Половецкие войны - Олег Игоревич Яковлев
Выходит, народ – толпа, низменная, алчущая крови, способная лишь к разрушению, влекомая животной тупой страстью?! Или… Может, он, Владимир, заблуждается, а прав песнетворец, которому книжную премудрость заменяют разговоры, встречи, сама жизнь, преломлённая в чудных напевах?!
Или Ходына разумеет под народом всю эту огромную массу людей, таких разных и в то же время объединённых одной молвью и связанных некоей незримой нитью – судьбой; иначе говоря, то, что называют летописцы Русской землёй?
Если так, то зачем тогда ему, Мономаху, всерьёз рассуждать над словами певца? Нечего хмурить чело, опутываясь, как липкой паучьей сетью, высокоумными мыслями!
Владимир распрощался с Ходыной и, качая головой и сомневаясь, долго смотрел в узкое стрельчатое окно.
Глава 64. «А радости нету»
На плечи воеводы Дмитра наваливалась усталость. Он давно снял с себя опостылевшую бронь с вмятинами и зазубринами от сабельных ударов, бросил в обоз покорёженный шелом и бутурлыки. Годы давали о себе знать – ломило в спине, в голове стоял тяжёлый как похмелье туман, ныли старые раны. В конце концов Дмитр сошёл с коня и, повалившись в возок на колючую солому, погрузился в глубокий сон.
Разбудили его громкие голоса челядинцев.
– Двор твой, боярин, – бросил на ходу рослый холоп с багровым рубцом через чело.
Протирая глаза, Дмитр соскочил наземь.
Навстречу ему бежал, размахивая игрушечным деревянным мечом, маленький Ивор. Посконная белая рубашонка ребёнка развевалась на ветру, длинные взъерошенные кудри спутались в космы и торчали в стороны, как воронье гнездо.
Воевода подхватил сына на руки, обнял его и расцеловал. Ивор зашёлся от смеха, болтая в воздухе ногами.
На крутое крыльцо вышла нарумяненная принаряженная Ольга. Высокая кика с жемчугами покрывала её голову, голубой саян украшали золотистые пуговицы, на шее поблескивали ожерелья, в ушах переливались серьги со смарагдами. Молодостью и свежестью дышало её красивое лицо.
– Господи! Живой, Талец! Кажен день молила о перемоге нашей! – восклицала Ольга.
Голова её склонилась к плечу воеводы.
После, помывшись в бане, откушав и устало расположившись на мягкой лавке, Дмитр коротко поведал о битве.
– Перемогли, одолели мы силу поганых, Ольгушка, сломали им хребет. Зла и люта была сеча. Двадцать ханов полегло под мечами. Бельдюза в плен притащили. Убить его повелел князь Владимир.
– И праведно повелел! Чего на его любоваться! – поморщившись, отозвалась Ольга.
Вспомнилось ей тяжкое время полона, кровь, плети, насилие, грязные грубые лица и подумалось с некоей мстительной радостью: так вам, поганые, есть Бог на свете, получили вы за наши слёзы!
– Арсланапа мне попался. Убил я, Ольгушка, лютого сего зверя, – глухо промолвил воевода.
– Вправду?! – Брови Ольги изумлённо изогнулись.
– Да, милая. Вот покончил с им, а радости никоей нету. Стоял над телом, глядел – будто вся жизнь пред очами мигом промчала. И уразумел тогда: прошлого-то не воротишь. Стар стал я, стар, лада. В един час словно состарился тамо. И всё едино было: жив ли Арсланапа аль корчится с горлом искровавленным. Суетен мир наш, Ольгушка.
– Яко монах заговорил, – с насмешкой заметила жена.
– Монах – не монах, но стихли, угасли страсти былые. Тако вот и бывает: пережил тяжкое, пришло облегченье, а будто чего-то лишился ты в жизни.
– Верно, тако и есь. – Ольга вздохнула. – А я вот сожидала тя, смертным воем исходила, наволока на подушке солёная от слёз стала. Одного желала: живу б ты воротился. О поганых же и не мыслила вовсе, на что они мне?! Ну, убил Арсланапу – лепо, а не убил бы – так и не нать. Всё едино.
Они сидели обнявшись, с нежностью смотря друг на друга. Только сейчас Дмитр заметил тёмные круги под Ольгиными глазами и седые волосинки в её переброшенных через плечи тонких косичках.
– Отче, а скоко ты поганых засёк? – В дверь юркнул радостный Ивор. – Я тож сечь их стану!
Ольга и Дмитр, переглянувшись, дружно рассмеялись.
Глава 65. Новые заботы Авраамки
Давно не бывал гречин Авраамка на Руси, но вот снова гонит его неодолимый попутный ветер с берегов Дуная на днепровские крутояры, в стольный град Киев. Проплывают мимо изумрудные холмы, леса, одетые в праздничный летний наряд, чистый воздух кружит и дурманит голову. Важно держится гречин в седле, розовый кафтан его богато украшен самоцветами, широкий бархатный плащ оторочен мехом и сверкает серебряной нитью, бобровую шапку венчает пышный султан из перьев, жемчужная жуковина[301] горит на пальце.
Авраамка возглавляет посольство угорского короля к великому князю Святополку. В окованных медью ларях покоятся грамоты с золотыми печатями; в возах, долгой вереницей растянувшихся по дороге, хранятся богатые дары; соловые[302] фари-иноходцы, тоже посланные в дар русскому князю, выхоленные и статные, прядут ушами и резво скачут под зелёными чепраками[303] и позолоченными сёдлами. Дорогая обрудь посверкивает на конях, на ветру развеваются их густые гривы.
Вот впереди показались хорошо знакомые Авраамке киевские горы, вот Щековица, Хоревица, Замковая гора. Вот затемнел земляной вал, вот распахнулись Лядские ворота, а вдали под кучевыми облаками рвутся в небо свинцовые маковки церквей Выдубичского и Печерского монастырей, а также глава церкви Спаса на Берестове. Мелькают рассыпанные по оврагам и вдоль широкого шляха ремественные слободы, толпы любопытных высыпают к воротам, люд шумит, гудит, изумлённо рассматривая яркие одеяния посольских всадников.
Авраамка хмурит высокое чело, изредка, через силу, улыбается, сквозь маску надменности и невозмутимости прорываются порой озабоченность и сомнения. Щекотливое и трудное дело поручено ему, и неустанно думает гречин, как бы получше подступиться к скользкому хитрому князю, что сказать ему, в каком виде изложить мысли и намерения Коломана.
Просторны посольские хоромы,
