Клара Фехер - Море
Оба вздрогнули: на столе зазвонил телефон.
Баттоня поднял трубку.
— Доктор Ач?.. Да, только что был у меня… Да-да. Двое больных нуждались в радиевой обработке, но он сказал, что сегодня сеансы не состоятся. Минуту назад вышел… Да?.. Тогда, очевидно, направился к вам. Подождите минутку, он сейчас придет… Пожалуйста, я могу ему позвонить.
— Жилле не терпится, — сказал Баттоня, кладя трубку. — Тебя уже повсюду ищут.
— Как же попасть в операционную? По длинному коридору? Меня успеют сто раз схватить…
Вдруг раздался стук.
Баттоня вскочил и подбежал к двери. Ач, побледнев, отошел в угол и отвернулся.
За порогом стояла сестра Беата.
— Господин главный врач, прошу вас, идемте ради бога со мной. Выбрасывают больных из постелей, как бешеные… Весь коридор и лестница забиты нилашистами.
— Дорогая сестра Беата, скажите доктору Орлаи, чтоб она немедленно явилась ко мне. А сами пригоните, пожалуйста, сюда санитарную коляску.
Сестра Беата, не моргнув глазом, повернулась и ушла. Через несколько минут прибежала Мария Орлаи.
— Мария, прошу вас, срочно приготовьте ампулу апоморфина и шприц для внутривенного вливания. Пишта, надевай эту пижаму, прямо поверх своей одежды.
Баттоня отдавал распоряжения так спокойно, словно просил «проводить больного в электрокардиографический кабинет» или «разрешал больному встать, если завтра у него не повысится температура». В ходе всех этих приготовлений он говорил тихо, короткими фразами. Сестра Беата пригнала санитарную коляску-носилки. Иштван Ач, бледный как воск, лег на нее. Баттоня взял у Марии полтораста граммов крови и протянул полный стакан Ачу. «Выпей». Сам он отвернулся, чтобы не видеть, как Иштван Ач, зажмурив глаза, со вздрагивающим от отвращения кадыком принялся пить кровь. «Ужасно», — подумал главный врач и судорожно глотнул слюну, будто он тоже пил теплую кровь. Ужасно… но надо.
Когда он повернулся, то оказался белее самого Ача. Всю жизнь Баттоня вел мучительную борьбу с самим собой. Ему все было нипочем: и боль, и голод, и холод, и жара, и жажда. Но смотреть на страдания других он не мог. Собираясь стать врачом, он хотел спасти человечество от страданий. И вот уже два десятилетия не мог согласиться с тем, что его власть ограничена узкими рамками, что он не в силах что-либо сделать, стоя у постели умирающего, не в силах даже унять мучительную головную боль. Он закусывал губу, если приходилось делать укол больному, и несколько минут раздумывал, действительно ли необходимо произвести то или иное неприятное исследование. Ему надо было стать садовником, а не врачом. Когда в силу своей гуманности он выступил против фашистских зверств, все казалось ему ясным и простым. Он будет сражаться и, если понадобится, отдаст свою жизнь. Но борьба требовала иногда жертвовать чужой жизнью, заставляла его брать у Орлаи кровь, заставляла посылать Иштвана Ача на неизвестную опасность, может быть, даже на смерть, заставляла вовлекать во все это сестру Беату и Марию Орлаи…
Он наклонил голову и посмотрел на ручные часы. Через десять-пятнадцать минут подействует апоморфин. Десять-пятнадцать минут! Это — вечность! За это время нилашисты миллион раз могут прийти сюда.
Эден Жилле сидел в кабинете директора больницы. Директор через каждые пять минут жмурился, его очки сползали на нос. Он подхватывал их, поправлял. Прошло еще пять минут, он снова зажмурился. Эден тихо сидел на старомодном диване и, скрестив ноги, не без удовольствия наблюдал за своим начальником.
Гедеон Ванцак по милости божьей и Кароя Волфа вот уже пятнадцать лет занимал директорское кресло в больнице Святой Каталины. За это время кабинет нисколько не изменился, только кое-где потерся письменный стол и на стене вместо портрета Хорти появился портрет Салаши.
— Ну, так как же? — нагло спросил Жилле. — Сколько еще ждать?
— Вы же слышали, что я отдал распоряжение… через десять минут радий будет здесь.
— А письмо?
— Вы не можете желать всерьез…
Жилле пожал плечами и не ответил.
На носу Ванцака появилась крупная капля пота.
— Как я могу дать вам такое письмо? Ведь вы же ворвались сюда силой, сынок…
Эден выглянул в окно, давая этим понять, что его больше не интересует спор.
— И зачем вам это письмо, дорогой? Если удастся пробраться с радием в Вену, никакая собака у вас не спросит, где вы его взяли. Но если схватят русские, так те ничего не станут спрашивать, а просто повесят…
Жилле продолжал молчать. Ванцак вздохнул.
— Ну что ж, пусть будет по-вашему.
Он поплелся в соседнюю комнату и принялся диктовать секретарше письмо: «Доверяю господину доктору Эдену Жилле весь запас больничного радия…»
Эден подошел к внутреннему телефону.
— Рентгеновская лаборатория?.. Ач все еще не пришел?.. — Включите гинекологическое отделение… Нет?.. Даже не видели?.. Центральная, дайте мне кабинет Баттони… Не отвечает?.. Черт вас возьми, сколько мне еще придется ждать?.. Попрошу портье… Это вы, Ведреш?.. Позовите Калманфи… Шани, сколько вас стоит у дверей?.. Восемь?.. Будь добр, возьми двух человек и обыщи больницу… Да-да, Иштван Ач. Высокий, худой, впрочем, вам его покажет любая сестра… Приведите его ко мне. И не выпускайте ни души… Что?.. Драгоценности у больных?.. Берите, что хотите.
Ванцак вернулся с письмом. Оно было аккуратно подписано и снабжено печатью.
— Ну, старина, теперь ступайте, ищите доктора Ача. В прихожей вас ожидают конвоиры.
— Но…
— Никаких но. Я вам дам, старый разбойник. Вам бы хотелось, чтобы Ач вовсе не приносил ключей от комнаты, где хранится радий, да? Хотите спрятать от меня? Так вот, если через полчаса не отыщете своего друга, я вас расстреляю.
— Но позвольте, коллега…
— Ступайте, — ответил Эден, сверкнув глазами.
В палатах нилашисты вели облаву. Вооруженные подростки сбрасывали с коек мужчин, женщин, недавно оперированных больных, людей с воспалением легких — всех подряд. В терапевтическом отделении нилашистами руководил молодой человек с вьющимися волосами и расплющенным, как картошка, носом. Он останавливался то у одной, то у другой койки и выкрикивал: «Еврей!» Тщетно потом показывали больные свои метрики, справки о прописке. «Чую по запаху, — заявлял Мохаи. — Обыскать его вещи и пошли дальше».
Молодчики переворачивали все вверх дном в тумбочках, опрокидывали чемоданы больных, вываливали на пол недоеденное черешневое варенье… Кольца, ручные часы они забирали, а владельцев, босых, дрожащих от холода больных, отсылали в конец коридора.
В коридорах, у дверей и на лестничной площадке стояли по два вооруженных нилашиста. Они зорко следили за каждой открывающейся дверью: как бы кто не вздумал бежать. На первом этаже между терапевтическим и хирургическим отделениями тоже стояли два нилашистских наблюдателя. Одним из них был рыжий молодой человек с лошадиными зубами, по внешности которого из-за его неизменного оскала трудно было определить, когда он добр, а когда зол. Зато по виду другого, с его крысиной физиономией, сразу можно было определить, что это человек злобный.
— Нас всегда оставляют в дураках, — жаловался он рыжему. — Попадем в какой-нибудь склад: ты останься снаружи, постереги, говорят… Другие ныряют в квартиру, а ты стой на лестнице. За кого они нас принимают?
— Смотри, смотри, — сказал вместо ответа другой, с лошадиными зубами.
В конце коридора из комнаты главного врача выкатили коляску с больным.
Ее толкала пожилая сестра в очках, а рядом шла миловидная молоденькая врач. На носилках пластом лежал мужчина с закрытыми глазами. Когда они поравнялись с палатами, плечи мужчины дрогнули. Сестра остановилась и задержала коляску. Мужчина, корчась от боли, повернул в сторону голову, и из его носа и рта хлынула кровь. Белая простыня, каменный пол коридора, халат врача — все обагрилось кровью.
— Поехали дальше, — громко сказала Мария Орлаи.
Но оба нилашиста преградили им дорогу.
— Ну, что тут, куда направляетесь?
— Чего таращите глаза, лучше помогите, — прикрикнула на них Мария, — откройте дверь.
Нилашист с лошадиными зубами до того оторопел, что покорно подошел к двери и распахнул ее. Другой молча смотрел, как коляска проехала вдоль коридора и скрылась за поворотом, оставляя позади тоненькую полоску крови.
Еще качалась застекленная дверь, когда по коридору пробежал директор Ванцак в сопровождении трех нилашистов. Они направлялись к кабинету Баттони.
Но там уже царил полный порядок. Запачканные кровью иглы, стаканы были тщательно вымыты и стояли в шкафу. Баттоня сидел у стола и рассматривал рентгеновские снимки грудной полости. Он с раздражением взглянул на вошедших.
— Чего изволите?
— Где доктор Ач? — закричал еще с порога директор.
— От меня он давно ушел.
