Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Представился невольно Мишкин отец — Валентин Романов, его остров, белобрысое малолетнее семейство, Анна... Думая о них, он всегда вспоминал Николь. Сан Саныч глядел в деревянный потолок своего «кубрика», а видел эту удивительную девушку, она казалась ему невозможно хорошей. Сердце его тоскливо сжималось, он накрывал голову подушкой, чтобы быть еще ближе к ней, не слышать ничьих морозных шагов за стеной караванки, ни приглушенного окающего говора матроса Климова, колющего дрова. Беда была в том, что Сан Саныч не помнил ее лица. Совершенно! И чем больше напрягался вспомнить, тем хуже получалось. Только иногда, нечаянно, вдруг пронзала сердце ее смелая открытая улыбка.
Он не помнил лица Николь, но так много думал о ней, что чувствовал, что хорошо уже знает ее, чувствует трепет ее души.
Невольное сравнение с Зиной было ужасным — Зинаида казалась безмозглой течной сукой, которой все равно, кому подставляться. И еще многие девушки вспоминались манерными и похотливыми. С Николь же все было необычно — он ей нравился, она ему тоже, а между ними все осталось красиво. Не разменялись.
Можно было бы написать письмо, ссыльным не запрещалось писать письма, но он не представлял, что можно написать. Все-таки она француженка... Однажды они выпивали в Интерклубе с французским капитаном и его помощником. Сан Саныч выучил слова «камерад», «ляфам», «шампань» и «амор», а французы слово «товарищ» и еще два матерных, которыми можно было выразить все. Выпили много и расстались друзьями... Но те французы были другими, французскими французами, а Николь уже наша. И по-русски говорит так, что не отличишь, и живет в рыбачьем поселке Дорофеевский.
Эта мысль волновала больше всего... До Дудинки можно было добраться на самолете, а вот дальше... километров триста пятьдесят... на оленях или собаках. Сан Саныч вздыхал, кусал угол подушки и клял заполярную ночь с ее собачьими морозами и черной пургой по нескольку дней.
За нетолстой стеной караванки заскрипели чьи-то шаги. Человек шел уверенно, поздоровался с кем-то громко, заговорил, Сан Саныч встал с кровати, поправил одеяло и открыл дверь в свою комнату.
— Здорово, чертяка! — в караванку в собачьих унтах и лохматой, белой от инея ушанке вваливался Серега Плотников.
— Здорово! — обрадовался Белов, и они крепко обнялись.
Изо всех карманов меховой летной куртки у Сереги торчало. Два коньяка на стол встали, шоколадка, банка американской ветчины, еще что-то. Серега был одноклассник. Они даже на фронт удирали вместе, а потом вместе собирались в речной техникум.
— Надолго?! Полярная авиация! — Белов опять схватил друга за куртку и развернул к себе.
— Да не тряси так, на два дня... Год почти не был, а тебя сразу нашел, даже не спрашивал никого! — он снял куртку. — Но Игарка-то, а?! Настроили! Новый город уже больше Старого! Театр! Автобус ходит! Нигде на Северах такого нет!
— Пятьсот третья строит, я к ним прикомандирован.
— Хорошо платят?
— Нормально!
Они врезали сразу по полстакана и вскоре веселые горланили на весь кубрик. Плотников усы отпустил и заматерел за последний год, а глаза такие же веселые, жениться он и не собирался. Гордо рассказывал про полярную работу — за два года работы у него уже были три вынужденные посадки — одна в торосы на море. Серега выглядел героем, с высоты своих полетов посматривал на товарища.
— Как у вас с Зинаидой? — спросил, обстукивая сургуч с коньячной головки. — Детей нет еще?
Сан Саныч видел, что Серега спрашивает просто так, но задумался. Взял свой стакан:
— Не женись, Плотников!
— Эт точно! — легко согласился Сергей, и они чокнулись.
— Зинка недавно призналась, что аборт сделала, а мне все равно. Честное слово. Вообще не знаю, зачем она мне.
— А что, готовит плохо?
— Да нет, почему? Готовит... — Сан Саныч думал, что сказать. — Что-то неприятное от нее. Как будто не родня мы никакая, а так... Я после Нового года дома раза три ночевал.
— Так и не работает?
— Нет.
— А чего делает?
— Да хер знает! Учится вроде, с матерью чего-то там колготят по торговле, я не лезу. У нее мать всю жизнь торгашка, всех тут знает.
— Ты, Сан Саныч, чего такой простой-то? У тебя квартира, зарплата вон какая! Да тебя еще и нет никогда! Гони ее на хрен!
— Не могу я... — Белов сморщился брезгливо. Он чувствовал, что пьянеет. — Меня, когда орденом награждали, приняли кандидатом в члены партии — вроде так надо было. А партийному разводиться нельзя!
— Разводиться-то можно, но из капитанов могут турнуть! Вот если ты ее застукаешь! — Сергей закурил папиросу.
— Налей, что ли, — попросил Сан Саныч.
Выпили. Закуски больше не было. За стеной негромко разговаривали мужики. Ужинали.
— У нее в госбезопасности знакомый! Начальник районного управления...
— Ну и что? Это не их дело! У нас до войны начальником полярной авиации был Марк Иванович Шевелев — ни одного летчика им не отдал! Нет и все! И ничего они не смогли!
— Он меня на Новый год прямо предупредил, чтоб я... не касался ее! — Белову стало совсем стыдно, он зло запнулся и встал. — Пойду закуски возьму...
— Да не надо, тут осталось-то... А чего он лезет?
Сан Саныч не стал объяснять, почему боится эмгэбэшника и не ночует дома. Он и сам этого не знал. Дело было не в нем, а в Зинке. Сел на свое место:
— По радио сегодня передавали: американцы машину придумали, которая считает быстрее, чем сто человек! А тут с бабой не разберешься!
— Электронно-вычислительная машина, — со знанием дела поправил Сергей, — их давно придумали, я в «Технике — молодежи» читал. У нас своя ЭВМ тоже есть, скоро самолеты вслепую полетят, машина сама будет курс считать!
Сан Саныч пошел провожать Плотникова до общежития и там свернул домой. Спьяну захотелось посмотреть в глаза Зинаиде.
Она словно ждала, поднесла стопку, кормила и шутила над тем, как он напился. Такая ласковая была, что пьяный и благодарный Сан Саныч чуть не предложил ей развестись.
И спали, как в
