Маргарет Джордж - Ошибка Марии Стюарт
– Здесь очень сыро, – сказала Мэри Сетон. – И слишком холодно, хотя на улице тепло и светит солнце. Мы можем развести огонь?
Леди Линдсей кивнула.
– Вы также можете получить любую еду, какую пожелаете. Мы приносили бульон и хлеб, но она отказывалась есть. Моя мать говорит, это потому, что она поклялась не прикасаться к еде, пока не воссоединится со своим мужем, однако, по-моему, это фантазии. Королева произносила его имя во сне, но не ела потому, что она больна. Когда ее привезли сюда, она не спала уже несколько дней, и это сказалось на ее состоянии.
Леди Линдсей ушла, чтобы распорядиться о дровах для камина, а Мэри Сетон повернулась к Джейн Кеннеди и Клоду Нау:
– Возможно, даже к лучшему, что сейчас она ничего не слышит и даже ни о чем не думает. Ей уже слишком много пришлось услышать.
Верные слуги поддерживали огонь, разгонявший холод и сырость, и предлагали своей госпоже еду каждые несколько часов, когда им казалось, что она приходит в себя. Между тем они ходили по комнатам, распаковывали вещи, которые привезли с собой, и пытались сделать скудную обстановку как можно более уютной. Мэри Сетон повесила на стену распятие, которое Мейтленд тайком передал ей перед отъездом.
Дни проходили за днями, и новости из внешнего мира пролетали над озером, словно стаи диких гусей. Лорды схватили одного из слуг Босуэлла, когда тот пытался забрать его документы и драгоценности. Смельчак направился за добычей прямо во вражеское гнездо, словно чайка, ныряющая в море за рыбой. Документы служили важной уликой, особенно для изобличения королевы. Между тем Босуэлл оставался на свободе: по крайней мере лорды сдержали обещание, данное королеве, не преследовать его сразу же после боя. Он пытался собрать новую армию, чтобы прийти ей на помощь. Для этого он отправился сначала в Приграничье, а потом на запад для переговоров с Гамильтонами и другими верными лордами.
Но потом лорды Конгрегации внезапно назначили награду в тысячу крон за его голову по наущению реформистской церкви и Нокса, который объявил постыдным тот факт, что разбойник остается безнаказанным. Через несколько дней они издали предписание, повелевавшее ему явиться в Тулбот двадцать второго июня для ответа на тройное обвинение в убийстве короля, похищении королевы и ее принуждении к незаконному браку с ним. В противном случае его должны были объявить вне закона и лишить всех титулов и собственности. К тому времени он оставил Данбар и отправился на север, все еще пытаясь собрать войска.
Французы проявили интерес к опеке над маленьким принцем, но то же самое сделали и англичане. И те, и другие утверждали, что выполняют свой долг как крестные родители ребенка.
Обо всех этих новостях шептались в маленькой комнате круглой башни, но королева по-прежнему ничего не слышала. Никакая весть от Босуэлла не могла проникнуть за прочную преграду вокруг его пленной жены.
Когда наконец сознание вернулось к Марии, она увидела на стене знакомое распятие, словно парившее на фоне темного камня. Казалось, оно тянулось к ней и говорило, что она находится дома и в безопасности. Она снова закрыла глаза и задремала в надежде вернуться туда, откуда пришла и где теперь находилось единственное спокойное место для нее. Но полностью погрузиться в это состояние ей не удалось, она осталась плыть недалеко от поверхности: глубина не хотела принимать ее в свои объятия. Она слышала голоса – не призрачные голоса из сна, а настоящие: приглушенные, ласковые, настойчивые.
– Кажется, лодка возвращается…
– Нужно заштопать это платье… – тихий женский голос.
– В письме сказано, что может прибыть гонец из Лондона… – мужской голос с акцентом.
Голоса казались знакомыми, но ни один из них не принадлежал ему – его не было рядом. Не было никого другого, с кем ей хотелось бы поговорить. Она держала глаза закрытыми и лежала тихо, молясь о том, чтобы вернуться в мягкую бархатистую глубину, где не было никаких требований, не было времени и знания.
– Ее дыхание изменилось, – произнес чей-то голос. Человек стоял прямо над ней. Потом Мария почувствовала, как ей под голову подложили еще одну подушку, и другие взволнованные голоса окружили ее.
– Ее лицо! Смотрите, оно порозовело!
Они наклонили ее голову вперед, чтобы подложить еще одну подушку, и ей стало больно. У нее заломило шею и плечи, и она невольно застонала.
Кто-то сразу же стал промокать ей лицо влажной тканью, а кто-то еще растирал ей запястье. Это было так неприятно, что она приоткрыла глаза, и свет ослепил ее.
– Она пришла в себя! – воскликнула Мэри Сетон. – О, Ваше Величество! Нет, не закрывайте глаза! Умоляю вас, нет, нет!
Все силы Марии уходили на то, чтобы держать глаза открытыми. Она попыталась улыбнуться, но губы не слушались ее.
Теперь над ней склонился Клод Нау.
– Слава Богу и всем святым! – воскликнул он и нетерпеливо махнул кому-то. – Суп! Принесите суп!
Через несколько секунд они привели Марию в сидячее положение, и Мэри Сетон поднесла к ее губам ложку супа. Жидкость показалась ей отвратительной на вкус, и она с трудом заставила себя сделать глоток.
Окончательно выбившись из сил, она снова легла, закрыла глаза и заснула. Но теперь это был другой сон, и когда она проснулась через несколько часов, то попыталась сесть самостоятельно. Ей опять принесли суп – теперь она могла глотать без труда и выпила немного вина, разбавленного водой. Последовал ночной сон, и на следующее утро она поняла, что обратный путь в ее далекое убежище каким-то образом оказался закрытым для нее. Голос, которым она позвала Мэри Сетон, от непривычки прозвучал сипло. Та немедленно оказалась рядом.
– Я чувствую себя очень слабой, – произнесла Мария и протянула руку. Она видела, какой тонкой стала рука, и чувствовала боль от напряжения. Даже обычная речь как будто требовала сверхчеловеческих усилий.
– Вы две недели лежали без еды и почти не двигались, – сказала Мэри Сетон.
– Две недели? Я по-прежнему в Лохлевене?
– Да, миледи, а как вы думали?
– Не знаю, – Мария тихо заплакала. – Но мне казалось, это хорошее место.
– У вас здесь есть друзья, – заверила ее Мэри Сетон.
– Но я по-прежнему пленница, разве не так? – шепотом спросила Мария.
– Да.
Все вернулось назад, словно черный прибой. Лорды… Босуэлл…
– Что с Босуэллом?
Слуги переглянулись.
– У нас нет вестей от графа Босуэлла, миледи, – наконец ответила Мэри Сетон.
– Ни слова… ни письма?
– Ничего, что могло бы попасть сюда. Нас бдительно охраняют.
Мария вздохнула. Значит, все бесполезно.
Через несколько дней Мария встала с постели, оделась и стала принимать нормальную еду. Но она совершала все эти действия как человек, который находится в трансе. Ее лицо походило на маску, а глаза оставались потухшими. Она могла молчать целыми часами и не пыталась писать письма или договариваться об уступках со своими тюремщиками. Она безмолвно молилась перед распятием и лишь однажды спросила, как оно оказалось здесь. Мэри Сетон ответила, что Мейтленд передал ей распятие, но не стала рассказывать о разрушении часовни, а Мария не стала спрашивать.
Однажды Нау пододвинул стул и, взяв ее руки в свои, как можно мягче сообщил ей о слухах, что лорд Джеймс возвращается домой, а ее враги получили некие улики против нее, которые могут заставить ее отречься от престола.
– Отречься? – пробормотала она. – Отказаться от моего трона? Значит, Босуэлл был прав. Они с самого начала задумали это.
– Ваше Величество, можете ли вы вспомнить: в вещах Босуэлла есть что-либо, что могло бы скомпрометировать вас? – спросил он.
– Да, – криво улыбнувшись ответила она. – Я писала ему любовные письма, в которых просила уничтожить их после прочтения. Но он сохранил их. Полагаю, лорды так или иначе воспользуются ими, выберут определенные фразы и дадут им собственное толкование. Но мне все равно, – устало добавила она. – Мне все равно.
– Вы по-прежнему не хотите оставить Босуэлла и согласиться на развод? Они до сих пор утверждают, что вернут вас на трон, если вы сделаете это. Положение Босуэлла стало безнадежным: он дискредитирован и вскоре будет объявлен вне закона. Но вы по-прежнему можете спасти себя и ваш трон.
– Никогда! – ответила она более решительно, чем бывало с тех пор, как она вышла из бесчувственного состояния. – Никогда! Я ношу его ребенка и не допущу, чтобы его объявили бастардом.
– Звезда Босуэлла закатилась, – настаивал Нау.
– Тем больше оснований для того, чтобы я, его жена, осталась верной ему. И я сохраню эту верность до самой смерти.
Мария уже чувствовала себя мертвой, закутанной в плащ апатии и глубокой печали. Она не могла снять этот плащ, и никакой отдых или хорошая еда не помогали избавиться от него. Он давил на нее во сне и наяву, иногда причиняя боль, а иногда пугая отсутствием всяких чувств.
