Камила - Станислава Радецкая
Мне пришлось немного подождать, пока не явился стражник, который должен был отвести меня на тюремный двор, чтобы я получила свое наказание. Еще одна милость судьи — он мог приговорить меня к публичной порке, но не сделал этого. Пока мы шли назад, я думала, что, быть может, судья поверил мне, но, как и я, был заложником обстоятельств и не мог поступить иначе.
— Жаль. Ты все-таки не избежала тюрьмы, — неожиданно сказал мой тюремщик.
Я взглянула на него искоса. Это был тот самый одноглазый Гинце, который провожал меня в первый день; я не узнала его сразу, задумавшись о своих злоключениях. Его слова были мне приятны, но я промолчала.
— Напоминаешь мою сестренку. У тебя глаза, как у нее.
— А что с ней стало? — из учтивости спросила я.
— Умерла, — нехотя ответил одноглазый стражник. — Еще в войну. Была чуть старше тебя.
Как умирают в войну – от голода, холода, во время резни или после насилия, я знала, потому не стала спрашивать об этом, чтобы не бередить чужие раны. Он тоже больше не заговаривал, но изредка посматривал на меня, словно думал узнать во мне ту, другую.
Мы вернулись в тюрьму, но он повел меня не в подвал, где все так же томились остальные, а в душное обиталище палача. Я ждала увидеть нечто ужасное, как в тех историях, которые мы в детстве рассказывали друг другу, сидя перед очагом: багровое пламя, отражающееся на стенах, железную деву, потеки крови и палача-великана. Но нет: кровь была разбрызгана на большой деревянной колоде, которая стояла посреди залы, но голые стены с сундуками вдоль них, стол на тонких ножках, заваленный бумагами, и низенький палач в круглых очках, который читал книгу, останавливаясь пальцем на каждом слове, меня поразили -- мы точно зашли в лавку мясника, а не в тюрьму.
Палач недовольно взглянул на нас поверх очков. Гинце велел мне стоять на месте, в несколько шагов оказался перед ним и протянул сложенный вчетверо приказ. Пока я рассматривала палача в тусклом свете мутного квадратного окошечка, тот внимательно просмотрел документ, скорбно покачивая головой, и снял очки, протирая круглые стеклышки. Одноглазый тихо поинтересовался чем-то и указал на меня, и палач повернулся к нему, высоко подняв брови. После долгого разговора они наконец поладили, и палач встал, чтобы принести плеть. Он был чуть выше меня, в одежде, в какой дома ходили слуги, и напоминал доброго дядюшку, но потому наводил еще больший ужас.
Он отпер один из сундуков и любовно достал из него плеть, на мгновение прижав к груди, будто любимое дитя. Сердце у меня ушло в пятки, я вспомнила шрамы на спине у Аранки, которую сек любовник, и кровь, много крови. Палач тяжело вздохнул и подошел к месту наказания, а стражник зашел мне за спину и взял за плечи. Я ждала, что он подтолкнет меня и велит раздеваться, но вместо этого одноглазый сказал:
— Стой на месте и молчи.
Только когда палач резко, с оттяжкой, ударил по колоде, я поняла, что меня пожалели. Я вздрагивала всякий раз при гулком звуке плети; палач был силен.
— Если кто спросит, у тебя во рту был кляп, — добавил одноглазый, когда звон от последнего удара затих. Мне хотелось спросить, почему он меня спас и как мне теперь отблагодарить его, но на его лице застыло такое непроницаемое выражение, что я не решилась. За неповиновение он рисковал местом, и в его возрасте, наверное, трудней было найти новое.
Палач, придерживая двумя пальцами приказ, тщательно, но коряво расписался на нем. Он протянул его одноглазому, но отдавать не торопился.
— Две бутылки, — сказал палач и остро взглянул на меня, а потом назад, на одноглазого. — Неси, что получше.
— По рукам.
Они скрепили свой договор рукопожатием, и мой стражник сложил приказ трижды и спрятал во внутренний карман мундира на груди.
— Но в следующий раз ко мне не подходи из-за девок, — встрепенулся палач, когда мы пошли к двери. Он держал двумя пальцами очки, ни дать, ни взять ученый муж, которого оторвали от занятий. — Слышишь? Даже и не вздумай!
— Понял я, — с досадой отозвался одноглазый и легонько пихнул меня в плечо: выходи, мол.
Он вывел меня к воротам и отворил их передо мной. На часах сегодня стоял молоденький парнишка, и он с интересом глядел, как я медлю, вместо того, чтобы бежать со всех ног. Мне хотелось поблагодарить моего спасителя, но я не знала как. Да и не было у меня ничего, чтобы выразить свою благодарность: ни денег, ни еды, ни вещей, которые можно было бы подарить. Молча я присела перед ним, как перед господином, но одноглазый лишь махнул рукой и ушел, так ничего не сказав и не попрощавшись. Паренек у ворот поправил треуголку, которая была ему велика даже поверх парика и сползала на нос, и отпустил в мой адрес шуточку. Мне захотелось кинуть в него грязью, как когда-то предлагал Якуб, но я сдержалась и пошла прочь.
Глава двадцатая
Из города я ушла. Мне так хотелось есть, что я не могла долго в нем находиться; его наполняли запахи, которые соблазнили бы самого придирчивого гурмана: жареного мяса, вареной картошки, мясной похлебки, свежего хлеба, колбасок, шкворчащих на сковороде, — от голода у меня начала кружиться голова. Просить подаяния под окнами я не могла, ведь я же не нищенка! Никто не заговаривал со мной, и
