Глубокая выемка - Всеволод Шахов
– Вообще-то, с этой Средней Азией очень долгая и мутная история, – Макаров высказывал своё, – Еще в восемнадцатом году, при Ленине, хотели возобновить работы по мелиорации для выращивания хлопка. Правда, ставку сделали на старорежимные спецов. Ну, те, естественно, начали канитель – то денег нет, то рабочие неграмотные. Хотя деньги потихоньку тянули у правительства, а сами липовыми отчётами прикрывались, с горем пополам каналы поддерживали, которые еще с царских времён остались. Так что, не такие они уж им безвредные
– Про Будасси много чего рассказывают, – Ващенко робко посмотрел на Макарова. Увидев заинтересованный наклон головы, продолжил, – слышали, как он, будучи заключенным на Беломорстрое, нагрел карельскую администрацию на десять тысяч рублей?
– Да, был какой-то шум, – Макаров прекрасно знал эту, то ли придуманную, то ли действительно, произошедшую историю, но хотел услышать ее по другим каналам, – вот подробностей не помню, расскажи.
– В Дмитрове, в архиве услышал, пока собирал дела заключённых. Будасси была поручена отгрузка диабаза, закупленного администрацией Карелии у Беломорстроя. Для этого выделили баржу, в которую влезает пять тысяч кубометров диабаза. Чтобы не обмерять груз при каждом рейсе, его количество определяли по огрузке баржи в воде. Будасси, погрузил на баржу сначала две тысячи кубометров и настелил поверх груза отлично подогнанный фальшпол из досок. Затем догрузил оставшиеся три тысячи кубометров. Уровень воды у борта отметили красной чертой на борту. В пункте назначения преспокойно сгрузил лежавшие сверху три тысячи кубометров и отправился в обратный рейс. У приёмщиков никаких подозрений не возникло – обмерить сгруженный диабаз они не пожелали. Теперь, чтобы получить нужную огрузку баржи, надо было погрузить уже не пять тысяч кубометров, а всего лишь три. Баржа сделала пять рейсов, не выгружая неизменные две тысячи кубометров. Получилось, что десять тысяч кубометров диабаза остались в Беломорстрое.
– Во даёт! – Макаров театрально усмехнулся, – а кто же заказал такую махинацию?
– Тёмная история. Вроде расследовали, но во всём обвинили Будасси. Мол, он это сделал, чтобы чекисты стали лояльнее к нему относиться, мол, в их интересах старается… Поругали, поругали, а потом Афанасьев как-то замял эту историю.
– Наш Афанасьев? – Макаров машинально переспросил.
– Ну да, который теперь начальник Южного района Строительства канала "Москва-Волга",– не то с насмешкой, не то серьёзно, медленно проговорил Ващенко.
– Ин-те-ресно, – протянул Макаров и замолчал.
– Николай Владимирович, я пойду, надо еще отчёт писать по саморубам, – Ващенко привстал.
– Да, можете идти… А, кстати, там что-нибудь по Джебраилову проясняется?
– Пока не очень складывается… – Ващенко направился к выходу.
Макаров задумался. Вспомнил свои ощущения, когда первый раз увидел Будасси на совещании у Афанасьева. Высокий, крепкого телосложения человек. Большие глаза, пышные усы, еле заметная усмешка и полное отсутствие волос на голове. Несмотря на то, что по национальности считается русским, проглядывают откровенные отголоски грузинских кровей. Интересная личность. Как ему удается договариваться? Подружился с Афанасьевым… будучи заключенным на Беломорстрое добился постройки дома в Повенце для жены и детей… теперь здесь на руководящей должности. Что-то плутовское в нём есть. Неспроста за ним такая характеристика закрепилось.
7
Да, неплохо получилось! В который раз, Ковалёв удивлялся одному из первых строений лагеря, возведённому, то ли в шутку, то ли всерьёз, после спонтанно брошенной Егорычем фразы: "Если быстро, то можно юрту поставить". Конечно, великим зодчеством не назовёшь, но довольно практично. Скорее, не юрта, а цирковой шатёр с главным элементом в центре – большой печи, равномерно отдающей тепло по всему пространству. Да и строить, в общем-то, было не сложно. За месяц воздвигли, как тогда казалось, этот временный деревянный клуб. Ковалёв подсуетился сделать для себя небольшую хозяйственную пристройку, где соорудил лежанку и выделил место для небольшого стола. Постепенно, пристройка стала для него и домом – ночевал тут же, как говорят, не отходя от рабочего места. Мечта лагерника – работа и дом в тёплом месте, в прямом и переносном смысле.
И вот сейчас, после обеда, Ковалёв отворил дверь клуба и вошёл через основной вход. Ближе к печке расставлены столы, как парты в школе, на стенах-перегородках развешаны плакаты: для ликбеза – азбука и простейшие правила русского языка, подальше – детальная схема конструкции грузового автомобиля, рядом – насыщенная подробностями схема экскаватора "Ковровец". Справа от входа обрастал наглядной агитацией Красный уголок. Правда, для него настоящего угла в необычном строении не нашлось, но это не мешало культурно-воспитательной работе. В глубине, слева, за отдельными столами сидели двое подчинённых Ковалёва.
Ковалёв остановился перед большим посылочным ящиком – можно, наконец-то, разобрать. Что-то здесь оставить, что-то по жилым баракам распределить. Перебрал содержимое: большие плакаты, маленькие брошюрки-агитки, скатанные в рулон транспаранты. На одном ярко красном плакате глаз задержался. Два человека. Землекоп, вгрызающийся в землю штыковой лопатой. Налитые мощью мускулы широкой груди – широкий хват рук-рычагов. Свободного кроя брюки идеально сидят на поясе. Основательные ботинки обеспечивают упор о землю. Нашим землекопам такие бы ботинки! Взгляд сосредоточен, волосы образуют плотную чёлку, нет не безвольно свисающую, – только жёсткая чёлка помогает свершениям. В этом, художник, возможно, и переборщил. Второй человек… с профессией определиться труднее. Закатанные по локоть рукава рубашки, чёрный фартук закрывает грудь и спускается к коленям. В руках четыре прута арматуры с загнутыми концами. Можно предположить, что этот человек – банальный крючник, но головной убор с широкими полями, как у панамы, не оставляет шансов – похоже, сталевар. Но к чему он здесь… на Строительстве? Может всё-таки задействован на бетонных работах? Тогда добротные ботинки, действительно, не помешают. Что ж, художник позаботился. Плакат гласил: "Каналоармеец! От жаркой работы растает твой срок".
Ковалёв нашёл свободное место на стене. Через маленькое отверстие в доске сифонило и плакат с жаркими каналоармейцами пришёлся кстати. Оценив правильность горизонта верхней части плаката, Ковалёв, в подтверждение себе, кивнул и направился к щупленькому пареньку, лет шестнадцати, притулившемуся за столом, ближе к печке. Тот, обвив правую ногу вокруг левой, скрючился над листом бумаги и что-то увлеченно рисовал. Казалось он водил по бумаге носом, спрятавшись от посторонних взглядов под ярко-рыжими кудрявыми лохмами, свисающими с головы.
– Привет, Ватрушка! – Парень от неожиданности вздрогнул и опасливо задвинул клочок бумаги под большой лист ватмана, – когда стричься будешь?
– Дядя Саша! Вы же знаете, я в агитбригаде выступаю. Там по роли положено. Мне начальник разрешил, – Ватрушка повернул к Ковалёву лицо, почти круглой формы, усеянное веснушками, растянул улыбку, обнажив проём на месте передних зубов. – И, вообще, в лагере воспитатели клички не должны употреблять.
– Неужели? … да посмотреть на тебя. Владимиром величать не к лицу. С
