Камила - Станислава Радецкая
— Заткнись, жена, — беззлобно посоветовал ей однорукий. Он разжал ладонь, и я отступила. Кухарка перестала причитать и с плохо скрытым любопытством оглядела меня с головы до ног.
— А я ведь тебя предупреждала, — сказала она и важно кивнула своим словам. — Не играла бы ты с огнем — не пришлось бы тебе стоять здесь и просить милости!
— Я хотела забрать свои пожитки, — голос все еще не слушался меня. Я чувствовала себя грязной под ее взглядом: как снаружи, так и изнутри. — И господа еще должны мне денег за работу.
Кухарка всплеснула руками, дивясь моей наглости, но ничего не сказала и покосилась на мужа. Привратник стоял со скучным лицом, как будто не он пару мгновений назад предлагал мне спать с ним, а затем медленно процедил сквозь зубы:
— Языком трепать вы все мастерицы. Если тебе, жена, так хочется воду потолочь в ступе, то зови ее в дом, или я прогоню эту попрошайку взашей.
Она заколебалась, но любопытство победило, и женщина отворила передо мной дверь. Пес первым попытался ворваться в дом, но ему досталось полотенцем по хребтине, и, недовольно ворча, он отступил. Мелкими шажками я прошла мимо привратника, стараясь не встречаться с ним взглядом, и вошла в теплый дом. Кухарка встретила меня насторожено; одетая в одну рубаху, с накинутым на плечи полосатым жакетом, она стояла у крепкого дубового стола, как будто хотела за ним спрятаться, если я вдруг начну буйствовать. Но мне хотелось есть и ничего больше.
— Садись, — она кивнула на низенький трехногий табурет у очага. — Вшей не напустишь?
Я покачала головой и села. Счастьем было вытянуть гудевшие от долгой дороги ноги, счастьем было оказаться в человеческом доме. Привратник зашел за мной, и он не спускал с меня глаз.
— А господа уехали, — невпопад заметила кухарка. — Опоздала ты, вот что. И ничего они тебе не заплатят. После того, что ты сделала, Господи! Радуйся, если старый господин тебя кнутом по спине не отходит.
Я не ответила ей. Над очагом висел закопченный котелок, и от него дивно пахло. Она проследила за моим взглядом и подняла бровь, затем нерешительно взглянула на мужа, и когда тот еле заметно кивнул, она со вздохом поднялась, чтобы достать тарелку и положить мне разваренной каши из проса и овса на мясном бульоне.
Они глядели, как я ем, но мне было все равно: если бы мне пришлось сейчас есть, как императрице, перед огромным скоплением людей, меня бы это не смутило. Каша была очень вкусной, не чета тюремной, и я выскребла с тарелки даже остатки.
— Много с голодухи нельзя, — кухарка забрала у меня посуду и налила разбавленного вина. — На, пей. И рассказывай, как там в тюрьме? Как Гансик? Верно ли твердят, что ему уже вынесли приговор?
Она села за стол рядом с мужем и принялась набивать ему тонкую изогнутую трубку. Мне захотелось спать в сытости и тепле, но я встряхнула головой, чтобы прогнать сон, и напомнила себе, что засыпать здесь нельзя.
— Плохо в тюрьме, — после молчания ответила я. — И Гансу плохо. Но приговора еще нет.
Кухарка поджала губы.
— Спокойно же ты об этом говоришь! — с укоризной сказала она. — Девки некоторые все глаза себе выплакали, одна даже к ведьме ходила, чтоб смерть от него отвести. А ты вечно бесчувственная, как колода, ни разу не вздохнешь, ни улыбнешься.
Однорукий закурил, и комната наполнилась дымом. Я уткнулась глазами в кружку, и мне хотелось воскликнуть, что без толку ходить к ведьмам. Ни одна старуха-знахарка не остановит запущенное колесо правосудия, даже если заговорит на смерть всех законников.
— Я просила за него у судьи, — в кружке плескалась скорей вода, чем вино, но это было к лучшему. — Не верю, что он убийца.
Кухарка хмыкнула, но подобрела.
— Клеветать-то не стоило, — попеняла она. — Сказала бы, что он был с тобой, и все. Налью-ка я нам всем выпить, чтобы помянуть его.
— Он еще не казнен.
— Не за горами тот час, — она резво встала и достала из деревянного шкафа штоф темно-зеленого мутного стекла и три оловянные чарки. Привратник глядел на меня сквозь дымную пелену, и мне было не по себе от тухлого выражения его глаз.
— Я пить не буду, — уронил он. — Пойду пройдусь, проверю окрестности. Оставь мне водки на завтра, поняла?
Кухарка угодливо кивнула и кинулась отворять ему дверь. Он смазал ее по щеке, этакое подобие мужьей ласки, и меня передернуло. За дверью послышалось повизгивание пса, который радовался хозяину, и кухарка вернулась ко мне. Привычным жестом она расставила чарки и налила водки себе и мне.
— Бери, не брезгуй, — велела она, почти силком всунула водку мне в ладонь и залпом выпила свою порцию. Глаза у нее заблестели, и кухарка наклонилась ко мне. — Тихоня тихоней, но что Ганса приворожила, что госпожу баронессу! Она все порывалась забрать тебя, пока ее старый барон не запер. Выпустил только, когда они уезжали, вот так-то. Хорошо, что муженек ушел: мне велено тебе кое-что передать.
Я уставилась на нее. Моя госпожа обо мне заботилась? Я не ждала от нее такого, ведь она любила Штауфеля.
— Ты пей, — заботливо сказала
