Наоми Френкель - Дети
– Конечно же, я не дал Аврааму уйти, – майор обращается не к доктору, а к жене, и во взгляде его на нее ощущается жесткость.– Гельмут обязан был уйти. Я не мог сдаться его требованию!
– Несомненно, ты не мог сдаться его требованию. Я разве сказала, что ты мог? Гельмут оставил наш дом в тот же вечер. Потом стало нам известно, что он пришел к нам сразу же после убийства в Мюнхене. Убит был человек, который в глазах этих молодых людей был изменником, ибо передал следственным органам секреты подпольной организации, членом которой был Гельмут. Он помогал организовать убийство, и искал у нас укрытие. Больше мы его не видели. Вскоре после того, как он покинул нас, его арестовали. Авраам тоже ушел от нас на следующий день после всего случившегося, сказав, что не хочет быть причиной раздора между нами и нашим сыном. С тех пор оборвалась наша связь с родственниками в Венгрии.
Она замолчала, но с майором произошло что-то странное: он подался вперед из своего кресла, положил обе руки на подлокотники и впился хмурым взглядом в жену. Кот, до сих пор дремавший в кресле, с интересом открыл глаза и стал наблюдать за тремя людьми в гостиной с явным неудовольствием.
– Больше мы не видели венгерских родственников, – сказала она словно по велению взгляда мужа, – даже не поехали на похороны старого господина Калла. Дед Авраама и Дики умер спустя год после того, как Авраам нас покинул. Гельмута посадили в Бранденбургскую тюрьму. Он не хотел нас видеть до тех пор, пока мы не оборвем все связи с венгерскими родственниками. Я обещала ему, сдалась его требованиям.
С этого момента она обращается только к мужу, словно ждала этого момента, чтобы откровенно поговорить с ним:
– Гельмут мой сын. Несчастный сын. Я не могу оставить его брошенным в тюрьме. Как мать, я на его стороне. Ты знаешь, насколько мне неприятны дружки Гельмута. И все же я жду их прихода к власти, ибо они вернут мне сына. Только они. К пятнадцати годам тюрьмы присудили моего сына. Это все годы его молодости. Что мне осталось сделать, чтобы вернуть сына? Голосовать за них, к которым не лежит мое сердце. Всей душой я желаю, чтобы они победили и освободили сына.
Майор отвел взгляд от жены. Доктор опустил веки. Только глаза кота открыты. Он спускается с кресла, подходит к госпоже, и трется шерсткой о ее ноги.
– Я вовсе ничего не хочу этим сказать против молодого американского господина. Мы будем рады его принять в нашем доме и объяснить ему, почему невозможно устроить ему встречу с Гельмутом и Иоахимом.
– Нет! – забыв все приличия, ударяет майор по подлокотнику кресла. – При всем уважении, говорю тебе: я не позволю этого. Ни один Калл не услышит этих слов в моем доме. – Он прижимает руку к сердцу и обращается к доктору. – Иоахим оставил свою работу на предприятиях Круппа в начале года . Мы не знаем точно, чем он сейчас занимается. Дела его покрыты тайной. И чем больше мы его спрашиваем, тем сильнее он замыкается. Живет он теперь недалеко от нас, но посещает нас очень редко. Но вы, доктор Блум, поезжайте к нему. Я потребую от него, чтобы он встретился со своим молодым родственником Дики. – И, обращаясь к жене, повышает голос, отчеканивая каждое слово, – Может, меня принудят сдаться сыну, но никто меня не принудит быть их глашатаем. Пусть Иоахим сам объяснит своему родственнику свои взгляды. Я буду говорить за него. В моем доме Дики Калл не услышит ни слова о мировоззрении моего сына! Доктор Блум, прошу вас оставить нам адрес Дики. Я свяжусь с ним в тот момент, когда договорюсь об их встрече с моим сыном Иоахимом.
Доктор встает. С усилие произносит несколько слов на прощание.
Уходя, еще раз оглядывается на уголок, где они сидели. Кот приподнялся к кресле и следит за доктором понимающим взглядом, словно говоря: «Я, кот, все это заранее знал».
Глава семнадцатая
Виллы и парки, отражаясь в зеркале автомобиля, кажется, убегают навстречу движению. Машина едет по длинному шоссе, спускающемуся и поднимающемуся в сторону гигантской каменоломни на горизонте. Это уже виден приближающийся город но пока они еще в окружении сельского пейзажа. Заводики и фабрички, трактиры, дорожные знаки, домики, поляны, покрытые снегом и льдом, деревья по обеим сторонам шоссе пролетают мимо сквозь туманы и снега, высвечиваемые слабым светом фар автомобиля. Утренний сумеречный свет сопровождается стонами ветра. Эдит и Эрвин не произносят ни слова. Кажется, что они одни в этой белой пустыне.
Руки Эдит в черных перчатках, плохо натянутых на пальцы, теребят руль. Голова прячется в воротник черного пальто. Глаза Эрвина прикованы к колечку волос, выбившихся на ее лоб. Он кладет руку ей на лоб и возвращает прядь под шапку. Сидит рядом с ней с непокрытой, разлохмаченной головой. На нем простая старая куртка без значков. Эдит гонит машину. подчиняя ее ритму своих мыслей, и город на горизонте несется им навстречу. Лицо Эдит подобно красивой маске, на которой живы только глаза. Эрвину все равно, что причина этой гонки – Эмиль Ривке, что его невозможно убрать с дороги, что Эмиль и его тайна превратили Эрвина и Эдит в союзников. Но кроме Эмиля, скрывающегося за туманами, существует между ними еще что-то, некие отношения. ждущие своего развития.
Внезапно перед автомобилем возникает преграда. Упавшее дерево перегородило половину шоссе. Расстояние до него невелико, остановить летящий на большой скорости автомобиль уже невозможно. Эдит резко поворачивает направо. Машина останавливается и Эрвин ударяется головой об ветровое стекло. Лицо его кривится от испуга. Задние колеса машины застряли в снегу.
– Тебе больно?
– Нет, нет, ничего, – смеется Эрвин и кладет руку на ее дрожащее плечо, – могу ли я что-то для тебя сделать, Эдит?
– Все в порядке. Можешь зажечь для меня сигарету?
Он зажигает сигарету, делает несколько затяжек, чтобы она разгорелась и вкладывает ей в рот. Губы ее жадно приникают к сигарете. Его пальцы несколько секунд отдыхают на ее губах.
– Хорошо, Эдит?
Глаза ее смотрят вперед, через ветровое стекло. Она старается не глядеть на Эрвина. Рот его раскрыт, и белые острые зубы впиваются в нижнюю губу. Внезапно его бросает к девушке. Он поворачивается в ее сторону. Она отодвигается на край сиденья, глубоко затягивается и выпускает дым, словно торопится образовать дымовую завесу между ними. Глаза его не отрываются от ее губ. Она словно заключена в клетку, и сила ее сопротивления слабеет. Девушка испуганно комкает сигарету в пепельнице, обхватывает пальцами руль и кладет ногу на педаль газа, но Эрвин касается рукой ее кожаной холодной перчатки, не давая включить зажигание и продолжить движение. Из этой тесной замкнутой клетки выхода нет.
– Подожди немного, Эдит. Я должен поблагодарить тебя. Твоя быстрая реакция и умение спасли нас от аварии. Ты отличный водитель, Эдит. Кто учил тебя этому?
– Эмиль! – вскрикивает она, и кажется, что таким образом освобождается от Эрвина. – Эмиль первоклассный водитель.
Он снимает руку с ее перчатки, стрелка скорости вздрагивает и начинает двигаться вверх. Он не хочет позволить ей сильно разгоняться, и кладет руку на ее плечо. Она ощущает тяжесть давящей руки, но никак не реагирует. Лицо ее замкнуто, но он чувствует, что она подчиняется его движениям. Он вдруг оставляет ее, словно испугавшись самого себя. Никогда раньше не пробуждалась в его душе та сила, которую он только что ощутил вблизи нее. В нем не осталось ни капля от прежней мягкости. Он хочет увидеть ее сдавшейся, подчиняющейся ему без колебаний, беспрекословно исполняющей его желания. Увидеть ее искаженное болью лицо. Его рука возвращается на ее плечо. Но лицо ее не изменилось. Ничего он не добился, но стрелка скорости начинает опускаться. Они продолжают скользить по шоссе, и автомобиль раздвигает туманные сугробы на две колышущиеся стены. Эдит проделывает все маневры вождения – меняет скорости, включает сигналы поворотов, тормозит и снова разгоняется рывком, ловко обгоняя огромный грузовик. Бросает назад победный взгляд, и шофер приветствует ее, размахивая шапкой и смеясь. Эрвин сузил глаза, глядя на шоссе. Лицо девушки замкнуто, движения механические, она покорна только внешне. Она защищается. Она снова думает об Эмиле. Вот, он рядом с ней. Они несутся в ночи. И чем больше она разгоняет машину, тем сильнее смеется Эмиль, поощряя ее. Они мчатся в сторону лесов, и ощущение опасности не оставляет их. Рядом с Эмилем она никогда не боялась ни высокой скорости, ни темени, ни преград на пути. Машина нарушала все правила движения. Эмиль распевал военные марши, и все вокруг словно исчезало – машина, воздух, шоссе, деревья по сторонам. Они открывали окна и хохотали навстречу ветру, обдирающему их лица. С трудом дыша, возвращались они домой уже ближе к утру, врывались в город, как победители, возвращающиеся с поля боя, и с пылу, с жару захватывали трофеи множества огней. Тяжелая рука сжала ей плечо. Несколько минут она гнала машину, не ощущая этой тяжести. Она возвращается к нормальной скорости. Рука прерывает ее мечтания, удаляет от нее Эмиля. Она возвращает Эмиля в проход между стенами тюрьмы. Сбежать от Эрвина, ударить кулаком в железные тюремные ворота, за которыми заключен Эмиль. Улицы Берлина уже стелются под колесами автомобиля. Огни фонарей смутно размыты в тумане. Машина замедляет движение, руки Эдит на руле ослабли. Множество гуляющих по тротуарам, много маленьких автомобилей и больших грузовиков, а между ними – сани и кареты. Чувствуется забастовка. Единственный пустой трамвай ползет посреди шоссе в сторону пригорода, откуда они въехали в город. Автомобиль с полицейскими сопровождает трамвай. Взгляд Эрвина переходит от Эдит в сторону трамвая, проносящегося мимо, провожая его поворотом головы, пока он не исчезает. Неожиданно Эдит чувствует, что рука ее освободилась от давления. Она вздыхает с облегчением, отряхивает голову, достает зеркальце из сумки, вглядывается в него, пудрит лоб и нос. Пудра распространяет приятный аромат. Он не обращает внимания на всю ее суету вокруг собственной персоны и на то, что она лавирует между машинами, управляя одной рукой, а в другой держа зеркальце.
