Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести

Загнали нас в излучину реки, не уйти. Нас-то дюжина, а у Дауд- бея в пять раз больше. Принялись они нас из луков расстреливать. Ра­нили коня у Омар-бея. Когда в тебя разом пятеро стреляют, не увернёшься.

Омар-бей крикнул: «Жизнь наша в руках Аллаха! За мной, братья!». Прорвались мы. Троих они свалили, а остальные ушли. Да они-то гонят нас одвуконь, а наши лошади пристали, едва бегут.

«Не уйти», — говорю я дядьке. А он отвечает: «Если до той рощи доскачем, значит, Аллах нас не оставил». Хлещем мы коней, гоним изо всех сил. Вот и роща. Вижу, в кустах вроде сталь блеснула. Тут я и понял: донские казаки!

Для них ордынцы — первый враг. Как те подскакали близко, ка­заки и вдарили из пищалей. Четверых убили сразу, Дауд-бея в плечо ра­нили. Ну, мы повернули и на них! Ордынцы — дёру.

Засадой как раз Ваня командовал. Тогда мы и побратались.

В позапрошлом году Менгли-Гирей воевал с Литвой. Ходили к Полтаве. Так я свою долю ясыря, пятнадцать пленных девок, пригнал к Ване в станицу.

У казаков в бабах завсегда нужда, одна на трёх мужиков. Ваня из них и выбрал себе жёнку. Казаки их не в рабыни берут, а в жёны. Цер­ковь в станице есть, и поп свой, венчает.

Скоро появилась станица. На высоком речном мысу поднимался земляной вал и тын из дубовых брёвен. Над ним виднелась крытая оси­новым лемехом маковка деревянной Михайловской церкви.

Седой атаман, Волк Андреич, встречал гостей у ворот. Обнял ста­рого приятеля Измаил-бея, но тут подъехал посол. Атаман в пояс по­клонился боярину Шеину и, взяв под уздцы его коня, повёл в станицу, к атаманской избе.

Матушка-атаманша с поклоном поднесла боярину чарку хмель­ногомёда и ломоть тёплого хлеба с солью. Поп возгласил: «Многая лета!» Ваня придержал стремя, помог сойти дорогому гостю.

В горнице был уже накрыт большой дубовый стол. Пятница, ничего скоромного. Но рыбный стол казаки приготовили — царя уго­стить не стыдно!

Боярина усадили в красный угол, под иконы. По правую руку — дьяк, по левую сел атаман. За дьяком посадили синьора Спинола. Онд­рей стоял у него за плечом, тихонько переводил на ухо. Первую чару выпили во здравие государя. Потом пир покатился.

— Отправил ли ты, атаман, своих в Серпухов, в городовые ка­заки? — спросил боярин.

—Лучших отобрал. сорок шесть человек, — ответил Волк Андреич.

—Почему сорок шесть? — рассердился посол. — Велено было по­слать сотню! И двух пушкарей. Гляди, атаман, вы теперича царские ка­заки. Это раньше у вас была вольница.

—               Помилуй, Дмитрий Васильич! Где ж мне взять сотню? Мы ведь в степи не зря стоим, несём службу государеву. Подымутся ордынцы али ногаи в набег, а у нас все броды, все тропы на виду. Тотчас пришлём гонца в Серпухов, предупредим Великого князя. А отдам я всех своих молодцов, так меня враз степняки выжгут. Уж и так с великим трудом отбиваемся. Хорошо с Менгли-Гиреем в дружбе. А пушкарей в нашей станице отродясь не было. Да где ж их взять, коли пушек нету. Глянь, боярин, какие поминки мы государю приготовили!

Трое казаков внесли в избу два сорока отличных бобровых шкур, три больших медвежьих и отдельно чёрно-бурую лису.

—Какова красавица! Володька, младшой мой, добыл...

Шеин со знанием дела погладил, помял шкурку, поглядел изнанку:

—Впрямь хороша! А кто ж это у тебя так красно шкуры выделы­вает?

—               Да прибежал к нам мужичок из Берестова, что под Киевом. Ма­стер! А ещё икры осетровой два бочонка добрых. И тебе, боярин, тож бочонок приготовил. Не откажи, прими.

—Ладно. Хитёр ты, Волк, — подобрел Шеин. — Чего тебе при­слать-то?

—Как всегда, хлебушка, соли, пороху да свинцу...

—Скажу государю. По первому снегу пошлём обоз.

—               Спасибо, боярин! А государю скажи, донские казаки служат ему честно и грозно.

Наутро купцы выложили товары на церковной паперти: прямо ярмарка! Котлы, ножи, топоры, косы, дешёвые турецкие материи, соль, но главное — оружие. Алачьян выставил на продажу две пищали и бочонок пороха, Коста — бочонок свинцовых пуль.

Оружие шло нарасхват. Пищали, свинец и порох сразу отложил себе атаман. Казаки пробовали сталь клинков, примеряли на себя коль­чуги и панцири. Отобрав, начинали торговаться. Серебром платили редко, чаще шел обмен. В уплату шли большие круги воска, бочонки лесного мёда, икры, а главное, шкуры лис-огнёвок, бобра, волка, мед­ведя.

Синьор Гвидо приказал Донателло принести и развернуть ше­стой вьюк. Там хранились прославленные миланские клинки: тонкие мечи и шпаги, кинжалы с кружевными бронзовыми эфесами, треуголь­ные стилеты, широкие кинжалы «коровий язык».

Однако казаки не оценили непривычное нарядное оружие. Ваня вынул из ножен красивый меч, повертел. Не по руке. Правда, за кин­жал отдал две лисьих шкурки и горностая. Еще три кинжала купили другие казаки.

— Нам придётся везти эти меха в Москву, а потом обратно? — спросил синьор Гвидо Алачьяна.

—               Зачем? Всё, что здесь выменяли, мы сложим в подвал под цер­ковью, а на обратном пути заберём. Казаки — народ честный.

После плотного завтрака посол отстоял в церкви раннюю обедню. Ондрей пел на клиросе. Потом они тронулись дальше, к рус­ским пределам.

Измаил-бей вывел караван точно к броду через Оку, возле Белоомута. Вечерело. Решили тут и заночевать. Фряжского гостя опреде­лили на постой к попу, отцу Варлааму.

После обильной трапезы гостей повели в баньку. Синьор Спи­нола подняться на полок не решился и очень дивился столь странным обычаям московитов. Донателло вымыл господина внизу, в большой лохани. А когда синьор Гвидо уснул на поповской постели, Ондрей долго сидел на крылечке, толковал с хозяевами. Они слушали его ис­торию сочувственно.

—              Страсти-то какие! — молвила матушка Анна Ивановна. — Так вы и шли голые, босые отсюда до самого Крыма? А отец-то твой в какой церкви служил? Архангела Гавриила? Это в Гавриловке, за Рязанью? А мать-то как зовут? Матрёна Ивановна? —спросила попадья и, всплеснув руками, бросилась обнимать гостя: — Ондрюшенька! Племяш ты мой родный! Не помнишь тётку? Да где ж помнить, тебе года четыре было, когда меня за отца Варлама замуж выдали. Жива, значит, сестричка моя старшая!

Гляди, батя, чудо какое! Привел Господь встретиться! Ну, слава Богу! Как же помочь тебе, племяш? Москва бьёт с носка, да слезам не верит. Ну как осердится Государь да положит опалу на твово госпо­дина? Иван Васильевич — грозный царь! Что тогда с Матрёшей станет да с Аннушкой? Племянницу-то в мою честь назвали. Давай, Варла- мушка, думай!

—              Да что думать-то? — ответил поп. — В Москве у нас един чело­век — мой старший брат Олеша. Ныне отец Анфим, иеромонах Чудова монастыря. Может, и подмогнёт, подскажет выход. Олексей к книжной премудрости с детства был склонен, вот и пошёл в монахи. Собирай, матушка, для него гостинец, а я письмишко напишу брату. Ежели Гос­подь поможет, всё у вас с господином ладно обернётся, тогда передай гостинцы да приветы от нас. А коли что не так, Чудов-то монастырь в Кремле, там все епископы и сам митрополит завсегда бывает. Приго­дится.

Москва

В Коломну приехали на Воздвижение. Измаил-бей сдал посоль­ство московским приставам. Через два дня добрались до Москвы.

«Велика Москва, — думал Ондрей, глядя на бесчисленные церкви и церквушки вдоль Ордынки. — Куда больше Кафы. И вся деревянная».

Только за рекою розовели новеньким кирпичом стены Кремля. Часть башен была в лесах, их достраивали.

В Иноземном приказе, по обычаю, привезённые товары первым осматривал бояре, посланные Великим князем. Десятая часть полага­лась государю как пошлина, «мыт». За остальное платили. Для оценки чужеземных диковин приглашали известных московских купцов.

В сей раз от государя приехал князь Данила Холмский да прибли­жённый государыни знатный грек Иван Рало. Товары смотрели и от­бирали без спешки. К вечеру пришел любимец государев, дьяк Фёдор Курицын, указал определить генуэзца на жительство к воеводе Об­разцу.

Воевода полгода назад отстроил себе новые каменные палаты. В деревянной Москве — редкость. Потому-то государь и направил к нему на постой знатного иноземца.