Софья Бородицкая - Две невесты Петра II

15 июля — новый указ. Всё имущество князя Алексея Григорьевича, имущества его сыновей, братьев Ивана и Сергея и князя Василия Лукича были конфискованы. Каждому было назначено по 1 рублю в день на содержание, слугам также — по рублю.

Поместья их перешли в казну, за исключением подмосковных, причисленных к личному имуществу императрицы. Подмосковные эти были: Горенки, Волынское и Хотунь, принадлежавшие Алексею, и Неклюдово — имение Василия Лукича.

Барон Шафиров выхлопотал своему зятю Сергею Долгорукову, 9 ноября того же года, возвращение одного из его поместий (Замотрина).

В тот самый день, когда решалась судьба Долгоруковых, 9 апреля князь Иван Алексеевич, бывший любимец Петра II, венчался в Горенках с графиней Натальей Борисовной Шереметевой.

Наталья Борисовна родилась 17 января 1714 года. Она была дочь известного фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, тогда уже семидесятилетнего старика, и его второй жены Анны Петровны, рождённой Салтыковой[49]. Ей было 5 лет, когда умер её отец. Четырнадцати, потеряв мать, она осталась круглой сиротой на попечении брата, Петра, который был только на год старше неё. Брат и сестра совершенно не походили друг на друга. Граф Пётр Борисович был глупый и напыщенный человек, без сердца и без правил. Сестра — была его полная противоположность. Красавица, умница, с чуткой любящей душой — она была олицетворением физической и душевной красоты. Ей было 15 лет, когда Иван Долгоруков, любимец государя, брат его невесты, обер-шталмейстер, двадцатилетний красавец, просил её руки. Она полюбила его и с радостью согласилась на уговоры братьев, сестёр и родных, которые рады были этому браку из честолюбия. Обручение состоялось в Шереметевском дворце, на Воздвиженке, в среду 14 декабря 1729 г., с большой пышностью, в присутствии государя, двора и всего московского общества. Вся семья и родня Шереметевых, гордая будущим родством с государем, на руках носила Наталью Борисовну, окружала её ласками, лестью, стараясь заранее купить её расположение и покровительство.

19 января Петра II не стало. Положение князя Ивана круто изменилось, а вскоре несчастья посыпались на всю семью. Тогда вся родня стала уговаривать Наталью Борисовну отказать жениху. Она не колебалась. Никто из семьи, кроме двух захудалых старушек из дальней родни, не приехал на её свадьбу. На другой день после венчания пришла весть о ссылке всей семьи. С молодой женщиной никто не приехал проститься, и брат её, обладавший огромным состоянием, имел низость присвоить приданое сестры, послав ей в помощь тысячу рублей.

Только старая гувернантка, воспитавшая молодую княгиню, и преданная горничная, служившая при ней давно и носившая её когда-то на руках, поехали вместе с ней в далёкий, трудный путь.

В старости Наталья Борисовна, уже тринадцать лет монахиня Фроловского монастыря в Киеве, набросала для своего сына и его жены воспоминания об обручении своём, свадьбе и ссылке.

Как скоро вы от меня поехали[50], осталась я в уединении, пришло на меня уныние, и так отягощена была голова моя беспокойными мыслями: казалось, что уже от той тягости к земле клонюсь. Не знала, чем бы те беспокойные мысли разбить; пришло мне на память, что вы всегда меня просили, чтобы по себе оставила на память журнал, что мне случилось в жизни моей достойно памяти и каким средством я жизнь проводила. Хотя она очень бедственна и доднесь, однако во удовольствие ваше хочу вас тем утешить и желание ваше или любопытство исполнить, когда то будет Богу угодно и слабость моего здоровья допустит. Хотя я и не могу много писать, но ваше прошение меня убеждает. Сколько можно, буду стараться, чтоб привести на память всё то, что случилось мне в жизни моей.

Не всегда бывают счастливы благороднорожденные; по большей части находятся в свете из знатных домов происходящие бедственны, а от подлости рождённые происходят в великие люди, знатные чины и богатства получают. На то есть определение Божие. Когда и я на свете родилась, надеюсь, что все приятели отца моего и знающие дом наш блажили день рождения моего, видя радующихся родителей моих и благодарящих Бога о рождении дочери. Отец мой и мать надежду имели, что я им буду утеха при старости. Казалось бы так, но пределам света сего ни в чём бы недостатка не было. Вы сами небезызвестны о родителях моих, от кого на свет произведена, и дом наш знаете, который и доднесь во всяком благополучии состоит; братья и сёстры мои живут во удовольствии мира сего, честьми почтены, богатство и изобилие[51]. Казалось, и мне никакого следу не было к нынешнему моему достоянию. Для чего бы и мне не так счастливой быть, как и сёстры мои? Я ещё всегда думала пред ними преимущество иметь, потому что я была очень любима у матери своей и воспитана отменно от них, я же им и большая. Надеюсь, тогда все обо мне рассуждали: такого великого господина дочь, знатство и богатство, кроме природных достоинств, обратит очи всех знатных женихов на себя, и я, по человеческому рассуждению, совсем определена к благополучию; но Божий суд совсем не сходен с человеческим определением. Он по своей власти иную жизнь мне назначил, об которой никогда и никто вздумать не мог и ни я сама.

Я очень имела склонность к веселью. Я осталась малолетняя после отца моего, не больше как пяти лет; однако я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моём, чтоб ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств. Я ей была очень дорога; льстилась мной веселиться, представляла себе, когда приду в совершенные лета, буду добрый товарищ во всяких случаях, и в печали и радости; и так меня содержала, как должно благородной девушке быть; пребезмерно меня любила, хотя я тому и недостойна была. Однако всё моё благополучие кончилось: смерть меня с нею разлучила. Я осталась после милостивой своей матери четырнадцати лет: это первая беда меня встретила. Сколько я ни плакала, только ещё всё недоставало, кажется, против любви её ко мне. Однако ни слезами, ни рыданием не воротила. Осталась я сиротой с большим братом, который уже стал своему дому господин. Вот уже совсем моя жизнь переменилась. Можно ли все горести описать, которые со мной случались? Надобно молчать. Хотя я льстилась вперёд быть счастливой, однако очень часто источники из глаз лились. Молодость лет несколько помогала терпеть во ожидании вперёд будущего счастья; думала ещё: будет и моё время, повеселюсь на свете; а того не знала, что Высшая Власть грозит мне бедами и что в будущее надежда обманчива бывает.

Итак, я после матери своей всех кампаний лишилась; пришло на меня высокоумие, вздумала я себя сохранить от излишнего гулянья, чтоб мне чего не понести, какого поносного слова: тогда очень наблюдали честь. Итак, я сама себя заключила; и правда, что в тогдашнее время не такое было обхождение в свете: очень примечали поступки знатных или молодых девушек; тогда не можно было так мыкаться, как в нонешний век. Я так вам пишу, будто я с вами говорю, и для того вам от начала жизнь свою веду. Вы увидите, что я и в самой молодости весело не живала и никогда сердце моё большого удовольствия не чувствовало. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении том, что ещё будет время к моему удовольствию; заранее приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года; дни мои проходили безутешно. Тогда обыкновенно всегда, где слышат невесту богатую, тут и женихи льстятся; пришло и моё время, чтоб начать ту благополучную жизнь, которую я льстилась. Я очень была счастлива женихами;

однако то оставлю, а буду вам то писать, что в дело произошло. Правда, что начало было очень велико; думала, я первая счастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених. При всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии; я призналась вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонность. Напротив того, и я ему ответствовала, любила его очень, хотя я никакого знакомства прежде не имела, нежели он мне женихом стал; но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила. Правда, что сперва это очень громко было; все кричали: ах, как ты счастлива! Моим ушам не противно было это эхо слышать; а не знала, что это счастье мною поиграет: показало мне только, чтоб я узнала, как люди живут в счастье, которых Бог благословит. Однако я тогда ничего не разумела, молодость лет не допускала ни о чём предбудущем рассуждать; а радовалась тем, видя себя в таком благополучии цветущей. Казалось, ни в чём нет недостатка; милый человек в глазах, в рассуждении том, что этот союз любви будет до смерти неразрывный, а притом природные чести, богатство, от всех людей почтение: всякий ищет милости, рекомендуется под мою протекцию; подумайте, будучи девке в пятнадцать лет так обрадованной! Я не иное что воображала, как вся сфера небесная для меня переменилась.