Александр Артищев - Гибель Византии
Старик кривлялся, делая непристойные жесты и телодвижения. Стражи, согнувшись пополам от хохота, от души потешались над безумцем.
Визирь вышел наружу и сильно хлопнул в ладони. Хохот стих. Стражники вытянулись в струнку и уподобились каменным истуканам. Дервиш пал на колени и несколько раз стукнулся лбом о землю.
— Сотник! — окликнул Халиль-паша.
И когда тот стремглав подбежал к визирю, небрежно осведомился:
— Где вы раздобыли этого шута?
— Он сам пришел, о великий, — юзбаши тупо хлопал глазами. — Не гневайся, мудрейший. Мы виновны, что сразу не прогнали его.
— Сегодня я прощаю тебе твою оплошность. Введите безумца ко мне, я тоже не прочь позабавиться.
Воины подтащили слабо упирающегося старика к шатру и грубо обыскав у входа, швырнули его перед ложем визиря. Халиль-паша жестом отослал их прочь и некоторое время молча смотрел на оборванца.
— Я жду. Что ты мне скажешь?
Дервиш, ничком лежащий перед визирем, дёрнулся и пополз по ковру, волоча за собой свои лохмотья. Затем бросил взгляд по сторонам и поднялся на ноги.
— Мне приказано передать тебе приветствие и пожелание долгих лет у истоков власти.
Визирь усмехнулся.
— И от кого же исходит это пожелание?
— От твоего старинного друга. Когда-то он задолжал тебе и шлёт сейчас великому паше в счет погашения долга вот это.
Старик поклонился и протянул руку. Визирь всмотрелся: на нечистой ладони сверкал яркий лучик.
— Что это?
Халиль-паша двумя пальцами принял подношение и приблизил его к пламени светильника. В золотом кружеве оправы перстня поигрывал огненными бликами крупный, с лесной орех величиной, бриллиант. Турецкий вельможа по праву слыл знатоком драгоценных минералов, но даже его поразила чистота и прозрачность благородного камня, изумительная точность огранки. С усилием оторвавшись от этого зрелища, он повернул голову к пришельцу.
— Что ещё велел мне передать уважаемый мною Феофан Никейский?
Ряженый дервиш усмехнулся.
— Мой хозяин желал бы знать, как долго войска султана будут стоять у стен Константинополя.
Визирь в притворном недоумении поднял брови.
— Для этого ему не следовало утруждать себя засылкой лазутчиков. Ответ очевиден и так: до тех пор, пока стены не падут или пока не распахнутся городские ворота.
— Турецкая армия велика своим числом, — возразил византиец. — Но и это число с каждым днем неуклонно сокращается. В любой части света войска султана при меньших потерях смогут собрать неизмеримо больше добычи.
— Дельный совет. Так почему бы тебе, лазутчик, не пойти и не поделиться этими соображениями с султаном?
— К сожалению многих своих сатрапов и к великой радости моего господина, султан прислушивается к мнению лишь одного человека.
— Вот как? И кто же этот счастливейший из смертных?
— Тот, кого сам султан почтительно именует Учителем.
Хотя лесть была грубой, и к тому времени не столь уж близкой к истине, Халиль-паша ощутил приятный укол тщеславия. Вот если бы все недруги были бы того же мнения!
— Твоему хозяину должно быть хорошо известно, что я никогда не одобрял намерений султана по отношению к Византии и был бы рад изменить цель похода. Однако на этот раз воля молодого владыки оказалась сильнее моих доводов.
— Мастер Феофан лишь сожалеет, что султан оказался менее уступчивым, чем в случае с шейх-уль-исламом.
Визирь высокомерно поднял голову.
— На что ты намекаешь, лазутчик? Уж не думает ли твой хозяин, что я когда-нибудь снизойду до объяснения своих поступков кому-либо из смертных?
— Кроме своего повелителя, разумеется, — добавил он чуть погодя.
— Все мы служим своим господам, — возразил старик, — но каждый служит им по-разному.
Визирь подобрался. Вызов брошен был напрямую, и похоже, пора начинать игру в открытую, без уверток. А может быть лучше кликнуть стражу и немедленно обезглавить гонца?
— Твои слова или глупы или таят в себе некий смысл.
— Я говорю словами моего хозяина, мастера Феофана.
Перед мысленным взором первого министра чередой промелькнули лица его главных противников — Саган-паши, Шахаббедина, Махмуд-паши и Саруджа-бея. Вот кто истинно возрадуется, если у них в руках обнаружатся доказательства, порочащие великого визиря.
— Что хочет твой господин? — почти выкрикнул он и швырнул перстень в лицо византийца.
— Мой господин желает тебе благ и долгих лет жизни, — старик на лету поймал кольцо и возвратил его к ногам визиря.
— Он знает, что лишь ты один при турецком дворе можешь по праву считать себя другом ромеев и имеешь влияние на султана. Он надеется с твоей помощью изменить ход событий.
— Что могут предложить византийцы?
— Император готов признать себя данником султана.
— Этого мало. Мехмеду нужен город, а не покорство вассала.
— Более месяца трехсоттысячная армия не в силах овладеть укреплениями. Константинополь окружён, но горожане готовы биться до последнего человека. А если еще придёт помощь извне…..
— Известий о том пока нет.
— Они появятся в скором времени. Мы знаем, что венгерский король собирает войско, венецианский флот загружается добровольцами из числа принявших Святой Крест и со дня на день поднимет паруса, если уже не сделал это.
— Хотел бы я знать, кто распускает эти ложные слухи.
Лазутчик усмехнулся.
— Как знать, ложны они или нет. Слухи имеют обыкновение подтверждаться впоследствии фактами. А распускают их те, кому прискучило топтаться у стен крепости и жертвовать жизнями ради пустых обещаний.
Визирь встал и несколько раз прошелся по зале.
— Уходи, — наконец сказал он. — Передай своему господину, что угрозы в мой адрес бесполезны. Я слишком долго жил жизнью первого министра, чтобы на склоне лет дорожить своей головой. Однако я, как никто другой, осознаю опасность этой войны и приложу все усилия, чтобы склонить Мехмеда к миру. Удастся ли мне это, ведомо лишь одному Аллаху. Но если неудачи наших войск будут следовать непрерывной чередой, то я, чтобы сохранить армию, любой ценой добьюсь уступок со стороны султана.
Гонец низко поклонился.
— Именно это мой господин и желал услышать из твоих уст.
— Уходи, — повторил визирь.
Но когда лазутчик был уже у самой двери, Халиль-паша неожиданно остановил его.
— Назови мне свое имя. Я желаю знать, с кем из греческих вельмож я имел беседу.
Византиец остановился и повернулся к визирю. Глаза его непонятно блеснули, он сдвинул на затылок грязную чалму и только тут паша понял, что перед ним в личине старика предстал юноша не старше шестнадцати-восемнадцати лет от роду.
— Зови меня Ангелом, — ответил он. — Это имя мне дали родители при крещении.
Он помолчал и, как бы через силу, добавил:
— Ты не ошибся, они были знатного рода.
Затем, вновь сгорбившись, он тенью выскользнул из шатра и вскоре его безумный хохот стих вдали.
Визирь поднял лежащий у его ног перстень, приблизил к глазам, затем отстранил на длину вытянутой руки, безмолвно восхищаясь причудливой игрой световых бликов в глубине прозрачного, голубой воды камня. Там, как в магическом кристалле, в мерцании бесчисленных искр на полированных гранях ему еще долго грезились слава, могущество и безраздельная власть.
Удалившись от шатра визиря (стража больше не осмеливалась задерживать его) Ангел сменил приплясывающую походку на ровный и широкий шаг и устремился по направлению к Деревянным воротам Константинополя. Лазутчик был доволен собой: основная, наиважнейшая часть задания была выполнена успешно. Проявивший поначалу несговорчивость, надменный старик сломался сразу, стоило только упомянуть о порочащих его уликах. Хотя и не напрямую, он дал согласие начать тайные переговоры с наиболее влиятельной частью османской знати о снятии осады и принял дар, который в случае необходимости станет доказательством вступления паши в сговор с врагом. Теперь оставалось лишь проникнуть незамеченным в город и в мельчайших подробностях донести содержание беседы до Феофана.
Огромный лагерь спал беспробудным сном, лишь кое-где лениво подавали голоса собаки и красными пятнами светились затухающие кострища. Лазутчик на мгновение расслабился и тут же был за это наказан: недоглядев, он наступил на что-то мягкое. Спящий человек подскочил и испуганно вскрикнул. Это было его последним движением — как подброшенный пружиной Ангел взвился вверх, всей тяжестью обрушился на лежачего и коротко, два раза ударил его в грудь кинжалом.
Распластавшись на затихшем теле, весь превратившись в слух, он ловил малейшие звуки вокруг себя. Но убедившись, что выкрик никого не потревожил, вскочил на ноги и продолжил путь. Неожиданное, вынужденное убийство в другое время ни в коей мере не могло бы взволновать его, но сейчас торжество над поверженным врагом, будь то всесильный министр воинственной державы или безродный ополченец из далеких земель, мстительной радостью наполняло все его существо.
