Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
— Госпожа, — напомнил он, — я пришел увидеться с твоим мужем, а не с тобой.
При этих словах она закусила губу и тут же умолкла. Дом был одним из самых старых в Риме. Половицы громко заскрипели под ногами, когда мы двинулись следом за рабом во внутренние покои, где пахло старыми пыльными занавесками и фимиамом. Запомнилась любопытная подробность: стены были почти голыми, причем, судя по всему, стали такими не так давно. На них виднелись нечеткие четырехугольные пятна там, где ранее висели картины. А на полу остались пыльные круги от статуй. Все убранство атриума составляли гипсовые маски предков Катилины, порыжевшие от дыма, который курился под ними на протяжении жизни нескольких поколений. Там же стоял и сам Катилина. На близком расстоянии первым делом поражал его гигантский рост — Сергий был по меньшей мере на голову выше Цицерона. Второй неожиданностью было присутствие Клодия, стоявшего за его спиной. Это, должно быть, сильно и очень неприятно удивило Цицерона, но, будучи опытнейшим законником, он никак не проявил своих чувств. Цицерон обменялся быстрым рукопожатием с Катилиной, затем с Клодием, вежливо отказался от вина, и все трое без задержки перешли к делу.
Вспоминая былое, я до сих пор поражаюсь сходству между Катилиной и Клодием. В первый и последний раз я видел их вдвоем, и они вполне могли сойти за отца и сына. У обоих был протяжный говор, оба стояли в одинаковой небрежно-расслабленной позе, словно им принадлежал весь мир. Полагаю, именно эта черта называется «породой». Потребовались четыре столетия браков между самыми блестящими семействами Рима, чтобы произвести на свет этих двух негодяев — чистокровных, словно аравийские жеребцы, но столь же несдержанных, безумных и опасных.
— Вот как я вижу это, — начал Катилина. — Юный Клодий произнесет великолепную обвинительную речь, и каждый скажет, что он — новый Цицерон. Даже мне придется признать, что так и есть. Но потом ты, Цицерон, произнесешь речь от имени защиты, еще более блестящую, и никто не удивится тому, что я буду оправдан. Иными словами, мы устроим великолепное представление, и каждый из нас укрепит свое положение. Я буду объявлен невиновным перед народом Рима. Клодия признают отважным и честным мужем. А для тебя это будет очередной громкий триумф в суде, ведь ты успешно защитишь того, кто на голову выше твоих обычных клиентов.
— А если судьи решат иначе?
— Не беспокойся, — хлопнул себя по карману Катилина. — О судьях я уже позаботился.
— До чего же дорого обходится нам правосудие, — улыбнулся Клодий. — Бедному Катилине пришлось распродать всю свою наследственную собственность, чтобы быть уверенным в торжестве справедливости. В самом деле, просто возмутительно. И как только выворачиваются простые люди?
— Мне нужно просмотреть судебные записи, — проговорил Цицерон. — Сколько времени остается до начала слушаний?
— Три дня, — ответил Катилина и сделал знак рабу, стоявшему у дверей. — Тебе хватит, чтобы подготовиться?
— Если судей уже удалось убедить, вся моя речь уместится в нескольких словах: «Пред вами Катилина. Отпустите его с миром».
— Нет-нет, мне нужно все, на что только способен Цицерон, — запротестовал Катилина. — Я хочу, чтобы речь звучала так: «Сей б-б-благородный муж… В коем течет к-к-кровь столетий… Узрев слезы ж-ж-жены и д-д-друзей…» — Он воздел руку к небу и с силой потрясал ею, грубо подражая заиканию Цицерона, обычно почти незаметному. Клодий со смехом внимал ему. Оба были слегка навеселе. — Я хочу, чтобы были упомянуты «африканские д-д-дикари, осквернившие сей древний суд…». Я хочу, чтобы перед нами предстали призраки Карфагена и Трои, Дидоны и Энея…[34]
— Все это ты получишь, — холодно прервал его Цицерон. — Работа будет сделана на совесть.
Вернулся раб с судебными записями, и я принялся торопливо складывать свитки в свою сумку, чувствуя, что обстановка в доме ухудшается по мере того, как вино все больше дурманит головы. Поэтому мне хотелось как можно скорее увести Цицерона оттуда.
— Нам понадобится встретиться и поговорить о свидетельствах в твою пользу, — продолжил он тем же ледяным голосом. — Лучше завтра, если это тебя устраивает.
— Конечно же устраивает. Все равно мне больше нечем заняться. Этим летом я рассчитывал включиться в борьбу за консульство. Но, как ты знаешь, этот юный пакостник начал ставить мне палки в колеса.
И тут Катилина проявил ловкость, поразительную для такого гиганта: резко подавшись вперед, он схватил Клодия правой рукой за шею и согнул вдвое. Бедный Клодий, который, кстати, вовсе не был слабаком, издал приглушенный крик и вялыми пальцами попытался оторвать от себя руку приятеля. Но сила Катилины была просто ужасающей, и, мне кажется, следующим быстрым движением он сломал бы Клодию шею, если бы не спокойный и тихий голос Цицерона:
— Как твой защитник, я должен предупредить тебя, Катилина, что убивать своего обвинителя в высшей степени неблагоразумно.
Услышав это предупреждение, Катилина обернулся и насупил брови, словно на секунду забыв, кто такой Цицерон. А затем расхохотался. Он взъерошил Клодию светлые кудри и выпустил его голову из железного захвата. Тот отшатнулся назад, кашляя и потирая шею и щеку. Юноша бросил на Катилину быстрый взгляд, исполненный неподдельной ненависти, но затем тоже засмеялся и горделиво выпрямился. Они обнялись, и Катилина крикнул, требуя еще вина, а мы оставили их пировать вдвоем.
— Ну и парочка! — воскликнул Цицерон, когда мы проходили мимо храма Луны, держа путь домой. — Не слишком удивлюсь, если к утру они убьют друг друга.
Ко времени нашего возвращения у Теренции начались схватки. Ошибки быть не могло. Еще когда мы шли по улице, до нас донеслись крики. Цицерон остановился как вкопанный посередине атриума, бледный от волнения и тревоги. Ведь когда рождалась Туллия, его не было дома, а к тому, что происходило теперь, он был совершенно не готов. Во всяком случае, в его любимых философских сочинениях на этот счет ничего не говорилось.
— О боги, ее будто пытают. Теренция!
Он засеменил к лестнице, которая вела в ее комнату, но на пути у него встала одна из повитух.
Для нас началось неимоверно долгое ожидание в триклинии. Цицерон попросил меня побыть с ним, но поначалу не мог заняться ничем полезным из-за переживаний. Какое-то время он лежал, вытянувшись на той самой
