Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский
И часто думал: ведь несмотря ни на что, здесь ему никогда не прижиться полностью, да и дома он теперь тоже станет чувствовать себя наполовину чужим, инаковым. Слишком много видевшим, узнавшим и оттого не готовым радостно поддакивать соседу и соглашаться с городской газетой. Вот так, везде пришелец, даже на родине, где его с полуслова поймет любой: и простолюдин, и владетельный лорд. Поскольку есть нечто, разделяющее людей сильнее, чем несхожесть языков, плод негодующей воли Господней, явленной в вавилонском столпотворении. И что здесь поделать? Хотя бы чуть проникнуть в эту тайну, думал мистер Уилсон, пусть и умозрителен сей вопрос, философичен, но ведь и реален в той же мере. Как понять тех, с кем ты живешь? Можно ли стать своим для чужих, оставаясь собой? И нужно ли? Не давало ответа мутное петербургское небо, прыскало дождиком, бурлило облачным перекрутом. Может, ничего и не надо делать, плыть по воле волн, и будет все, как Господь решит. Много, много видел почтенный коммерсант могил на английском кладбище, с надгробиями гранитными, на долгие века выточенными.
И еще знал: ни одна природная англичанка не будет плакать о нем так, как Ефросинья.
13. Военный совет
Оказывается, чтобы доказать очевидное, не нужно повышать голос и размахивать бумагами с печатями и высокими подписями. Приходит время и для цифр, да и факты пригодятся, аккуратно подобранные и тщательно рассортированные. И тебя сразу начинают слушать, потому что с первых слов ясно – ты говоришь дело. Нет, конечно, такое очень возможно и не только в теории, доктор Лемке это прекрасно знал, но за последние недели отвык. Оказывается, язвил он про себя, южные широты отменно лишают людей здравомыслия. И вот, пожалуйста, все оказалось просто: дело не в географии, а в людях. А может быть, действующая армия живет по своим законам?
На въезде в лагерь доктора подробно расспросили, потом дали провожатого, знавшего пароли и прямой путь до штабной палатки. Там его выслушал дежурный офицер, попросил подождать, отправил с вестовым короткую записку и через некоторое время пригласил доктора пройти еще дальше, в топкую глубь тяжелых холстин, где за занавесками ждали полковники, за которыми появились генералы, а за ними – сам господин командующий, человек высокого роста, в потрепанном парике, с немного усталым, но проницательным и живым лицом. Он сразу сел, за ним загремели походными стульями остальные. Доктор подумал и остался стоять. Командующий поднял голову и внимательно на него посмотрел.
Лемке в третий раз за день повторил: из неприятельских пределов идет эпидемия чумы, поэтому армии нужно держаться подальше от крупных населенных пунктов, свести к минимуму поиски фуража и вообще любые контакты с местными, выставить отдельные караулы по всем дорогам и не пропускать никого в сторону российской границы, не продержав в карантине хотя бы недели две. Также по возможности надо проводить как можно меньше времени на одной стоянке: человеческая скученность и – доктор помедлил, выбирая наиболее точные русские выражения – сопутствующие этому отбросы есть наилучшая питательная среда для чумных миазмов. Всех больных немедленно отделять от здоровых и помещать в специальный лазарет. Там они должны оставаться вплоть до самой смерти или освобождения от недуга. Но делать это надо с умом, после установления точного диагноза, способы которого известны науке и могут быть продемонстрированы армейским врачам в кратчайший срок, – дня за четыре, не более. Переболевших освобождать от строевой службы и использовать для ухода за больными, надзора за карантинами и на прочих опасных работах, связанных с риском заражения. Штаб молчал. Еще Фукидид, зачем-то добавил доктор, заметил, что чума не поражает одного человека дважды. И успел подумать: «Вот дались мне эти классики».
«Ведь болезнь никого не постигала вторично, по крайней мере, до смерти, – генерал нарушил молчание. Латинская речь в его устах прозвучала необычно, но говорил он довольно чисто. – Hic enim morbus eundem bis non corripiebat, ita ut eum etiam interimeret. Не буду притворяться, господин доктор, наизусть отнюдь не помню, более того, всегда читал описание сего божественного бедствия, постигшего великий город, без малейшего интереса, наискосок страницы. Это ж не битва на Сфактерии и не осада Сиракуз. Да и латынь подзабыл, причем – он усмехнулся, – забывал с превеликим усердием. – Никто из офицеров не шевельнулся, но Лемке показалось, что усы начальника штаба одобрительно дернулись. – А вот по-французски, – продолжал командующий, – мне адъютант это место читал третьего дня несколько раз, и без спешки. Вельми неприятственно, доложу вам, разве за исключением одного рассказа о выздоровевших и свидетельства о том, что самому автору тоже посчастливилось одолеть сию прескверную заразу. Я еще попросил сверить, что переведено правильно – греческого оригинала, конечно, не найти, а вот латинский сыскался, есть у нас, поверите ли, среди господ офицеров отдельные умники. У парижан даже попроще выходит, без вывертов, так, чтобы всем понятно было: la maladie n’attaquant pas une seconde fois mortellement la meme personne. Ну, хоть на том спасибо. Значит, чума?»
Доктор кивнул. Он не только неплохо учился в казавшейся отсюда невероятно далекой Иене с фигурными остроконечными домиками и ярко, но геометрически точно разрисованными фасадами, он еще любил долгими российскими вечерами перечитывать старые книги, которые, бывало, приносили ему отдохновение, облегчали натруженный мозг. Да и четыре года назад, на эпидемии болотной лихорадки в Финляндии, как можно было выдержать без рассудительного голоса древних? Поэтому, в отличие от генерала, он помнил многие, ставшие вдруг разом всплывать фразы, очень близко к тексту: «Затяжная война всегда приносит случайности и неожиданности, ход ее не поддается предвидению и расчету». Но промолчал. Чей слух может умастить этакая сентенция в стране, которая всегда воюет?
14. Чудеса элоквенции
На молебне-то что епископ устроил на благодарственном, в соборе царском, при полном дворе, в высочайшем присутствии! Ну поставили его речь говорить – правильно, спорить не с чем. Красными словами одарен сверх меры и учен донельзя. Во всей державе некого лучше найти, чтобы хвалу вознесть по прилежным правилам, с извлечениями из книг, к тому прямо способных, древних и нонешних. Так ведь что отчебучил, сокол в рясе: посередь проповеди вдруг шасть с солеи – и прямо к гробнице императорской. Все расступились
