Феликс Дан - Падение империи
Для того, чтобы привлечь честолюбивых Вельзунгов ка свою сторону, правительница предложила высшую цену: руку сзоей дочери для младшего Вельзунга.
Предложение было принято молодым воином с восторгом. Осталось только убедить невесту принять предложение.
Но это оказалось трудней, чем предполагала правительница.
В богато украшенном покое императорского дворца в Равенне встретились мать и дочь для решительного объяснения.
Быстрыми, нервными шагами ходила из угла в угол правительница, все еще прекрасная, все еще соблазнительная в своем блещущем золотом королевском одеянии. Бледная и раздраженная, горящим взглядом смерила она юную красавицу, так спокойно и гордо стоявшую перед ней, не опуская дивных глаз перед разгневанной матерью. Окутанная благоухающим живым плащом своих золотистых волос, Матасунта глядела вызывающе-равнодушно на королеву, точно слова ее не имели ни малейшего значения для сказочно прекрасного создания, слушающего их.
— Опомнись, Матасунта, — гневно вскрикнула дочь Теодорика. — Образумься. Не заставляй меня напоминать тебе, что ты не только дочь моя, но и подданная, что я могу приказывать вместо того, чтобы просить. Я дам тебе еще три дня на размышление, если ты обещаешь мне обдумать свое решение и изменить его согласно моей воле…
Дивно-прекрасные глаза молодой девушки медленно опустились, а чарующий голос произнес с тем убийственным хладнокровием, которое доказывало непоколебимое решение:
— Все это лишнее, матушка! Я сказала тебе мое решение и, поверь, никогда не изменю его, хотя бы ты дала мне три года на размышление, вместо трех дней.
— В таком случае объясни мне, почему тебе не нравится граф Арахад?
Тень саркастической улыбки промелькнула на белоснежном лице Матасунты.
— Граф Арахад храбрый воин, матушка, охотно отдаю полную справедливость его достоинствам и заслугам… Если же я не хочу быть его женой, то только потому, что не люблю его… Мне кажется, что этой причины вполне достаточно…
Правительница гневно пожала плечами.
— Какая нелепость, — проговорила она, сверкая глазами. — Я могла понять и даже извинить твое упорство, когда речь шла о браке с патрицием Киприаном. Он был стар, уродлив и… римлянин к тому же, что могло казаться недостатком готской принцессе. Но граф Арахад молод, храбр и красив. Он принадлежит к высшей аристократии готов и любит тебя как безумный… Ты не можешь упрекнуть его ни в чем.
— Я не люблю его, матушка. Повторяю тебе буквально то же самое, что ответила на твое приказание выйти за старого римлянина. Тот мой отказ был причиной моего изгнания из Равенны…
— Я надеялась образумить тебя строгостью! — быстро перебила правительница. — Но в конце концов материнское сердце не выдержало разлуки, и я призвала тебя обратно…
Горькая усмешка сменила равнодушное выражение на лице красавицы-девушки.
— Ты ошибаешься, матушка, — холодно заметила она. — Твое материнское сердце спокойно оставляло изнывать в полудикой стране, в тяжком одиночестве твою шестнадцатилетнюю единственную дочь. Не ты, а брат мой вызвал меня обратно в Равенну. Моему бедному Аталариху обязана я тем, что не осталась навеки позабытой на пустынном острове…
Амаласунта закусила свои полные, румяные губы и молча прошлась по комнате.
— Оставим прошлое, Матасунта, — заговорила она внезапно мягким, задушевным голосом. — Что было, то прошло. Теперь настали другие времена. Ты знаешь, какие опасности окружают меня. Неужели ты откажешься помочь мне, откажешься спасти свою мать, выйдя замуж за молодого красавца, обожающего тебя?
— Матушка, я не люблю его, — прошептала Матасунта дрогнувшим голосом.
Выражение непривычной мягкости слетело с лица правительницы.
— Вздор! — вскрикнула она, топнув ногой. — Глупые девичьи бредни, непристойные для принцессы! Внучка Теодорика должна жертвовать собой для блага своего народа.
Матасунта гордо выпрямилась.
— Я женщина, матушка, прежде всего! Женщина же не обязана жертвовать своим сердцем ни для кого и ни для чего.
Правительница задыхалась от негодования.
— И это говорит моя дочь! О, Матасунта! Неужели я не передала тебе ни капли своей крови? Взгляни на свою мать… Имя мое занесено на скрижали истории. Королевская корона Теодорика сверкает на моей голове. Я, женщина, повелеваю мужчинами! Пока звучит германский язык, будет звучать имя Амаласунты. Я достигла того, чего достигают немногие герои, я, слабая женщина. И ради этого величия я пожертвовала…
— Любовью! — резко прервала юная красавица. — Я знаю это, матушка. Ты никогда и никого не любила! Я чувствовала это, когда была ребенком и страдала от этого чувства, не умея назвать его. Я видела как хирел и умирал мой бедный отец, нашедший в тебе не подругу жизни, не любящую жену, а честолюбивую принцессу, безжалостную эгоистку, готовую всем пожертвовать из-за власти, из-за трона! Ты вышла за моего отца не потому, что он обожал тебя, а потому, что он был ближайшим наследником Теодорика, будущим королем. Он же, несчастный, любил тебя и страдал от твоей бессердечной холодности. Ты не пожалела его, когда он заболел смертельной болезнью. О, нет! Ты негодовала на эту болезнь, удаляющую тебя от трона… Я видела все это ребенком и понимала, почему отец так страстно целовал нас, детей, почему он так горько плакал, прощаясь с нами. О, мой бедный отец. Он заслуживал лучшей участи, чем быть наследником короны Теодорика, мужем его прекрасной дочери.
Амаласунта слушала, окаменев от негодования. Никогда не ожидала она ничего подобного от своей вечно холодной, вечно спокойной дочери.
— Ты забываешься, дерзкая девчонка! — растерянно шептала она, не находя возражений на страшные обвинения Матасунты. — Как ты смеешь так непочтительно говорить со своей матерью, с королевой?
— Я твоя дочь, матушка, — насмешливо ответила девушка. — Смелости я научилась у тебя самой.
Амаласунта не отвечала. Молча прошлась она по комнате и затем внезапно остановилась перед дочерью и произнесла странно пытливым голосом:
— Ты говоришь слишком много и слишком хорошо о любви, Матасунта. Как смогла ты научиться понимать ее в шестнадцать лет… лучше, чем я в тридцать девять?.. Отвечай! Я хочу знать настоящую причину твоего упорства.
В первый раз после начала разговора смущение овладело Матасунтой. Краска медленно заволокла ее прекрасное лицо, придавая ему чарующее выражение девственной стыдливости.
— Ты молчишь? — нетерпеливо крикнула правительница. — Ты не смеешь отвечать мне или не хочешь?
— Не хочу и не могу, — едва слышно проговорила девушка, низко опуская прекрасную зардевшуюся головку.
— Дочь Амалунгов собирается солгать? — презрительно произнесла правительница. — Неужели ты боишься правды, внучка Теодорика?
Гордо поднялась золотоволосая голова царственной красавицы и розовые губки произнесли решительно:
— Я ничего не боюсь, матушка.
— Значит, ты стыдишься своей любви?..
— Я стыжусь? — вскрикнула Матасунта, и глаза ее засверкали как синие звезды. — С гордостью повторю я всему миру мое признание, матушка. Да, я люблю… безумно… страстно! Люблю с тех пор, как научилась думать и понимать… и буду любить до тех пор, пока мои мертвые глаза не засыпят могильной землей. Живая я не откажусь от своей любви.
— Ты любишь, несчастная? Кого? Я хочу знать его имя!
— Напрасно, матушка. Никакие силы не вырвут его у меня.
Так прекрасна и решительна была молодая красавица, такой непоколебимой энергией звучал ее нежный голос, что Амаласунта поняла бесполезность дальнейших вопросов.
Наступило тяжелое молчание. Правительница медленно прошлась из конца в конец роскошного покоя.
Матасунта молча следила за ней глазами, по-прежнему неподвижно стоя возле небольшого столика, на мозаичную доску которого опиралась ее обнаженная, белая, божественно прекрасная рука.
И снова Амаласунта обратилась к дочери:
— Поговорим спокойно, дитя мое. Я знаю, что моя дочь — необыкновенная девушка и что она может совершить необычайный подвиг. Я прошу тебя, Матасунта, пожертвуй своей любовью ради высочайшей земной цели, ради царского величия.
Матасунта медленно подняла глаза на говорившую.
— Для меня, матушка, высочайшей целью является моя любовь. Для нее я пожертвую всем.
— Ты можешь быть королевой!..
— Я хочу быть королевой любви, матушка!.. Хочу быть женщиной любимой и любящей, не больше того!..
— Женщиной… Какое жалкое назначение. Для этого ли наградило тебя небо такой исключительной красотой?
— Если я прекрасна, как говорят все, тем лучше! Свою красоту я отдам тому, кого люблю, или унесу ее нетронутой в могилу.
— И так может чувствовать внучка Теодорика, моя дочь и наследница? О, Матасунта, неужели ты не сознаешь своих обязанностей перед твоим народом, неужели не любишь его?..
