Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести

— Дело наше решённое. Не станет государь менять выгодный Державе договор.

В тот же день жившие в Москве итальянцы в складчину устроили пир в честь синьора Спидолы. Приодевшись, синьор Гвидо пошёл туда вместе с Ондреем. Удачливого посла окружили земляки. Венецианец Карло радостно расцеловал его:

— Поздравляю! Блистательный успех. Мессир Дориа будет вами весьма доволен.

Стол был уже накрыт, но ждали Аристотеля Фиорованти. Нако­нец, приехал и он. Хозяин рассаживал гостей. Ондрея удивило, что на пир пригласили и несколько русских. Князя Палицкого, Ивана Рало, ближнего боярина государыни, и игумена Волоцкого монастыря Ио­сифа Санина усадили как раз напротив синьора Гвидо.

«Неспроста это!» — подумал Ондрей. Особенно не понравился ему монах, маленький, с яростными глазами. Ондрей шепнул хозяину. Но тот был занят разговором с соседом.

Пьетро Дебосис, прославленный литейщик, рассказывал об от­ливке величайшей в мире Царь-пушки. Итальянского вина и москов­ских медов хватало. Начались здравицы. Синьор Антонио Венецианец расспрашивал синьора Гвидо о Генуе:

—               Здоров ли кардинал Коралли? Вы знаете его?

—Вполне здоров и весел. Он часто бывает в нашем доме.

—Как подвигаются его труды по унии с Греческой церковью?

—Потихоньку. Впрочем, эти дела далеки от меня.

—               Но ведь объединение христианской церкви под рукой Святого Отца станет величайшей победой над дьяволом! Вы с этим согласны?

—Конечно, объединение всех христиан было бы благом, но до­биться этого не просто. Тут ещё так много трудностей.

Ондрей увидел, как Иван Рало что-то шепчет на ухо игумена. Монах покраснел, было заметно, что он в ярости.

«Что говорит этот грек? Похоже, он толмачит слова моего хо­зяина. Но что он говорит?» — подумал Ондрей и с беспокойством тро­нул за плечо синьора Гвидо.

Тот только отмахнулся:

—Не мешай!

Во вторник сеньора Спинола вызвали в Иноземный приказ. За широким столом под образами сидели князь Данило Холмский, дьяк, Иван Рало и двое бояр, которых Ондрей не знал. Рядом с ними тере­бил серебряный наперсный крест Волоцкий игумен. У Ондрея от пред­чувствия беды на голове зашевелились волосы: «Ох, не к добру здесь этот черноризец».

—               Донесли Великому государю, — начал князь Данило, — что при­ехал ты к нам не с добром и дружбой, как послу положено, а, аки змий аспид, с коварными замыслами супротив Великого государя и Святой Православной церкви. Отвечай истину, как на духу, был ли ты поза­вчера на пиру у фрязина Алонсо?

Ондрей перевёл.

—Был, — ответил побледневший синьор Гвидо. — Но я приехал сюда как искренний друг московского Государя, и ни словом, ни делом не пытался нанести вред ему и его великой Державе.

—Говорил ли ты, что кардинал Коралли — твой близкий друг?

—               Я знаю кардинала Коралли. Он бывает в доме моего отца, но я не называл его своим другом.

—               А знаешь ли ты, что сей сын сатаны замыслил подчинить Свя­тую Православную церковь еретику папе римскому и погубить дело Христово?

— Но ведь объединение с Греческой церковью принято на Фло­рентийском Вселенском Соборе. И эти решения подписали патриарх Константинопольский и все греческие иерархи, в том числе и Митро­полит Московский Исидор. А я прислан в Москву от банка св. Георгия для заключения торгового договора. До церковных споров мне дела нет.

— Лжёшь, фрязин! — прервал его игумен.

Преподобный Марк, митрополит Эфесский, не подписал тех пагубных решений! И Православная Церковь Русская их не признала! А вор и еретик Иси­дор, подкупленный латынцами, отрешён от сана и изгнан из Державы Московской!

— Но я никогда не говорил о присоединении русской церкви к Унии!

— Опять лжёшь! Ты сам сказал, что уния с еретической Латин­ской церковью являяется величайшим благом и что ты мечтаешь до­жить до того дня, когда Святая Русь поганому папе подчинится. Я собственными ушами слышал, — яростно потрясал маленьким кулач­ком игумен Иосиф.

«Вот что толмачил грек Иосифу Санину! — с отчаянием подумал Ондрей. — Попал Синьор в страшную ловушку. Хитра царица! Всё может простить Великий государь, а попытку совратить Русь к Унии не простит».

Князь Данило поднялся со своего места.

— Преподобный отец Иосиф уличил тебя, фрязин, в великом грехе. Государь наш завсегда стоит на страже веры православной. А по­сему ты, Гвидо Спинола, поиман Господом и Великим государем. Царь повелел заковать тебя в железа и посадить за приставы. Моли Бога, чтобы Великий государь тебя, грешника, помиловал. Взять его!

Гвидо заковали в кандалы и посадили в ту же светёлку в каменном доме воеводы Образца, где он жил до этого. Воевода и стал приставом при иностранце. О слугах государь не вспомнил, и Ондрея оставили на свободе.

—Пришла беда, Вася! — говорил Ондрей Ворону. — Права была матушка! Гордыня — мать всех грехов. Ведь предупреждали его! Не по­слушал. Не уберёгся. А что теперь нам делать?

—Бог знает. И впрямь худо. А мы в Москве сироты: ни родных, ни друзей. И совета да подмоги спросить не у кого.

— Надо искать зацепочки, — задумался Ондрей. — Во-первых, в Чудовом монастыре отец Анфим. Может, что и присоветует. Да и по­минки ему я не отдал. Потом надо бы найти Степана Фёдорыча, по­дьячего. Помнишь, с нами из Крыма ехал?

—               Ясное дело. А где его искать?

—Я его возле Успенской церкви на Лубянке встретил. Должно, где-нибудь близко и живёт.

—Обойду окрестные церкви да поспрошаю. Чать, не иголка, че­ловек известный.

— Ещё и Солари. Первый друг нашего господина. Сидеть да ждать — беды не изживёшь. А будем стараться, так Бог поможет.

Ондрей начал с Солари. Итальянец схватился за голову и забегал по избе, призывая Мадонну и проклиная венецианцев:

—Коварные собаки! Обман и донос для них — первое дело. Еще бы, договор с Генуей им — прямой убыток.

—Что ж делать, синьор? Надо спасать бедного господина.

—Ох, Андрео, тут я бессилен. Русские в каждом иноземце видят лазутчика. Ежели я пойду просить за друга, получится только вред. По­пробуй ты. Ты ведь для них свой.

«Трусит Пьетро, — понял дьякон. — А что сделаешь? Свою шкуру бережёт».

В Чудовом Ондрею указали на старую избу возле палат архиманд­рита.

—Ищи там, у переписчиков.

На большом дубовом столе в медных шандалах горели свечи. Четверо писцов работали усердно, не поднимая головы.

—               Тебе здесь что надо, дьякон? — строго спросил немолодой пол­ный монах в чёрной скуфейке на лысоватой голове.

—Отца Анфима разыскиваю.

—               Я — Анфим. Почто нужен?

—Письмо тебе привёз и поминки из Белоомута.

Монах вдруг широко улыбнулся. Строгое лицо подобрело.

— От братика послание! Вот радость-то! Пошли ко мне, побесе­дуем! — сказал Анфим.

Он встал, и обернувшись к сгорбленному седому монаху, молвил:

—               Отец Евфросин! Побудь тут за старшего. Ежели кто спросит, я в своей келье.

В маленькой келье отец Анфим засветил свечку, усадил Ондрея на чурбачок у столика и первым делом достал письмо на берёсте.

— Велика милость Господа! Жива Матрёнушка с детьми. А Анна уж давно похоронила её. Так ты племяш, значит, Анны Ивановны? Добро! Мёд липовый, земляника сушёная. Грибочки солёные. Масте­рица-попадья знает, чем угодить старому чревоугоднику. Ну, а твои дела ладно ли, дьякон? — спросил монах, не торопясь вынимая из ивовой корзины поминки и раскладывая их на столе.

—               Беда, отец Анфим. Попал мой хозяин в железа. А ведь матушка и сестра в Кафе заложниками. Беда, а что сделать, не знаю.

—Да уж... Попал твой фрязин как кур в ощип. Слышал я. А сам виноват, нешто можно столь разные поминки подносить двум цареви­чам, каждый из коих может завтра стать Великим государем. Разгневал государыню, вот она и показала фрязину, почём фунт лиха.