Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
Глава 3 Борьба за жизнь и борьба за власть
Я в хоровод вступаю, хохоча, -
И все-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравиться — и он её не снимет?
Владимир Высоцкий "Маски".
Переворот фельдмаршала Миниха удивил многих. Герцог Бирон пал, и никто не вступился за него. Анна Леопольдовна присвоила себе титул "императорского высочества" и теперь никто не мог помешать ей вызвать в Петербург графа Линара. Миних стал первым министром при её высочестве. Манштейн получил генеральский чин и богатые поместья в России. Принц Антон Брауншвейгский стал генералиссимусом, не выиграв ни одного сражения. Рейнгольд Левенвольде получил 50 тысяч рублей на покрытие долгов из сумм изъятых у герцога Бирона. Граф Остерман стал генерал-адмиралом.
Но борьба придворных группировок на сем не кончилась. Сначала Остерман и Бирон объединились против Волынского. Затем Остерман и Миних выступили против Бирона. И вот в схватке за власть сошлись Миних и Остерман. Уступать не желал никто. Остерман желал править Россией и спрашивал, зачем ему белый мундир генерал-адмирала? Он совершенно ничего не понимал во флотских делах. Но фельдмаршал Миних также желал единолично править империей и Остерман был ему не нужен. "Пусть довольствуется тем, что я дал ему, — гордо говорил он. — А не то в отставку".
Год 1740, ноябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Пьетро Мира.
К дому Пьетро подкатила закрытая карета. Мария увидела её в окно. Она окликнула Миру:
— Это люди из тайной канцелярии!
Мира даже не поднялся с дивана. Он знал, что за ним придут. Сеньор Франческо Арайя вошел в фавор при дворе Анны Леопольдовны и сего следовало ожидать.
— Пьетро!
— Они пришли за мной, Мария. Тебе ничего не грозит.
— Я говорила тебе, что нам нужно бежать! Но ты уперся! А мы бы могли уже быть далеко!
— Но мои деньги, 100 тысяч рублей! Они в Митаве в банке Либмана. А Либман здесь в Петербурге под домашним арестом. Я должен был с ним встретиться. Без его записки я не могу получить своего золота.
— Но у тебя же есть немного денег. Нам бы хватило.
— Что? Ты сошла с ума? Я столько сделал, дабы составить себе состояние. И теперь уехать без ничего? На радость сеньору Арайе? Ну, нет! Сего не будет.
— Но твоя жизнь в опасности!
— Я не уеду без того, что заработал, Мария.
— Они тебя заберут!
Пьетро снял с пальца драгоценный перстень, подарок Бирона, и спрятал его в потайной карман штанов.
— Но что мне делать? — Мария Дорио заломила руки.
— Я спрятал в известном тебе месте в подвале моего дома 12 тысяч рублей серебром. Они твои. Если желаешь, можешь бежать из России, Мария.
— А ты? — всхлипнула она.
— Я не знаю, что со мной будет завтра.
— Но я хочу тебе помочь.
— Потом, Мария. Покинь сию комнату. Уйди в спальню. Уйди. Я не хочу, чтобы они тебя увидели. Слышишь? Они уже поднимаются по лестнице. уходи.
— Но, Пьетро…
— Мария. Торопись.
Женщина вышла, и двери за ней закрылись. Она ушла через спальни. Со стороны коридора стучали тяжелые сапоги. В комнату вошли трое. Впереди был секретарь генерала Ушакова Иван Топильский.
— Господин Пьетро Мира? — спросил он.
— Меня хорошо знали при дворе Анны Ивановны. Вы разве не бывали при дворе? — нагло спросил Топильского Пьетро.
— Вы, сударь, не поняли, кто к вам пришел? Я из тайной канцелярии. И я привык задавать вопросы. Стало быть, вы и есть Пьетро Мира, бывший шут?
— Да, это я. Меня также называли при дворе именами Адамка, Адам Иваныч, Педрилло.
— Вы состояли в дружбе с государственным преступником Бироном?
— Вы имеет в виду герцога Курдяндии, Лифляндии и Семигалии?
— Именно так, сударь! Разве я не достаточно четко произнес имя "Бирон"?
— Герцог Бирон мой друг. Но с каких пор он стал государственным преступником? И с чего вы назвали его просто Бироном? Он что лишен герцогской короны?
— Ваш Бирон сидит в камере в Шлиссельбурге. И уже назначены судьи для разбирательства его дела.
— Но разве его лишили титула герцога?
— Нет. Пока он герцог Курляндии. Но кончит ваш герцог на плахе.
— Казнить владетельного герцога не столь просто. Что скажут в Европе, если в России бросят на плаху герцога и вассала короля Речи Посполитой?
— Вы много говорите, господин шут!
— Что вам угодно от меня, господин из тайной канцелярии?
— Вы арестованы, — произнес Топильский.
— Я? — Пьетро сделал вид, что удивлен. — Но я не подданный России. Я итальянец.
— Разберемся. Прошу вас следовать за мной.
Пьетро накинул простой серый кафтан и последовал за людьми из тайной канцелярии.
Внизу он принял из рук слуги плащ и шляпу.
— Сей дом приказано отобрать у вас, сударь. Я вам не сказал? — спросил Топильский.
— Я это понял и без ваших слов. Так в вашей стране делают всегда. Я ведь помню когда арестовали кабинет-министра Волынского, все его имущество забрали. А сей дом — подарок императрицы.
Пьетро отвезли в подвалы к Ушакову и там сразу поставили к допросу. Но вздергивать его на дыбу не стали. Все-таки он был иностранцем и Ушаков не рискнул подвергнуть его допросу с пристрастием….
Генерал Ушаков стал задавать Пьетро вопросы:
— Ты состоял в дружбе с Бироном?
— Да, — честно ответил Пьетро. — Скажу более. Я не только состоял в дружбе с герцогом Бироном. Но и сейчас являюсь другом оного герцога. А сие разве преступление?
— Ты, мил человек, не ершись. Я ведь с тобой покуда, по-доброму, разговариваю.
— Но я разве в чем-то виноват? В чем меня обвиняют? Отчего я арестован? Я служил в придворной кувыр коллегии шутом. Сие есть преступление?
— Ты учинил разбой на улицах столицы и почтенного человека избил совместно с иным шутом, коего Кульковским кличут. И тот Кульковский ныне в бегах пребывает.
— Вы говорите про сеньора Франческо Арайя?
— Сеньор Франческо Арайя есть подданный Российской империи. Он капельмейстер при дворе ея императорского высочества правительницы Анны Леопольдовны. И за разбой и за побои ты ответить должен.
— Сие все, в чем меня обвиняют?
— А тебе сего мало? Али думаешь, что ты персона знатная и великая? Дак я в сем подвале много кого повидал. И иноземцы разные здесь живот свои кончали.
— Но я не скрываю, что избил капельмейстера Арайю!
— А по чьему наущению ты сие сделал, и не было ли в том умысла противу правительницы нашей Анны Леопольдовны?
— А какое отношение имеет правительница к сеньору Арайя? — спросил Пьетро. — Разве сеньор Арайя уже министр империи?
— Ты говори толком, подбивал ли тебя герцог Бирон действовать противу правительницы империи Российской?
— Герцог Бирон был регентом империи по воле покойной императрицы Анны Иоанновны! Какой же здесь может быть злой умысел?
Пьетро Мира просидел к подвалах тайной канцелярии три дня, а затем его отправили в Шлиссельбург. Ушаков его пытать не стал, ибо измены государственной за сим шутом не было. А про то, что он побил капельмейстера Арайю так то разве преступление? Он и ранее при весёлом дворе Анны Ивановны не единожды с ним сталкивался, и окромя смеха то ничего не вызывало. Мало ли на Руси кто кому морду разбил.
Напугать же шута Ушаков не смог и потому далее возиться с ним не пожелал. Пусть сам Остерман решает, как с ним быть….
Год 1740, ноябрь, 17 дня. Санкт-Петербург. Генерал Ушаков у Остермана.
Начальник тайной канцелярии нашел вице-канцлера Остермана у Анны Леопольдовны. Тот теперь часто посещал правительницу и постоянно чернил Миниха. Говорил, что де ведет фельдмаршал империю к гибели и без него, без Остермана, все рухнет. Анна Леопольдовна его слушала, но Миниха боялась, и делать ничего против фельдмаршала не желала.
Ушаков кивнул Остерману и тот подошел к нему.
— Андрей Иванович? Вы здесь? — спросил Остерман.
— Пришлось прийти. Хотя я не желаю дабы Миних увидел меня с вами. Он все же теперь первый министр.
— Фельдмаршала здесь нет.
— Но ему могут донести.
— Что вы хотите, генерал?
— Я шута по вашему приказу арестовал. И в Шлиссельбург его отправил. Но на кой он вам сдался не могу понять?
— Сей шут у нас не беден. Да и Бирону он друг. А Бирон под судом. Сколь денег в дому его нашли? — спросил Остерман.
— Рублей сто не более. Он мне на допросе сказал, что все деньги его в банках европейских пребывают. У Либмана надобно деньги спрашивать.
— Умен больно, генерал. У Либмана, — махнул рукой Остерман. — Либман банкир и все деньги его не здесь. И нам их не взять. Это тебе не Россия. Сей еврей хитер больно, и отпускать его придется. А шут в Шлиссельбурге?
— Да.
— Пусть посидит в каземате сыром рядом со своим герцогом. Он мне все отдаст. Сам. У него не менее ста тыщ имеется. А там посмотрим, что с ним делать.
