Делай, что должно - Маргарита Нерода
Прозвище «бабье царство» здесь, оказалось, никого не обижало. Наоборот, носили с гордостью.
— Когда сюда Кочеткова перевели, — усмехнулась Анна, — мы сначала подумали, что его к нам в насмешку назначили. Начсандив, помнится, все ворчал, что это мол за подразделение такое, мужского духу считай нет, за вычетом санитаров. Непорядок!
— Ладно тебе хихикать, — прервала ее Лескова. — Хороший ведь врач, аккуратный. Сам добровольцем ушел, в тылу душа не выдержала, бедолага. Как в феврале Ростов освободили, следа ведь своих не нашел, ни жены, ни дочек. Я своих чудом считай вывезла, успели из-под Смоленска выскочить.
Муж Лесковой сейчас был на фронте, летчик-истребитель, с сорок второго уже командир эскадрильи. А мичман Родионов, штурман с Балтики, с сорок первого числился пропавшим без вести.
Над постелью Ведерниковой в изголовье тоже приколота фотография в самодельной рамке из плексигласа — она сама, представительный мужчина с бородкой, военный, с капитанскими шпалами в петлицах, и девочка с косичками. Артиллерист Ведерников давно уже майор, а девочке исполнилось семнадцать лет, и она, приписав себе год, сбежала на фронт. Связистка, уже младший сержант.
Раисе вспомнились ее шумные соседушки, Светлана и Лелька. Где-то они сейчас? Не сбежала ли Лелька, как дочка Ведерниковых? С нее сталось бы. Далеко, как же далеко сейчас Белые Берега. Даже забываться стало все — улицы, лица.
Ждал ли кто с фронта Дубровского? Где сейчас родные Нины Федоровны? Кого из своих товарищей найдет Раиса, когда освободят Крым? Найдет ли хоть кого-нибудь? Хоть могилы? Нет ответа, а думать о том — только душу себе терзать.
“Бабье царство” бережет фотокарточки родных, ждет писем, плачет небось втихомолку по ночам, у каждой из трех женщин, трех матерей, своя память и свое горе.
Раису уколола вдруг горечь, холодная и острая. Не зависть, не печаль, но тихая боль. Никогда не разделить ей с ними того чувства, с которым Родионова сейчас показывает детские рисунки, что пришли ей нынче в письме. Хотя казалось бы, к тридцати годам с бездетностью можно и смириться. Самое нелепое, что и тут Раисе говорили когда-то: “это вам еще повезло, тиф и не так сказаться может”.
Перед сном Анна читала, как читают студенты перед экзаменами, сжав руками виски и чуть шевеля губами. Она очень высокая, даже когда сидит, видно, что в землянке ей тесно. Встанет — и головой в потолок упрется.
— Глаза портишь, — выговаривала ей Лескова. — Ложись давай, сейчас командир заметит, что не спим, всем достанется на орехи.
И в самом деле спать пора. Начальство тут строгое. Засыпая, Раиса, чтобы отогнать печальные мысли, старательно представляла себе стол с инструментами, разложенные веером зажимы, скальпели, пинцеты, крючки… С осени же не работала как операционная сестра! Что-то будет завтра? Оплошать нельзя. “Не быстро, а вовремя”…
Глава 17. Южный фронт. Ростов-на-Дону — Матвеев Курган — шахтные поселки юго-западнее Ворошиловграда. Февраль-апрель 1943
Фронт, а с ним армия и дивизия перешли к обороне и занялись всеми теми делами, на которые не хватало времени с первого января.
После первой же с перехода в оборону поездки в штаб армии, Денисенко вернулся и вызвал к себе Огнева.
— Не взыщи, Алексей Петрович, — начал он преувеличенно траурным тоном, — Видать, не судьба тебе вторую “шпалу” носить. Обещал, конечно, но…
Огнев почти вспомнил о приказе от 6 января, когда Денисенко вынул из кармана маленький сверток.
— Вот, все, что смог.
И развернул. Там были — пара погон с двумя просветами и две большие звездочки.
— И чтоб я от тебя “Военврач третьего ранга” — больше не слышал. Так-то, товарищ майор медицинской службы. Ордена обещали, говорят, наградные уже подписаны. Вручать будут в торжественной обстановке, в Ростове на конференции. Доклад нужен. Неделя у тебя. Раненых мало, так что с дежурств на время подготовки снимаю.
Фронтовую конференцию хирургов в Ростове-на-Дону собрали, как только установилось затишье. Подобрали время, пока не грянула распутица. Всю ночь машины из штаба фронта собирали по медсанбатам и ППГ врачей. Откомандированным на конференцию выдали сухой паек на три дня — хлеб, соль и концентрат. “Будем сидеть, надувшись как мышь на крупу”, шутил кто-то по пути. Судя по голосу, немолодой и безусловно очень гражданский. В полутьме кузова Огнев мог разглядеть только, как поблескивают на нем очки.
Утром были в Ростове, обглоданном войной, но теперь уже надежно и прочно своем. Под конференцию расщедрились на настоящий актовый зал в прочном, чудом уцелевшем здании бывшей школы, ныне эвакогоспиталя. Здесь сильно не хватало оконных стекол, правда, фанеры на их место было в достатке. По коридорам стояли печки-”буржуйки”, но трубы с них уже большей частью сняли — наконец заработала котельная. По красным, воспаленным глазам у всего персонала, от нянечек до врачей, было понятно, что в дымном печном чаду им пришлось работать не одну неделю. Обустроить и протопить весь госпиталь, после палаток и полуземлянок он казался Огневу огромным, стоило немалых усилий. От стен еще тянуло дымом, несмотря на всю строго поддерживаемую чистоту. Запахи плавали по коридору, вылезая один из-под другого точно разноцветные рваные тряпки. Гарь недавнего пожара, чьи следы еще остались на стенах снаружи, гарь взрывчатки и пороха, печной дым и карболка. И, разумеется, запах гноящихся ран.
К середине дня в актовом зале, где слушались доклады, стало чуть теплее от дыхания десятков людей, немногочисленные уцелевшие стекла густо заплел иней, а там, где их заменяла фанера, выросла по ее краям снежная бахрома. Перерыв первого дня пришлось сократить: немолодой капитан медслужбы, тот самый, что острил по поводу сухпайка, так увлекся, докладывая о приемах раскрытия коленного сустава, что выскочил за регламент на добрую четверть часа. Впрочем, доклад был отличный. Когда один из более опытных товарищей подошел к докладчику и аккуратно взял его за локоть, зал смеялся очень дружелюбно.
В перерыве Огнев выбрался на полчаса в город, дойти до почты, отправить письмо сыну. Свежий воздух казался почти сладким, и несмотря на то, что стоял еще февраль, отдавал весенней влагой и зеленью.
Но вид самого Ростова был страшен. Огнев вдруг сообразил, что ни разу не видел городов, по которым современная война прокатилась туда-сюда. В Гражданскую артиллерии было, что мяса в тюремной баланде, две трехдюймовки на полк, уже богато. До Севастополя война дошла, но он видел город только в начале обороны, почти нетронутым. А тут… Целые кварталы обращены
