Глубокая выемка - Всеволод Шахов
– Ничего… – Ватрушка смутился.
– Ты чего, старого дельца думаешь обмануть? У меня же глаз намётан. Опять за старое взялся? Липовые командировки рисуешь?
– Да, что вы, дядя Саша, я работу делаю, какую поручили, – Ватрушка всё же нехотя вытащил листок с карандашными набросками.
– Я ж велел тебе для стенгазеты сценку нарисовать, – Ковалёв в запале продолжал говорить, всматриваясь в рисунок, но вдруг осёкся и замер. Надменная женщина взирала вдаль. Жёсткий взгляд близко сдвинутых глаз, нос, нависающий над маленьким плотно сжатым ртом – всё указывало на недовольство и величие. Густой парик с вензелеобразными локонами, аккуратно укреплённые невидимыми стяжками. Обнажённая открытая крупная шея окаймлялась воротом, стилизованным под лавровый венок. Мощный стан женщины прятался за пышной мантией, убранной декоративными складками и пересечённой по диагонали широкой лентой – атрибутом власти.
– Да, это ж, Катька! …с царской сторублёвки. Ты чего на плакат её хочешь? – Ковалёв расплывался в улыбке, – кстати, откуда ты такие деньги-то знаешь?
– Вот! – Ватрушка вытащил из-под ватмана несколько купюр царского времени и пару своих набросков на клочках бумаги, расположил их на большом листе плаката, – так, по быстрому получается. Посмотри, дядя Саша, нормально?
Ковалёв расхохотался.
Второй персонаж, уже с пятисотрублёвки, угадывался сразу. Насупленные брови под широким лбом, длинный тонкий нос и жиденькие усики. Озабоченность лицу придавали и многочисленные складки на лбу, около щёк и на подбородке. Волнистые волосы спускались на шею с макушки головы, и трудно было понять, парик это или нет. Вопросы вызывало и облачение, похожее на средневековые латы – очень уж обтягивала верхнюю часть торса гладкая плотная материя. Хотя, может, это была и кираса.
– Ударница-императрица отлынивает от работы, как злостный филон, а царь Пётр катит гружёную тачку. Тебя не как фальшивомонетчика надо было сажать, а как политически опасного.
– Так, это ж, цари-кровопийцы, их же свергли, больше их не будет, – Ватрушка тоже повеселел, – я же знаю, с новой властью шутить не надо, поэтому с ненужных денег срисовываю.
– А, по-моему, неплохо, и с умыслом, – лагкор Нина Брендлер оторвалась от своей части стенгазеты, на цыпочках, подошла посмотреть.
– Ладно, рисуй. Я дела доделаю и подумаем, как быть, – Ковалёв направился к своему столу, напротив чуланчика. Подумал, как повезло с этим пацаном – чудной приказ удалось быстро выполнить. В памяти проступили строки из недавнего приказа: по Дмитлагу: “…в целях большего развития живописи в деле отображения строительства, быта лагеря и зарисовки лучших ударников, организовать специальные художественные мастерские со штатом 2-4 человека, а при КВО создать должность инструктора по ИЗО".
Если бы также легко удалось справиться с другой напастью. Последнее время, это кажется приобретает широкие масштабы. Даже папку пришлось заводить. Помятый лист серой бумаги не хотелось брать в руки. Три дня назад к Ковалёву подошёл невысокий скуластый человек с прищуренными глазами и попросил одобрить заметку для "Перековки". Да, прямо так и заявил: "Хочу, чтобы в "Перековке" напечатали, но лагкор Брендлер к вам направила для согласования". Ковалёв перечитал и недовольно пробурчал: "Давай так сделаем, оставь на пару дней, я посмотрю". И вот, этот человек встретил его сегодня около столовой и, с наигранной смущённостью, заявил: "Товарищ Ковалёв, я, третёвась, вам заметку передавал. Как там она? Есть ответ?" Конечно, для таких внезапностей, у Ковалёва всегда заготовленный ответ: "Несколько номеров вперёд свёрстано, надо подождать".
И снова он бегло просмотрел текст.
"Старший нарядчик участка Ларионов занимается укрывательством лодырей. Лодыри из бригады Рябенко и других бригад в лагере баклуши бьют, а Ларионов в рабочих сведениях проводит их, как работающих. Такие случаи не единичны. Старостат, пользуясь покровительством Ларионова, сквозь пальцы смотрит на отказчиков. Ларионов всё равно покажет их работающими. Надо привлечь к строгой ответственности этого очковтирателя".
Подпись – "Орлик". Это фамилия такая или придумал псевдоним? Надо ж ведь, и не боится, так прямо в лоб. Похоже, не боится. А я вот стал бояться… Как там этот человечек промямлил: "…так нельзя, надо сразу выявлять врагов, пока они сетями вредителей всё не окутали". Если бы было так просто. Должность в КВО потерять из-за какого-то дерьма не хочется. Старый я уже – с тачкой на стройке бегать. А если он выше пойдёт? Хотя… Так может это и выход? Пусть другие решают, враскоряку себя ставить не хочется. Как же неоднозначны люди! Да, у всех здесь одна цель – жить. Ну, это кто как может… Новое время, новая система: недостараешься – влетит, перестараешься – влетит. Нужно пройти в аккурат по лезвию, только вот часто глаза завязаны.
Ковалёв бросил неприятную кляузу обратно в папку и достал из ящика стола толстую тетрадь, наполовину исписанную мелким почерком. Он начал заниматься литературными экспериментами ещё на Беломорстрое и не считал своё творчество чем-то выдающимся. Тем не менее, ему казалось, что зарисовки из жизни он когда-нибудь сможет довести до вполне сносного состояния и, возможно, показать кому-нибудь, может быть и самому Максиму Горькому. Недостижимая мечта, но всё-же… Человек-глыба и, в то же время, такой простой человек. Как же патетично на последнем слёте беломорстроевцев в Дмитрове, Алексей Максимович сказал: "Я уверен, вы сделаете грандиозный канал Москва-Волга, который изменит лицо нашей страны, её географию, будет обогащать всех нас изо дня в день… Обо всём этом нужно писать. Да, сначала появляется факт, а затем художественный образ. И фактов этих уже достаточно. Я чувствую себя счастливым человеком, что дожил до момента, когда могу говорить о таких вещах и знать, что это правда". Да, Алексей Максимович, но не так всё просто и не так всё однозначно.
Ковалёв перелистал назад несколько страниц тетради и, в очередной раз, принялся читать и вносить поправки в текст.
* * * Записи Ковалёва. Дожить до весны. * * *
Вадим подкатил тачку для загрузки и сел на землю. "Нет, только не лежать – потом не встану". Привалился спиной на земляной уступ забоя, растёр негнущиеся пальцы, усеянные занозами, и кое-как примотал веревкой подошву разбитого ботинка на левой ноге. "Каши просит… самому бы пожрать". В животе зажурчало. Пирожок с капустой, проглоченный в полдень, сил не добавил.
Игнат сыпал в тачку глинистую землю, большие комки норовили скатиться с лопаты. Вадим прикрыл глаза.
"Никогда не думал, что в тридцать третьем году буду рыть канал. Как такое могло случиться? Объявить вредителем за то, что не допустил нарушения технологии литья. И кто? Те, в кого верил… с кем мечтал… вот страну сделаем, через пятьдесят лет не узнаете.
