Феликс Дан - Падение империи
Правительница холодно взглянула на упавшего на колени старика, белая голова которого коснулась ковра у ее ног.
— Встань, Кассиодор! Ты не имеешь права задавать мне подобные вопросы!
Кассиодор медленно поднялся. Лицо его было мертвенно бледно. Глубокая печаль застыла на нем. Шатаясь, сделал он несколько шагов и, обессиленный, прислонился к стене.
— Да, государыня, ты права, — проговорил он после минутного молчания. — Я больше не имею права говорить с тобой о делах мирских, потому что с этой минуты принадлежу одному Богу.
Амаласунта вздрогнула.
— Что значат эти загадочные слова, Кассиодор?.. Мой старый друг и учитель не захочет бросить свою государыню в минуту опасности.
— Государыня, наши дороги расходятся. Я не могу следовать за тобой по избранному тобой кривому пути. Отпусти меня с миром, Амаласунта! Больше я ничего не прошу. В моих покоях ты найдешь все подарки твоего отца, все документы, бывшие в моем распоряжении, все знаки моих должностей… Я ничего не унесу в монастырь, где хочу окончить жизнь вдали от людей, в молитвах. Ты же, Амаласунта, выслушай мой последний совет. Передай корону другому. Рука, пролившая невинную кровь, не должна держать скипетр! Ты уже не можешь принести пользы своему народу. Откажись же от престола, пока Бог не отказался от тебя и не покарал твоих подданных за твое преступление. Подумай о спасении своей души, Амаласунта. Заслужи прощение Божье. Его не обманешь, как людей.
Когда Амаласунта опомнилась, Кассиодора уже не было в комнате. Точно пробудившись от сна, она кинулась за ним, но в этот момент вошел Петр, посланник Византии.
— Королева, — быстро проговорил он задыхающимся шепотом. — Выслушай меня, пока не поздно, пока не вошли остальные…
— Кто? — с недоумением спросила Амаласунта, в душе которой пробудилось жуткое чувство ожидания чего-то особенного, рокового.
— Не спрашивай… Я не успею объяснить тебе… Сейчас сама увидишь. Но пока мы одни, я повторяю свое предложение. Оставь неблагодарных готов и спеши в Византию, где ждет тебя почет, спокойствие и, как знать… быть может, другая корона… Юстиниан видел твой портрет и пришел в восхищение…
— Замолчи, дерзкий! — гневно вскрикнула Амаласунта. — Ты говоришь с королевой, а не с цирковой наездницей… Не забывай этого. Дочь Теодорика никогда не согласится на позорное бегство… О твоей дерзости я доложу твоему государю и потребую другого посланника. Прочь с глаз моих…
Петр насмешливо улыбнулся.
— Успокойся, Амаласунта. Теперь не время играть роль оскорбленной королевы. Если Юстиниан отзовет меня, ты ничего не выиграешь. Вместо меня явится Велизарий… с тридцатипятитысячной армией.
Амаласунта вскочила с места.
— Быть не может! Я не хочу… Не допущу… Я протестую, — глухо проговорила она, растерянная, пораженная, убитая.
Петр насмешливо улыбался, наблюдая за ней.
— Теперь ты поняла, что тебе нет выбора? Откажись от варваров, которых Юстиниан решил истребить, и спасай себя.
Амаласунта гордо выпрямилась.
— Никогда не откажусь я от моего народа… Теперь я поняла свою ошибку и измену Юстиниана… Но напрасно ты думаешь испугать меня Велизарием. Во главе моих героев я сумею истребить войска византийцев… Не в первый раз моим готам побеждать хитрых греков… Я призову мой народ к оружию…
— Ты забываешь, что он не последует за тобой, — спокойно ответил Петр.
— Ты лжешь! Ты лжешь! Готы поверят дочери Теодорика, когда она позовет их на борьбу с византийцами.
— Попробуй! — насмешливо произнес Петр. — Но не забудь, что я отвечаю за твою жизнь только в том случае, если ты откажешься от престола и отдашься под покровительство моего государя.
— За мою жизнь ответит оружие готов, а не хитрость византийских предателей! — высоко подняв голову, ответила Амаласунта.
— В таком случае послушай, что скажут тебе другие. Войдите, друзья, — громко позвал Петр, приподнимая занавесь.
— Кто там еще? Что значит это вторжение? — с негодованием начала Амаласунта и, не договорив, отступила перед могучей фигурой Цетегуса, появившегося на пороге. — Ты, префект Рима?.. Ты здесь?.. Ты всегда был вестником несчастья…
— Не по моей вине, Амаласунта, — печально произнес железный римлянин, и в голосе его прозвучала нотка искреннего сочувствия к царственно прекрасной, мужественной женщине, когда-то так глубоко верившей ему. Цетегус невольно вздохнул и крепче скрестил руки на могучей груди, как бы стараясь задавить чувство жгучего сострадания к этой покинутой всеми королеве.
— Ты один, Цетегус? — прошептал Петр. — А где же Теодохад и Готелинда? Отчего они не вошли, как было условленно?
— Я оставил их внизу, — так же тихо ответил префект Рима. — Обе женщины слишком ненавидят друг друга. Они, пожалуй, разрушили бы все наши планы из-за этой ненависти.
Между тем Амаласунта успела оправиться. Спокойно и величественно подошла она к Цетегусу.
— Зачем ты здесь, префект Рима? Какое новое горе или унижение принес ты мне?
— Я пришел спасти тебя от унижения, придуманного этим хитрым греком. Ты прогнала его. Иного я и не ожидал от Амаласунты. Вышли его, мне надо поговорить с тобой.
Петр, не дожидаясь приказания, быстро скрылся в соседней комнате.
Амаласунта осталась одна с префектом Рима.
— Что тебе надо, Цетегус?.. Ты знаешь, что я не верю тебе больше…
— Знаю, государыня. Ты предпочла довериться Юстиниану и… жестоко наказана за это доверие…
Тяжелый стон вырвался из груди правительницы.
— Могла ли я ожидать такой гнусной измены от императора, брата и союзника?
— Королева, — торжественно начал Цетегус, — ты говоришь, что не веришь мне больше, а между тем припомни, сказал ли я тебе хоть раз неправду? Скрывал ли я от тебя свои чувства? Ты знала, что для меня Рим дороже готов, что я служу и подчиняюсь им только потому, что считаю их владычество менее унизительным и опасным для Италии, чем власть византийцев. Ты знала и то, что я желал бы видеть Италию независимой, а Рим столицей мира, как в древности. Но раз это невозможно, то… мне казалось легче покориться храбрым воинам и честным завоевателям, чем лукавым поработителям византийского тирана. Ты знала все это и одобряла меня. Ты знала, что я поддерживал готов для того, чтобы спасти Италию от византийцев. Ты же сама призвала византийцев и тем разрушила все мои планы. Никакие мольбы, никакие упреки не заставят Юстиниана отказаться от имени твоего защитника, Амаласунта. Зная это, скажи сама — можешь ли ты стать во главе врагов Византии? Поверят ли тебе твои готы?
— Я дочь Теодорика! И я открыто признаюсь в своих ошибках.
— Поздно, государыня… Против тебя будут говорить не только твои поступки, но и два роковых документа. Неужели ты позабыла о письме с просьбой присылки византийского войска?
— Откуда ты знаешь? — бледнея прошептала Амаласунта.
— Не только я знаю об этой просьбе, но и римские патриоты. Хитрый посол Юстиниана показал им твое письмо и наши заговорщики негодуют, называя тебя изменницей. На римлян тебе рассчитывать нечего!
— Мне останутся мои готы, — гордо подняв голову, ответила правительница.
— Нет, государыня, не рассчитывай и на свой народ. Повторяю, готы не поверят тебе. Не только потому, что многочисленные приверженцы убитых Балтов будут против тебя, но еще и потому, что римские заговорщики решили отомстить тебе за призвание византийцев, представить на народное собрание готов документ за твоей подписью. Ты помнишь, конечно, этот документ? К несчастью, он находился не у меня, а в архиве нашего союза.
— Цетегус, ты предал меня!.. — вскрикнула Амаласунта. — Ты клялся мне оберегать этот документ.
— Государыня, мог ли я предполагать, что ты решишься обратиться к Юстиниану, и таким образом превратить своих союзников в врагов. Вини себя, а не меня, Амаласунта, и подчинись роковой судьбе. Ты видишь, что против тебя восстанут все: готы, римляне и византийцы. Оставаясь на троне, ты погубишь Италию и только… Не доверяя тебе, ни готы, ни римляне не будут повиноваться твоим приказаниям, когда ты объявишь войну византийцам. Что из этого выйдет, трудно предвидеть. Разделенная на партии, враждующая между собой Италия станет легкой добычей для Юстиниана, и твои готы погибнут первыми. Чтобы спасти их, ты должна пожертвовать собой, пока не поздно. Я явился к тебе для того, чтобы объяснить тебе положение и обратиться к твоему великодушию и патриотизму. Спаси Италию. Дай нам всем возможность успешно бороться с Юстинианом. Готы и римляне просят тебя об одном и том же. Принеси себя в жертву родине.
Амаласунта стояла бледная и взволнованная. Ее глаза блестели, грудь высоко поднималась.
— Для спасения Италии я готова на все! Говори, что я могу сделать для моего народа? — произнесла она дрогнувшим голосом.
