила ладонь ему на нагрудник почти над самым сердцем.
– Не знаю… Нет… Это же вроде не голос был… Я не привык к такому, не разберусь… А ты разве тоже слышишь?
Клод посмотрела рыцарю в глаза.
– Я верю в тех, кто слышит.
Она отошла, а Пуланжи бессмысленно начал подправлять уже затянутую подпругу.
– Ты чего, Полишон? – зевая, спросил проходящий мимо Нуйонпон.
– Не знаю…
Странно вытянутое лицо Пуланжи заставило Нуйонпона остановиться и встревожиться.
– Что-то случилось?
– Не знаю!
Утром, при свете дня, Пуланжи вдруг показалось, что ночью он проявил какую-то слабость. Но что-то из ночных впечатлений не отпускало и, черт возьми, хотелось снова пережить эту волнующую ясность и этот покой, никогда им прежде не испытанный. «Никому об этом не скажу!», – подумал Пуланжи. И тут его словно прорвало.
– Понять не могу, что со мной делается! Сон видел, как явь, ей Богу! А утром встал – будто и не я… Резкое движение сделать боюсь, чтобы не спугнуть… Вот тут, – он приложил пятерню к тому месту, где только что лежала ладонь Клод, – тут всё не так… Только вчера смотрел на неё, на Жанну, как привык… Ну, ты понимаешь – и туда, и сюда… А сегодня глаза поднять боюсь! Словно и смотреть недостоин… Ночью выругался, а теперь стыдно… И ведь вот что странно: толком словом с ней не перекинулся, а всего лишь с мальчишкой этим, с Луи… но уж если он таков – то какова же она?!
Седло из рук Нуйонпона едва не вывалилось.
– Господь всемогущий, – прошептал он восторженно, – да ты уверовал, Бертран! Воистину, она Божья посланница, раз тебя так пробрало!
Не скрывая радости, он обеими руками подкинул седло, дружески подтолкнул плечом Пуланжи и пошел седлать своего коня с таким торжествующим видом, какой у него прежде не часто возникал, да и то – по поводу, не всегда достойному…
* * *
Городок Фьербуа, который война не обделила своим вниманием, выглядел, как усталый мастеровой, отрабатывающий долги, и потому не испытывающий удовлетворения от работы.
Хмурые люди уже не задерживались, как встарь, на улицах, чтобы посудачить о всякой всячине и поделиться новостями. Новости у всех теперь были одни и те же, и все – безрадостные. А выносить на улицу свои страхи, чтобы обменять их на соседские, не хотелось никому. Это
