Королевский выкуп. Капкан для крестоносца - Шэрон Кей Пенман
– Я не боюсь ничего!
Отец снова рассмеялся:
– Если это так, то твоя мать должна быть еще худшей женой, чем я думал, потому как мой родной сын таким идиотом быть не может. Мы оба знаем, чего ты боишься сильнее всего, Ричард, и этого любой полудурок испугался бы. Ты боишься быть перепорученным нежным заботам французского короля.
Генрих помолчал, как бы приглашая Ричарда возразить. Потом продолжил:
– Что ни говори про этого немецкого стервятника, но им руководит одна только корысть. Осмелюсь предположить, что ему нравится унижать тебя, ведь ты наделен большим талантом наживать врагов. Но здесь мы имеем дело с корыстными мотивами, а вот с французским королем дело обстоит иначе и намного хуже. Ненависть к тебе – единственная яркая страсть, доступная его трусливой душонке. Ну да, еще он не прочь посадить на твой трон Джонни, понимая, что эта добыча куда проще, нежели ты. Каюсь, я сильно ошибся в парне.
– Как и я, – сказал Ричард, обнаружив, что по совести весьма рад вести этот потусторонний, невероятный разговор с насмешливым духом.
– Но смертельно опасна для тебя именно ядовитая зависть Филиппа. Знаешь, что произойдет, стоит тебе оказаться в его власти, Ричард? Ты никогда больше не увидишь дневного света, а когда придет смерть, будешь радоваться ей.
– Еще бы мне этого не знать! Но если ты покуда не заметил, скажу, что в последние дни мое влияние на события не слишком велико.
– Оно больше, чем ты склонен считать, парень. Употреби его себе на пользу. Сделай все возможное, чтобы удержать Генриха от продажи тебя французам.
– Даже если для этого придется проглотить без остатка всю гордость? – спросил Ричард с поразившей его самого горечью.
– Да, черт тебя побери! Да! Сделай это ради меня, Ричард! Сохрани мою империю. Не позволь труду всей моей жизни развеяться по ветру. Не дай Филиппу и Джонни все разрушить!
Потом надолго повисла тишина. Когда Генрих заговорил снова, страсть исчезла из его голоса, в котором зазвучали теперь ирония и некое отстраненное веселье.
– Есть еще кое-что, о чем тебе следует помнить, если эта новая реальность покажется тебе слишком тяжелой, чтобы ее выносить. Нельзя никому отомстить из могилы. Поверь мне, уж я-то знаю.
Ричард ответил не сразу, потому что загнанные вглубь воспоминания обрели вдруг свободу, и он вспомнил последние обращенные к нему слова отца. Когда Филипп вынудил Генриха дать мятежному сыну поцелуй мира, тот повиновался, а затем прорычал: «Бог милостив, я проживу достаточно долго, чтобы отомстить!» Только тогда Ричард понял, что Генрих на самом деле при смерти.
– Когда я оказался пленником в Дюрнштейне и знал, что предстану перед судом Генриха по обвинению в преступлениях, которых не совершал, я склонялся к мысли, что это наказание за другие мои грехи. Прежде я не считал их грехами. Думал, что совершаю их, защищая положенное мне по праву рождения и свою мать. А теперь… Теперь я не так уверен. Вот почему Господь отвернул свое лицо от меня? Из-за того, что я грешен перед тобой?
Ричард напряженно ждал ответа. Но ответа не было, была только тишина.
* * *Наутро сон казался таким реальным, что это обеспокоило Ричарда: ему вспомнились галлюцинации, представшие перед ним в горячке в Яффе. Тогда он как воочию видел обступивших его ложе болезни Филиппа, а также братьев Жоффруа и Джона. Был ли и этот сон галлюцинацией? Но лихорадки вроде не ощущалось, и король успокоился на этом, решив, что всего лишь грезил наяву и ничего более.
Король провел еще один тяжелый день, так как приступы кашля были такими сильными, что иногда ему казалось, что он вот-вот задохнется. Ближе к вечеру ему стало немного полегче, и он уснул. Но когда проснулся, страх галлюцинаций нахлынул снова, потому как прямо у его постели стояли трое. Одним был бургграф, вид у которого был не такой уверенный, как прежде: он покраснел и явно находился не в своей тарелке. Рядом с ним стоял тощий как жердь паренек, рыжий, веснушчатый, с располагающей щербатой улыбкой. А на колени перед койкой опустился маленький несуразный человечек со скошенным подбородком, плоским носом, кривыми ножками. За неприглядную внешность недруги жестоко обзывали его «карликом», «бесом» и «горгульей». То был опальный канцлер Англии Гийом де Лоншан.
Ричарду никак не удавалось сесть – цепь запуталась в одеяле и ограничивала его движения. Он кое-как ухитрился коснуться руки канцлера, чтобы удостовериться, настоящий ли это Лоншан, а не очередной явившийся дух.
– Гийом? Ты здесь откуда?
Черные глаза Лоншана блестели от непролившихся слез.
– Господь накажет их за это, сир, – сказал он, стараясь распутать цепь. – После того как твой брат отправил меня в изгнание, я удалился в Нормандию. Но едва прослышав о твоем плене, поехал в Рим, а оттуда в Германию. Когда я прибыл в Шпейер, Генрих уже уехал в Хагенау, а о твоем местонахождении никто не знал. Епископ Шпейерский по секрету поведал мне рассказ одного из стражников: что на рассвете за тобой пожаловал императорский сенешаль Марквард фон Аннвейлер. Епископ Отто клялся, что непричастен к этому делу и не знает, куда тебя увезли. Но стоило мне надавить, он признал, что скорее всего в замок Трифельс.
Все это было мало интересно Ричарду, но перебить Гийома он не мог, потому как изо всех сил старался сдержать приступ кашля.
– Ну… Я скорее имел в виду то, как тебе удалось уговорить бургграфа пустить тебя ко мне? Да и вообще как вы с ним общаетесь – он ведь ни французского, ни латыни не знает…
– Арнольд послужил мне в качестве переводчика, сир. Отправляясь сюда, я нанял проводника, знающего немецкий. – Лоншан указал на долговязого юнца, который осклабился в ответ. – А бургграф не посмел отказать мне. Я сообщил ему, что являюсь не только рукоположенным епископом, но и папским легатом, и дал священную клятву, что если он немедленно не пропустит меня, я предам его анафеме и тем самым обреку его жалкую душонку на вечную тьму.
Лоншан
