Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
«От тебя уже давно никаких писем. В предыдущем письме я подробно написал тебе о своем положении. В ближайшее время думаю защищать своего соперника Катилину. Судьи у нас такие, каких мы хотели, — весьма угодные обвиненному. Надеюсь, что в случае оправдания он будет относиться ко мне более дружественно в деле соискания. Если же случится иначе, перенесу это спокойно».
— Вот уж действительно, — усмехнулся Цицерон и прикрыл глаза.
«Мне нужно, чтобы ты возвратился спешно, ибо все твердо убеждены в том, что твои знатные друзья будут противниками моего избрания».
Тут я отложил палочку для письма, поскольку вместо очередного вопля до нас сверху донесся иной звук — захлебывающийся писк младенца. Цицерон вскочил с кушетки и бросился наверх, в комнату Теренции. Чуть погодя он появился вновь и молча взял у меня письмо, чтобы написать в самом его начале:
«Знай, что у меня прибавление: сынок; Теренция здорова»[35].
До чего же преображает дом появление на свет здоровенького новорожденного! Хотя это редко признают, полагаю, что в подобном случае люди испытывают двойную благодать. Невысказанные страхи, которые всегда сопутствуют рождению человека, — боязнь агонии, смерти, уродства — уходят, и вместо них приходит чудо явления новой жизни. Облегчение и радость тесно сплетаются вместе.
Естественно, мне не дозволялось подняться наверх, чтобы проведать Теренцию, но несколько часов спустя Цицерон сам принес сына вниз, с гордостью показав его прислуге и клиентам. Откровенно говоря, нам удалось увидеть немного — лишь злое красное личико и жиденький локон черных волос. Младенца завернули в те же пеленки, в которые укутывали Цицерона свыше сорока лет назад. Со времен своего младенчества сенатор сберег также серебряную погремушку, которой бряцал ныне над крохотным личиком. Он нежно пронес сына по атриуму и показал на то место, где, как ему мечталось, должна была когда-нибудь появиться первая консульская маска.
— И тогда, — прошептал он, — ты станешь Марком Туллием Цицероном, сыном консула Марка Туллия Цицерона. Как это тебе нравится? Неплохо звучит, а? И никто не будет дразнить тебя «новым человеком». Вот, Тирон, познакомься с новым родом государственных мужей.
Он вручил мне маленький сверточек, и я принял его, дрожа от волнения, как все бездетные люди, когда им дают подержать младенца. Мне стало гораздо легче, когда нянька забрала у меня мальчика.
Меж тем Цицерон мечтательно смотрел на стену атриума. Любопытно, что́ он видел: может быть, на него, как отражение в зеркале, глядела собственная посмертная маска? Я осведомился у него о здоровье Теренции, и он рассеянно ответил:
— О, с ней все в порядке. Полна сил. Ты же знаешь ее. Во всяком случае достаточна сильна, чтобы снова пилить меня за союз с Катилиной. — Цицерон с трудом оторвал взгляд от пустой стены. — А теперь, — вздохнул он, — полагаю, нам имеет смысл поторопиться на встречу с этим негодяем.
Придя в дом Катилины, мы застали хозяина в превосходном расположении духа. На сей раз он был само очарование. Позже Цицерон составил список «изумительных качеств» сего мужа, и я не могу удержаться, чтобы не привести эту запись, ибо лучше не скажешь:
«Он умел привлекать к себе многих людей дружеским отношением, осыпать их услугами, делиться с любым человеком своим имуществом, в беде помогать всем своим сторонникам деньгами, влиянием ценой собственных лишений, а если нужно — даже преступлением и дерзкой отвагой; он умел изменять свой природный характер и владеть собой при любых обстоятельствах, был гибок и изворотлив, умел с суровыми людьми держать себя строго, с веселыми приветливо, со старцами с достоинством, с молодежью ласково; среди преступников он был дерзок, среди развратников расточителен…»[36]
Таков был Катилина, ожидавший нас в тот день. Он уже прослышал о рождении у Цицерона сына и с жаром схватил руку своего защитника, поздравляя его. А затем вручил ему красивую шкатулку, обтянутую сафьяном, и попросил открыть ее. Внутри оказался серебряный детский амулет, привезенный Катилиной из Утики.
— Туземная побрякушка, чтобы отгонять нездоровье и злых духов, — пояснил он. — Это для твоего мальчишки. Отдай ему с моим благословением.
— Что ж, — произнес Цицерон, — очень мило с твоей стороны.
Вещица эта, украшенная затейливым узором, была не просто побрякушкой. Когда Цицерон поднес амулет ближе к свету, я узрел невиданных диких зверей, преследующих друг друга и соединенных узором в виде сплетенных змей. Задумчиво подбросив амулет на ладони, Цицерон положил его обратно в коробочку и отдал Катилине:
— Боюсь, я не могу принять твой подарок.
— Почему? — удивленно улыбнулся Катилина. — Потому что ты мой защитник, а защитникам не положено платить? Ну и честность! Но это всего лишь безделушка для маленького ребенка!
— Видишь ли, — произнес Цицерон, набрав в грудь побольше воздуха, — я пришел сообщить тебе, что не буду твоим защитником.
А я в этот миг уже выкладывал свитки на столик, стоявший между ними. Копошась с записями, я поглядывал то на одного, то на другого, но теперь втянул голову в плечи. Молчание явно затягивалось. Наконец раздался тихий голос Катилины:
— Почему же?
— Скажу прямо: твоя вина очевидна.
Снова воцарилось молчание. Но когда Катилина заговорил, голос его был по-прежнему спокоен:
— Фонтей был признан виновным в вымогательствах среди галлов. Однако же ты не отказался защищать его в суде.
— Да. Но есть разные степени вины. Фонтей был нечестным, но безобидным. Ты тоже нечестен, но совсем не таков, как Фонтей.
— Это суду решать.
— В обычных обстоятельствах я
