Александр Волков - Два брата (др. ред.)
Шведы пустились наутек, но им трудно было лавировать в мелкой воде, среди отмелей и шхер, куда они неблагоразумно забрались. Мелкосидящие русские суда действовали решительно и умело: они отрезали фрегатам путь отступления. Пушечная и мушкетная перестрелка была отчаянная; достаточно сказать, что за время боя русские сделали из пушек около двадцати четырех тысяч картечных выстрелов; не менее того сделали шведы. Бой велся на таком близком расстоянии, что среди раненых оказалось много опаленных пороховыми вспышками.
Упорное сопротивление не помогло шведским фрегатам: русские солдаты и моряки взбирались на борта и вступали в рукопашный бой. Фрегаты спустили флаги.
Вице-адмирал Шеблат на линейном корабле и мелкие суда успели выйти в море; бегство их было таким поспешным, что русские гребные суда не могли за ними угнаться.
Четыре фрегата стали добычей победителей: тридцати-четырехпушечный «Сторфеникс», тридцатипушечный «Венкер», двадцатидвухпушечный «Кискин» и восемнадцатипушечный «Данкс-Эрн».
Четыреста семь пленных взято было на захваченных кораблях.
Князь Голицын не мог решить, что делать с трофейными кораблями. Уничтожить — жалко; провести среди шхер — невозможно: у судов была слишком большая осадка; выйти же с ними на большую морскую дорогу — опасно: их могут отбить шведы.
Царю было послано подробное донесение о победе. Петр дал приказ: разгрузить фрегаты, сколько возможно, и провести в Або открытым морем под конвоем галер. Это удалось благополучно выполнить, и еще четыре трофейных корабля вошли в состав русского военного флота.
Гренгамская победа произвела огромное впечатление в Европе. Все явные и тайные враги России поняли: Северной войне приходит конец. Не помогли Швеции ни союз с Англией, ни отпадение от России всех ее союзников.
Петр торжествовал: десантные операции русских войск и морские победы при Эзеле и Гренгаме имели немаловажное значение особенно потому, что все это происходило на глазах у англичан.
В Петербурге приход захваченной в плен эскадры был отпразднован трехдневными торжествами. Участники битвы получили награды: офицеры и солдаты — медали в честь победы, а князь Голицын — почетную трость.
* * *Шведы вновь запросили мира.
Новый конгресс собрался в финском городе Ништадте 28 апреля 1721 года. Шведские уполномоченные пытались сделать хорошую мину при плохой игре.
— О прежних условиях мира теперь и думать нечего, — сказали шведы. — Раньше Швеция имела четырех неприятелей, из коих с датским и прусским королями мир заключился, а с польским, надобно надеяться, тоже скоро помиримся; король же английский — союзник Швеции, и на помощь его она всегда надеется.
Бахуров перевел на русский язык заявление шведов. Брюс язвительно улыбнулся:
— Всем ведомо, что его царское величество от своих союзников почти никакой помощи в войне не имел, и Россия одна вела и выиграла войну. А что касаемо английской помощи, то господа шведы в прошедших девятнадцатом и двадцатом годах, я чаю, довольно убедились, чего она стоит.
Русские делегаты с удовольствием выслушали отповедь Брюса.
Шведы крепче всего держались за Лифляндию и за Выборг:
— Лучше пускай нам руки отрубят, чем мы согласимся Лифляндию и Выборг отдать.
— Выборг будет наш, — возразил Брюс.
Опять начались длительные оттяжки. Чтобы заставить шведскую делегацию решиться на уступки, царь снова послал десант в Швецию — в третий раз за три года.
3 сентября 1721 года царь Петр ехал из Петербурга в Выборг. Его встретил отправленный из Ништадта курьер со срочным донесением.
Взволнованный Петр разорвал пакет и прочитал первые строки:
«Всемилостивейший государь! При сем к вашему царскому величеству всеподданнейше посылаем подлинный трактат мирный, который сего часу с шведскими министрами заключили, подписали и разменялись…»
— Кончено! — воскликнул Петр, и щеки его вспыхнули румянцем. — Окончена великая война, сия жестокая наша трехвременная школа.
Швеция получила мир на таких условиях: она перестала претендовать на Лифляндию, Эстляндию, Ингрию и часть Карелии с городом Выборгом.
Россия навсегда укрепилась на Балтийском море.
Петербург ликовал: народные гулянья, торжественные процессии, пушечная стрельба, пиры, парады. Завершена со славой долгая и трудная война.
Глава XXIII
ЗАВЕТ АКИНФИЯ ВЫПОЛНЕН
Гудели зимние бури над Онего-озером. Злые метели доверху заносили крестьянские избы. Голодный волк крутился у деревенской околицы, и, чуя зверя, заливались бешеным лаем собаки.
Тих и молчалив был Кижский завод Андрея Бутенанта. Погасли домны, закупоренные козлами,[230] засаженными в них по воле озлобленных литейщиков. Замолкли молоты в железном цеху. Завалило снегом узкие отверстия шахт. Не скрипели по дорогам сани с коробами угля и руды. Не падали в лесу деревья, подрубленные топором дровосека.
Кижская волость бастовала.
Около года прошло с того времени, как народные ходоки вернулись из Питера ни с чем.
Обитатели Прионежья — народ упорный, кряжистый. Трудно разжечь толстый дубовый кряж, и так же нелегко было раздуть пламя возмущения среди крестьян Кижской волости.
Посланцам недовольного заводского люда грозило суровое наказание за самочинное оставление работы. И потому Гаврила Гущин и его товарищи скрывались от начальства. Они кочевали из деревни в деревню, жили на одном месте две-три недели и уходили, прежде чем слух о них достигал до управителя Меллера. И повсюду, где они бывали, Гущин терпеливо убеждал людей, что пришло время открыто подняться против хозяина.
— Других работных людей для нашего завода Бутенанту не сыскать, — говорил он слушателям. — Поневоле уступит.
— Войско пришлет. Разорят нас, убьют, — возражали нерешительные.
— Всех не перебьют. А если покорно шею в хомут совать, скорей от тяжкого труда да от голодухи сгинем.
Работа возмутителей сделала свое дело. Завод остановился.
Андрей Бутенант не обращал внимания на многочисленные письма управителя с просьбой прислать воинскую силу для поддержания порядка на Кижском заводе. Он считал, что, если Кижи дают железо, значит, порядок есть, а усмирять грубиянов мастеровых — дело управителя и старосты.
Но, когда фабрикант получил от Меллера письмо с сообщением, что завод стал, он принялся действовать быстро и энергично. Крупные «благодарности», сунутые в нужные руки, помогли, и уже через неделю в Кижи выступила инвалидная команда.
Начальнику команды вручили инструкцию:
«Идти по сей инструкции инвалидной команде Санкт-Питербурхского гарнизону поручика Солодухина на Кижский железный завод для смирения крестьян. Господину поручику надлежит первее всего тщиться привести людей в послушание, елико будет возможно.
А пущих заводчиков и смутителей наказать батогами нещадно, число ударов давая по усмотрению вины. Буде же указанные действа к желаемому не поведут, и к силе огнестрельного оружия прибегнуть.
Наипущего злодея и заводчика, отставного солдата Гаврилу Гущина, в жезлы оковав, под крепким караулом в Санкт-Питербурх предоставить».
Поручик Солодухин не сказал инвалидам, для какой цели двинули их в поход в зимнее вьюжное время. Но уже одно то, что следовали они не пешим порядком, а везли их на обывательских подводах «с великим поспешением», заставило людей насторожиться. А когда очутились они в Прионежье, все стало ясным: в каждой деревне инвалиды узнавали подробности о бунте кижан, и смутное чувство тревоги закрадывалось в души солдат. Ефрейтор Илья Марков каждый вечер подбирал себе новых соночлежников и внушал, на какое черное дело их послали. Действовал Илья осторожно. Было в роте несколько ненадежных солдат, которых подозревали в наушничестве. С ними поговорили «по душам» и предупредили, что если поручик узнает о солдатских крамольных разговорах, то им не жить. Предупреждение подействовало.
Когда отряд вступил в пределы мятежного края, положение осложнилось. Первая же деревня Кижской волости, приписанная к заводу, оказалась пустой. Ни лая собак, ни петушиного крика, ни стука открывающихся оконец.
Солдаты пошли на розыски. В одной избе сволокли с печи дряхлого деда, с волосами белыми, как молоко. Дед стоял перед офицером, опираясь на клюшку, моргал подслеповатыми глазами.
— Где ваши?
— Ушли. Как проведали, что солдаты идут, так и ушли.
— Куда?
— Нам про то, кормилец, неведомо.
— Скот где?
— Угнали.
— Ну, а ты что тут делаешь?
— Мы-то? Мы тут для строгости.
— Для какой строгости?
— Для порядку. Я тут не один, нас три таких старичка. Мир ушел, а нам приговорили, чтобы мы тут, значит, оставались для порядку. Ну, а коли-ежели, говорят, убьют вас, так вам все одно помирать пора.
