Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Он, конечно, искал покровительства. Кто не ищет? Но хотелось бы узнать поточнее. Он не верил, что император Александр оценил его качества военачальника. У него было много поводов для этого. Позднее Бенкендорф отбросил всякие сомнения. Он любил драгунскую службу и считал эти кавалерийские части надежными в бою. Он приведет дивизию в образцовый порядок. Именно драгуны способны выполнять в армии и полицейские функции. Они могут стать опорой власти — прочной и дисциплинированной. Его проект начинал приобретать реальные очертания. Беседы, которые велись на собраниях ложи, постепенно воплощаются в действительность. Удача принесла новые ощущения — он нужен императору Александру, нужен России. Он почувствовал необыкновенный подъем. Отношения с Елизаветой Андреевной, которая нуждалась в поддержке и тянулась к нему, озаряли необыкновенным светом ежедневное существование. Перед ним открывалась прекрасная перспектива. Тяжелые годы остались позади. Как всегда, недоставало средств, но и это не могло омрачить достигнутый успех. Он написал письмо вдовствующей императрице с просьбой об аудиенции и получил милостивое приглашение в Павловск.
Странный человек
Итак, узурпатор повержен. В конце марта император Александр в сопровождении блестящей свиты въехал в Париж. Столица Франции встретила завоевателей совершенно иначе, чем Москва Наполеона. Над этим стоило задуматься. Контраст был настолько явным, что не заметить его было нельзя. Маркиз де Мобрёль, который на короткий срок приобрел решающее влияние, решил рассчитаться не только с недавним повелителем, но и с его великолепным изображением, не так давно с невероятным трудом водруженным на вершину Вандомской колонны. Тридцать первого марта хорошо известный в уголовном мире галерный невольник Видок — сосед братьев Робеспьеров по Аррасу — забрался с помощью хитроумного приспособления наверх и под хохот и улюлюканье парижской черни выбил тяжелым молотом шипы, удерживавшие статую. Он накинул веревочную петлю на шею кумира и сбросил вниз другой конец веревки. Помощники, правда, не сразу свалили некогда величественную фигуру. С этого момента парижане окончательно поверили, что власть переменилась навсегда.
И ни «сто дней», ни слухи, распускаемые наполеоновскими агентами, уверенности не поколебали. Такова грандиозная сила разрушения символа. Взрыв черных башен Бастилии лучше прочего возвестил о начале новой эры в истории Франции.
В Петербурге появилось много недавно построенных зданий. Город выглядел свежим, повеселевшим, будто вымытым невской водой. Но император в столицу не возвращался. Казалось, он забыл, что царствует в России и что на вершину славы его вознес русский народ.
Придирчивым взглядом бывшего коменданта старой столицы Бенкендорф оглядывал улицы и проспекты, по которым мчалась коляска от Московской заставы на Васильевский остров. Как Петербург похорошел! А всего сто с небольшим лет назад в Троицын день на территории Ингерманландской провинции при впадении реки Невы в море был заложен храм Господень во имя Святой Троицы — основана будущая столица: град Санкт-Питер-бурх. Чувствовалось, что обер-полицеймейстер генерал-майор Иван Саввич Горголи крепко держит вожжи в руках. Ни мусора, ни нищих на улицах и во дворах нет. Теплые будки, которые построил лет десять назад граф Петр Александрович Толстой, аккуратно покрашены. Тротуары чисто выметены. А императора все нет и нет. Сплетничали, что он не только разлюбил жену, но и с пренебрежением относится теперь к России. Европа и европейцы милее. Надолго ли?
Что удерживало императора вдали от родных мест? Вообще в городах, освобожденных от корсиканца, императора обожествляли. Народ бросался целовать руки, ботфорты, хватались за стремена, оглашая воздух радостными кликами и поздравлениями с победой. Лондон, Амстердам и Берлин устраивали иллюминации в честь северного монарха. Он поражал воображение местной аристократии выправкой, костюмом, отсутствием телохранителей, безукоризненным французским, умением танцевать и изящной остроумной беседой. Топорный и мрачный Наполеон, говорящий с акцентом и наступающий на ноги дамам, не шел с императором Александром ни в какое сравнение.
Дамы делали репутацию победителям. Блистательные появления императора в салоне мадам де Сталь, полные бурного темперамента и изощренности танцы в Мальмезоне у Жозефины Богарнэ и королевы Гортензии, любезность и дружелюбность располагали к нему и к России несметные толпы людей, несколько месяцев назад трепетавших от слова «казак».
Но как жили победители — солдаты и офицеры — виновники торжества? Роптали не только казаки. Армию держали в казармах, словно под арестом, да и не всегда сытыми ложились спать даже ротные командиры. В городе, чуть какое недоразумение — завоевателей хватали за шиворот и тащили в кутузку. Более скажем, во время парада, когда одна из гвардейских дивизий шла церемониальным шагом мимо государя и приглашенных гостей и сбилась с темпа, что называется — с ноги, двух командиров полков он решил отправить на гауптвахту. Государь приказал англичанам взять их под стражу. Генерал Ермолов едва ли не на коленях умолял — лучше в Сибирь! Унижения армия не снесет. Снесла, и не только это унижение. На смотре при Вертю в ответ на похвалу герцога Веллингтона состоянию русского оккупационного корпуса император Александр ответил:
— Без иностранцев я не удостоился бы вашего одобрения.
Оценили ли французы благородство и великодушие? Император спас Лувр от разграбления и не позволил маршалу Блюхеру взорвать Иенский мост через Сену.
Что за странный человек!
На Невском Бенкендорф встретил старинного приятеля и однополчанина генерала Николя Пономарева. Тот взмахом треуголки остановил коляску.
— Сколько лет мы не виделись! — воскликнул Бенкендорф, обнимая товарища прямо на мостовой.
Извозчики объезжали этот островок. Таких сцен в Петербурге той поры было превеликое множество.
— Откуда ты и куда? — спросил Бенкендорф.
— Оттуда и туда, — ответил Пономарев.
Что означало: из дальних странствий и опять в дальние странствия.
— Служу в Париже при штабе графа Воронцова. Да ничего хорошего не выслужил. А о твоих успехах слышал. Женился, говорят?
— Ну не будем о том. Давно пора было и дивизию получить, и семьей обзавестись.
— Ну не гневи Бога. Тебя бы к нам в Париж. Ни жены, ни чинов. Право, государь в нашу сторону не смотрит.
И действительно, государь если смотрел в сторону России и армии, то с каким-то раздражением или даже осуждением, пренебрегая законными требованиями и воинской славой. Врагов же бывших и недоброжелателей прощал, а частенько и награждал. Еще в двенадцатом году снял вину с литовских и белорусских поляков за измену. Поляки, бесчинствовавшие в Москве, как ни одна другая армия — союзница Наполеона, ничуть материально не пострадали. Имения офицеров были сохранены, и император успокоил своих предателей-подданных:
— Вы опасаетесь мщения? Не бойтесь! Россия умеет побеждать, но никогда не мстит.
Фельдмаршалу Кутузову он повелел вернуть изъятые в пользу русских поместья. В январе 1813 года простил и курляндцев. Великодушие, казалось, не имело границ. Но в этом великодушии проскальзывали необъяснимые черты, возмущавшие офицерство. В годовщину Бородина он не отслужил панихиду по убиенным. А между тем в тот же вечер танцевал на балу у графини Орловой.
— С государем творится что-то непонятное, — сказал Бенкендорф Пономареву. — По возвращении он не посетил ни Бородина, ни Тарутина, ни Малоярославца.
— Зато я сопровождал его на Ваграмские и Аспернские поля. Он специально ездил в Брюссель, чтобы побывать в Ватерлоо. Я так думаю, что специально. И неизвестно, чем все это кончится. Побывать на месте гибели заклятого врага и не поклониться праху Кутузова в Бунцлау?! Офицерство недовольно местом, которое занимает Россия в Европе. За что мы проливали кровь?
Пономарев высказывался с большей откровенностью, чем братья на заседаниях ложи. Что произойдет, когда корпус Воронцова возвратится в Россию?
— Война должна благотворно отозваться на нашей жизни, — утвердил Бенкендорф, хотя и удивлялся странному поведению государя.
Почему император отменил торжественную встречу и велел Вязмитинову строго хранить в тайне время возвращения? Прикатил в семь часов утра, без конвоя, и укрылся во дворце, ни с кем не перебросившись словом. Отправил только гонца к императрице Марии Федоровне.
Неужели Европа, которую император впервые увидел по-настоящему мирной, произвела такое впечатление? «Танцующий конгресс» в Вене теплым летом 1814 года, очевидно, навсегда пленил государя. Какие празднества! Какое количество красивых женщин! Сколько очарования в самой австрийской столице!
