Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Вину Василька? – глаза Святополка беспокойно забегали. – Волынский Давыд мой свидетель. Он сказал: Василько убил моего брата Ярополка, а Мономах – отца, и теперь вдвоем хотят убить меня самого. И не я Василька ослепил, а Давыд, когда забрал его из Киева и повез к себе.
– Поверить этой лжи мог только тот, кто хотел верить, – молвил в изумлении Судислав. – Будто ты, князь, не знаешь, как погиб твой отец.
Киевские бояре в оторопи переглядывались – такой поворот дела им и присниться не мог.
– Своими глазами не видел, – Святополк пытался вернуть себе злую уверенность, но у него не получалось, – зато слышал, что Володьша в том бою подослал к отцу убийцу.
– Скажи нам, кто тот убийца, чтобы он подтвердил твои слова, князь, – потребовал Судислав. – Или признай, что это поклеп!
– У Давыда спрашивайте, – стушевался Святополк.
Высказав то, что лежало камнем на сердце, наружно он сделался ко всему безразличен, как хворый кот. Но в уме проклинал волынского князя, втравившего его в смертельную схватку с Мономахом. Володьша ни за что не простит такого обвинения – и если оно ложно, а тем паче когда неложно.
– Не отговаривайся Давыдом, князь, – почти не тая презрения, сказал Иванко Чудинович. – Не в Давыдовом граде схвачен и ослеплен Василько, а в твоем.
– Ополчай дружину, княже, – жестко молвил Ратимир Силич. – Мы тебя выслушали и не нашли оправданий.
– Я сам видел, как Мономах оплакивал на погребении твоего отца, – с жалостью прибавил Судислав Гордятич. – Его горе не было поддельным.
Трое послов холодно откланялись. Пришибленного Святополка, оплывшего на сиденьи, казалось, держит только доспех, не давая совсем растечься по креслу.
– Зря, князь, сказал им, что Мономах убил твоего отца, – кашлянув, проговорил Иван Козарьич. – Тяжкое обвинение и предъявлять надо, нелегкомысленно рассудив.
– Что сделано, того не воротишь, – поддержал Святополка тысяцкий Коснячич.
– Не воротишь, – потерянным эхом отозвался князь.
Он стащил с головы шапку с крестом и, положив на колени, вцепился в нее обеими руками. Подковылявший ключник хотел было забрать ее, вернуть в казнохранилище. Некоторое время оба тянули шапку каждый в свою сторону.
– Схороню в скрыне, княже, – упрашивал ключник. – Целее будет.
Святополк, привстав, сунул кулаком ключнику в нос. Тот отпустил шапку, всхлипнул и повалился на пол.
– Мономахом подкуплен, раб?! – в гневе загремел князь. – Рано вздумали шапку у меня отбирать!
– Помилуй, князь… ни сном ни духом, – ключник в ужасе пятился на четвереньках. – Богами клянусь…
Бояре выпроваживали его из палаты пинками.
– Никто у тебя шапку не отбирает, князь, – успокаивали Святополка княжи мужи. – Но надо думать, как сохранить ее на твоей голове.
Оружничие помогли ему освободиться от меча и брони. Им же князь, будто в забытьи, отдал шапку.
– Чернь не сегодня завтра снова заволнуется. И среди житьих людей многие против тебя, князь.
– Если сядем в осаде, градские предадут.
– В осаде? – Святополк сделался мертвецки бледным и затряс головой. – Нет… не хочу… Не бывать тому!
– Осады не избежать, князь, если не хочешь загубить дружину в прямом бою.
– Это вы… вы все… – Запустив руки в волосы, Святополк озирал бояр полубезумным взором. – Вы желаете моей погибели… Вы все и чернь заодно против меня… О! Я и впрямь погиб! Все меня предали… Матушка! Где ты, матушка! Ты одна у меня осталась…
Сорвавшись с кресла, всклокоченный князь зашагал к дверям, но у самого выхода остановился. Постоял с опущенной головой. Тихо, будто покорившись, вернулся на место.
– Матушка слаба после хвори, – сказал он негромко. – Не нужно ее беспокоить… А вы ступайте, мужи братия. Готовьте дружину. Завтра Мономах придет воевать со мной.
Князь сидел неподвижно, пока слышны были шаги покидавших палату дружинников. Когда стихли последние звуки в сенях, он поднял взор и узрел перед собой чернеца. Все это время после ухода послов монах пребывал в палате, не таясь, но и не вызвав ни у кого внимания к себе.
12
– Ты?
Князь не удивился чернецу. Однако и узнать его не мог. Все монахи, одетые в черные рясы с клобуками, были для него на одно лицо.
– Откуда взялся, чернец?
– Пришел.
– Зачем?
– Чтобы ты мог заточить меня в поруб, князь. Ты хотел сделать это четыре лета назад.
– А за что? – вяло заинтересовался Святополк.
– За повесть о нахождении поганых на Русь, писанную мною. Я Нестор, книжарь Печерского монастыря.
– Пойди прочь, – отмахнулся князь. – Не до тебя нынче, чернец.
– Выслушай меня, князь, прошу, – терпеливо настаивал книжник. – А после, если будет тебе угодно, велишь посадить меня в яму.
– И велю, если сейчас не уйдешь с глаз моих.
– Знаю, князь, как сохранить тебе киевский стол, – сказал монах.
Святополк посмотрел на него с досадой.
– Откуда тебе знать, чернец, когда и мои бояре не ведают?
– Бояре твои готовятся к войне, а остаться в Киеве тебе можно только миром.
– Да если б можно было теперь замириться с Володьшей, сам бы к нему пошел! – простонал Святополк. – Поздно!
– Слышал ли ты, князь, что Господу подвластно сделать бывшее никогда не бывшим? Так и эту вражду Бог в силах упразднить как не случившуюся.
– Ты можешь сотворить для меня такое чудо? – осведомился Святополк.
– Не могу. Ты должен сделать это сам.
– Ты пришел посмеяться надо мной, чернец? – разочаровался князь.
– Разве ты видишь меня смеющимся?
– Нет, от твоего вида хочется удавиться. Говори, что у тебя на уме.
– Не своею волей говорю, князь, но Господней. – Нестор в смирении опустился на колени. – Перед тобой оклеветали невинных. Ты и сам это знаешь. От такой же клеветы пострадал твой отец, по навету изгнанный братьями из Киева. Присмотрись получше – ты увидишь, что хотя шашки на доске встали иначе, но игра эта та же самая, что и тогда.
– Ты играешь в шахи-маты, чернец? – оживился Святополк, сам любивший кинуть кости и подвигать резных воинов по доске. – Грецкая Кормчая книга и митрополит запрещают эту игру как разжигающую кровь в теле.
– Бог попустил нам снова этот урок, чтобы князья Руси отыскали верный ответ.
– Мудрено говоришь, чернец, – князь сморщил чело. – Не пойму. Если б все было так просто – кинул кости, двинул воеводу, поразил неприятельского кагана… Чего ты хочешь от меня? – вымученно спросил он. Коленопреклоненный монах смущал его.
– Покайся, князь, в содеянном по навету зле. Конь на доске прыгает в обход препятствия. Твое покаяние будет таким ходом, который поразит врага.
– Мономаха? – в оторопи проговорил Святополк.
Книжник покачал головой.
– Того, кто хотел клеветой порушить мир между вами. Князя мира сего… и того, кто исполнял его волю, сея ложь.
– Что же это ты предлагаешь мне, чернец… – с видимым спокойствием молвил Святополк, вдумчиво навязывая кольцами на палец длинную бороду.
– Скажи правду, князь, братьям, ополчившимся на тебя: что по немощи человеческой поверил наговору и что жалеешь о сделанном. Своим раскаянием выпросишь у них оправдание себе и избежишь позора. Ведь силой тебе не устоять против них.
– Каяться перед Владимиром и Олегом?.. – будто размышлял Святополк, все более изумляясь предложенному. – Слезно молить их, чтоб не гнали меня из Киева?.. Чтоб они изрекли мне прощение?..
Он уже забыл о собственных словах, что если б было можно, сам пошел бы мириться. Набрав воздуху в грудь, Святополк рявкнул в лицо Нестору:
– Великому князю срамиться перед прочим княжьем!.. Как дерзаешь, лицемерный монах, говорить мне такое?! На коленях стоишь и наглые слова в меня бросаешь! Не в поруб, а в полынью на Днепре велю тебя бросить!
Он соскочил с кресла и, подпрыгнув к книжнику, стал хлестать его дланью по щекам. На шум вбежали сенные гриди, встали позади монаха, ожидая окончания княжьего рукоприкладства и приказа тащить чернеца на реку.
Отбив руку о впалые монашьи щеки и широкие скулы, князь перевел дух.
– Не угомонить тебя иначе как в Днепре. Не то снова накарябаешь какое-нибудь сказание, чтоб осрамить меня… Киньте покуда наглеца в яму на дворе, – велел он гридям.
– Постой-ка, сын мой.
В палату грузной, степенной походкой, выдававшей немощь старухи, вошла княгиня Гертруда. Она опиралась на клюку, однако спину по-прежнему держала прямее палки. За время болезни лицо княгини сморщилось и изжелтело, но слой белил и румян возвращал ей подобие былого. Из-под плотно надетого убруса не выбивалось ни единого седого волоса.
– Не торопись, Святополк, – низким, севшим после болезни голосом, произнесла княгиня. Затем кивнула гридям, чтобы шли вон. – Прежде чем топить других, как котят, надобно тебе, сын мой, самому выплыть из той лужи, в которой барахтаешься благодаря своему легкомыслию, а проще сказать – своей глупости. Снова я убеждаюсь, что нельзя мне умирать, пока жив мой последний сын. Покуда я лежала на одре, ты успел, как малое дитя, вдоволь измазаться содержимым горшка!
