Артамонов Иванович - КУДЕЯР
Покидая боярина, Якимка успел заглянуть внутрь Пушечной избы. Она показалась ему огромной. Золотым ручьём по жёлобу текла расплавленная медь.
Миновали Пушкарскую слободу, за которой открылся огороженный частоколом пустырь, уставленный новыми пушками. Якимка залюбовался сиянием, испускаемым на солние бронзовыми стволами, многие из которых были разрисованы дивными узорами, изображениями людей и животных. Возле пушек суетились люди, они грузили их в лотки, плотно закреплённые в особых санях. Кузьма подвёл Якимку к тепло одетому усатому воину.
— Получай, Нечай, возницу.
— Как тебя звать, вояка?
— Якимка, сын Афонин.
— Знавал я одного Афоню, усатого такого из Сыромятников. Вместе с ним ходили на Казань.
— Так это, должно быть, мой тятька, поскольку я родом из Сыромятников.
— Добрый был воин Афоня… С лошадьми обходиться умеешь?
— Умею.
— Как грянут крещенские морозы, установится санный путь, тотчас же поспешим следом за государем на Казань. Завтра приходи сюда помогать пушкарям грузить пушки, да оденься потеплее и рукавицы не забудь. И нынче для тебя нашлось бы дело, да больно легко ты, парень, одет — околеешь от холода. Без рукавиц пушки обнимать непригоже, это тебе не красная девица. А пока ступай.
Якимка ещё немного потолкался среди пушкарей, уж больно любы ему сияющие на солнце орудия. В сердце была радость оттого, что через несколько дней он вместе с этими степенными мужественными воинами пойдёт в поход на татар. Страха не было. Верилось, что не посрамит он земли Русской, с честью вернётся в Сыромятники.
Ульяна, узнав, что Якимка через несколько дней должен покинуть отчий дом, конечно же опечалилась, поплакала втихомолку в чулане и заторопилась собирать сына в путь-дорогу. В ночь на Крещение перед утренней зарёй отправилась на Яузу, чтобы набрать воды. Сведущие люди говорят, будто она целебна. Ночь была звёздной, морозной, но снег так и не выпал, потому в душе Ульяны родилась надежда: коли санный путь не установится, то и похода, возможно, не будет. Эвон как крещенские звёзды сияют, обещают белых ярок. А что снега нет — плохо, видать, неурожайный год будет, ибо сказано: снегу на Крещенье надует — хлеба прибудет. В прошлые годы крещенский снег собирали для беления холстов, для лечения недугов, опускали его в колодцы, чтобы те в летнюю пору не иссушались. Ныне снега не было, он выпал лишь на Зимние Василисы, когда народ примечает направление ветра: коли идут сильные вихри с Киева — быть лету грозному. Тотчас же Пушкарская слобода уподобилась потревоженному муравейнику: закреплялись на возах пушки, грузились, огромные ящики с каменными, железными и свинцовыми ядрами.
Якимка трудился наравне со взрослыми мужиками, и те дивились:
— На вид-то ты, паря, хлипковат, а сила в тебе немалая!
От этих слов он работал ещё рьянее.
Вечером к Нечаю подошёл пушечных дел мастер по имени Богдан, которого Якимка увидел в первый свой приход в Пушечную избу разговаривающим с боярином. Нечай, выслушав его, согласно кивнул головой и велел пушкарям и Якимке идти следом за мастером. Тот привёл их к новенькой пушке необычного вида, с надписью на боку: «Богдан, русский мастер». Пушкари начали живо обсуждать достоинства новой пушки, иные недоверчиво качали головами. Пушку положили на толстые верёвки, понесли к саням. Якимка взялся за вожжи, когда к нему подошёл пушечных дел мастер. Любовно погладив пушку по стволу, он по-доброму глянул на возницу:
— Ты уж побереги её, дорогой, такой пушки нигде больше нет.
— Поберегу, — смущённо пробурчал Якимка и тронул лошадей.
Утром следующего дня из Пушкарской слободы под звон колоколов двинулся превеликий обоз. С фитилями в руках на пушках сидели тепло одетые воины, а вдоль дороги справа и слева толпилось множество москвичей, с уважением посматривавших на сверкающие под солнцем бронзовые орудия, на мастеров огневого боя, на всадников, сопровождавших обоз. Якимке было приятно всеобщее внимание и любопытство. Тяжело гружённые сани пересекли Лубянку, с большой осторожностью одолели крутой спуск к Конской площади, по Солянске выехали к Яузе и повернули налево, в сторону Рогожской слободы, откуда начинался путь на Владимир и Нижний Новгород.
А вот и Сыромятники. Якимка стал пристально всматриваться в лица людей, стоявших возле дороги, — где-то здесь должны быть его мать и братья.
— Якимушка! — услышал он громкий голос Ульяны и тотчас же увидел её, а рядом — рослого Ерошку, близнецов Мирона с Нежданом, шестилетнюю Настеньку. По щекам матери текли слёзы, а братья смотрели на него с восхищением и завистью.
«Жаль, что с отцом и Ивашкой не простился, где-то они сейчас?» — подумалось Якимке, и впервые за эти суматошные дни ему вдруг стало тоскливо. Он приветливо помахал родным рукой и, пока они были видны, всё оглядывался в их сторону.
В феврале 1548 года пушки прибыли в Нижний Новгород. Царь самолично встречал обоз. Он был одет в тёплый стёганый кафтан, расшитый золотом, на голове- опушённая соболем, украшенная драгоценными каменьями и орлиными перьями шапка. Вместе с ним были главный воевода дородный Дмитрий Фёдорович Бельский, престарелый татарский царёк Шиг-Алей, Дмитрий Фёдорович Палецкий, Иван Михайлович Шуйский и другие знатные люди.
Много всего пришлось повидать на своём веку Шиг-Алею — внуку прославленного Ахмата, последнего хана Золотой Орды, убитого ханом Иваком 6 января 1481 года. Шиг-Алей не знал своего деда, совсем ещё юным он вместе с отцом выехал из Астрахани к русскому великому князю и с тех пор верно служил Москве, за что получал постоянную поддержку в притязаниях на владение Казанью. Но в Казани его не любили именно за верную службу русским великим князьям. Поэтому, став казанским властелином, он каждый раз бывал прогнанным, лишался власти, к чему, однако, относился спокойно, не был столь злобным и мстительным, как его постоянный соперник Сафа-Гирей — родственник влиятельных крымских царей.
Поглядывая маленькими глазками, спрятанными в дряблых, морщинистых веках, на проезжавшие великолепные московские пушки, Шиг-Алей не очень-то восторгался ими, не возлагал на них больших надежд, связанных с его воцарением в Казани: много было подобных походов!
По смерти Магмет-Аминя, последовавшей в декабре 1518 года, встал вопрос: кому быть царём в Казани? Василий Иванович решил поставить на казанский престол его — внука Ахматова. О Аллах, как давно это было — ровно три десятка лет назад! Но не долго пришлось царствовать Шиг-Алею, уж больно откровенно он угождал своему господину Василию Ивановичу, во всём предпочитал выгоды великого князя интересам казанцев. Наиболее знатные вельможи постоянно мутили народ, и когда весной 1521 года Сагиб-Гирей явился с крымцами под Казань, город сдался ему без сопротивления. Шиг-Алею и русскому воеводе была предоставлена возможность беспрепятственно выехать в Москву. Так бесславно закончилось его первое царствование в Казани.
В последующие годы Шиг-Алей не раз ходил вместе с русскими полками против казанцев. Летом 1530 года на Казань выступила русская рать, возглавляемая Михаилом Львовичем Глинским и Иваном Фёдоровичем Бельским. О Аллах, где-то они теперь! А он, Шиг-Алей, всё ещё радуется жизни… Казанская крепость оказалась совершенно беззащитной, но из-за глупого местнического спора главных воевод не была взята. За ту оплошку Василий Иванович строго наказал Ивана Бельского, заточил в темницу и хотел было даже казнить, но не тронул родственника своей молодой жены Михаила Глинского. И хотя Казань не была взята, там вошли в силу те, кто был на стороне русского великого князя, уж очень много оказалось недовольных Сафа-Гиреем, преступившем клятвенное обещание. Казанские послы били челом, чтобы государь дал им опять Шиг-Алея, потому что тот земли казанские никогда не грабил, а невзлюбили его лихие люди. Пусть государь отпустит его на Казань и даст наказ, как его дело беречь и тамошних людей жаловать. Василий Иванович велел спросить их: «Как вы поехали к нам, был ли вам наказ от князей и от земли просить у нас в цари Шиг-Алея?» Послы отвечали: «Такого наказа нам не было. За каким делом нас послали, о том деле мы и били челом; а теперь бьём челом, чтоб государь нас пожаловал, велел нам ему служить, а Сафа-Гирею служить не хотим: Сафа-Гиреем мы умерли, а государевым жалованием ожили. Сафа-Гирей послал нас за великими делами, но что мы здесь ни сделали, он всё это презрел, от нас отступился; а если мы ему не надобны, так и он нам не надобен. А в Казани у нас родня есть, братья и друзья, а которые попали в руки людям великокняжеским, у тех у всех отцы и братья, родственники и друзья в Казани. Как только мы придём к Васильсурску и пошлём к ним грамоты, так они за нас станут». Василий Иванович посоветовался с боярами и со своими людьми в Казани и отпустил его, Шиг-Алея, и послов, но не в Васильсурск, а в Нижний Новгород — так было безопаснее. Когда пришли в Казань грамоты от послов из Нижнего, казанцы выгнали Сафа-Гирея и его советников, крымцев и ногайцев перебили, а жену отправили к её отцу, ногайскому князю Мамаю. Вместе с тем казанцы не одобрили намерения послов призвать на царство Шиг-Алея. Памятуя о злобности и злопамятности многих татарских правителей, они боялись, что Шиг-Алей начнёт мстить им за то, что его выгнали десять лет назад, потому просили великого князя Василия Ивановича отпустить к ним не Шиг-Алея, а его младшего брата Еналея, владевшего на Руси Мещерским городком. Великий князь удовлетворил их просьбу, отпустил Еналея в Казань, а Шиг-Алею дал в кормление Каширу и Серпухов — крупные русские порубежные города. Но он, Шиг-Алей, не оценил великодушия Василия Ивановича, обида затмила его разум, и он стал писать своим людям в Казань и иные города без ведома великого князя, запамятовав о том, что у того повсюду видоки и послухи. Василий Иванович посчитал, что Шиг-Алей нарушил свою присягу, за что свёл его с Каширы и Серпухова и послал в заточение на Белоозеро. Братом же его, Еналеем, в Москве были довольны: тот во всём был послушен русскому господину, даже когда надумал жениться на дочери казанского мурзы, испросил согласия Василия Ивановича на этот брак.
