Евгений Салиас - Кудесник
«Да. Наконец… — прошептал он вслух. — Наконец я в Риме. Завтра свезу письмо великого командора ордена и увижу, что делать. Что делать? Да. Это вопрос страшный! От этого вопроса, от этой мысли „что делать“ у меня кружится голова, как если бы я стоял на краю бездны. Я знаю, что я не упаду в нее, но вид глубины ее мне захватывает дыхание… Рим, Болонья, Женева, Базель, Страсбург и, наконец, Париж. Ну, а потом? Да. Потом что?»
Задумчивость и почти печаль долго не сходили с лица этого человека, по-видимому, цветущего здоровьем и обладающего всеми благами мира, чтобы быть счастливым и беспечным. Все у него есть. Прежде всего — молодость и красота, а если уж не красота в строгом смысле слова, то все-таки чрезвычайно привлекательное лицо, ум, ярко блестевший в глазах, знатность и, наконец, большие средства, по-видимому, богатство. Ко всему и звание капитана королевских испанских войск, что очень важно для всякого дворянина. Да, но все это казалось и верилось только простодушному наблюдателю. В действительности у Иосифа Бальзамо не было по-прежнему ничего этого, за исключением пылкого, дерзкого и изобретательного до гениальности ума. А еще в придачу редкий дар природы соблазнять и прельщать всякого и, приводя в восхищение, заставлять без труда обожать себя.
Впрочем, если теперь у графа Александра Калиостро не было по-прежнему знатного имени, большого состояния и упроченного общественного положения, то все-таки он был далеко не тот человек и не в том положении, в каком был около десяти лет назад, когда направлялся с загадочным Альтотасом к берегам Нила.
Если учитель не посвятил ученика в обещанную тайну составления жизненного эликсира, чтобы жить вечно, и не передал ему рецепта лить золото и алмазы из простого угля, то многое и многое завещал загадочный человек своему юному ученику, другу и последователю.
Альтотаса не было теперь на свете, то есть его нигде не было. Он исчез, рассеялся, как дым, испарился, как облако.
Учитель и ученик вместе прибыли в Корфу года три тому назад, были радушно приняты командором мальтийского ордена. И здесь однажды мудрого Альтотаса не стало. Его ученик долго горевал по учителю и со вздохом, с какой-то тревогой на лице вспоминал об Альтотасе и редко произносил его имя даже про себя.
Калиостро говорит, что Альтотас не умер… ибо не может никогда умереть, как бессмертный. Но где он — не известно никому!.. Однако многие вещи, принадлежавшие Альтотасу, теперь у Калиостро, в том числе перстень с большим многоцветным бриллиантом.
Были слухи, что Альтотас томится в Мальте, заключенный в темницу… Были слухи, что он убит неизвестным злодеем, который воспользовался всем его имуществом, редкими книгами и даже его замечательными рукописями и изобретениями… Плоды всей жизни и усиленных занятий принадлежат злодею-убийце.
Вероятнее всего, Альтотас умер и завещал все любимому наперснику, который, скрывая теперь кончину учителя, дает повод к клевете. После этого исчезновения Альтотаса общественное значение и обстановка графа Калиостро сразу изменились.
Два месяца тому назад великий магистр и командор ордена мальтийских рыцарей Пинто назвал графа Калиостро «братом», клялся в вечной признательности за оказанные услуги и снабдил в дорогу рекомендательными письмами и даже крупной суммой денег. Граф отправился в Рим по поручению и по делу командора мальтийцев, и должен был, справив поручение у папского престола, ехать назад… Он обещал вернуться.
Но теперь он улыбался лукаво и насмешливо при этой мысли. Его мечты уже опередили его будущее путешествие и уже были давно в столице Франции, при дворе Людовика XVI, недавно вступившего на престол.
Зачем стремился уже тридцатилетний граф Калиостро в Париж — он почти сам не знал. Он жаждет блеска, шума и славы. А все это приютилось там.
«Да… Там или нигде… покорю я себе людей, и все людское будет у моих ног!» — думает он…
VIII
Был тот же ноябрь месяц, того же года, но в ином, отдаленном от теплой Италии холодном краю. Среди необозримых снежных равнин кое-где чернелись отдаленные леса, кое-где серыми гнездами ютились деревушки. Среди этих снеговых равнин широко, размашисто раскинулся большой город, тоже серый, деревянный, с узкими кривыми улицами; только средина города каменная, обнесенная высокой зубчатой стеною, где высятся златоглавые храмы и колокольни. Город этот мало похож на Рим, а между тем это тоже Рим — северный, православный.
Версты за две от одной из застав московских, в деревушке по прозвищу Бутырки, на косогоре, смирно и покорно стояла тройка заморенных и худых лошадей. За ними лежал на боку одним полозом торчавший вверх большой возок. Около лошадей, сбитых в кучу и как бы связанных всей спутанной сбруей и повернувшейся оглоблей, лежащей на спине коренника, затянутого поэтому съехавшим хомутом, стояли два человека, по-барски одетых. Оба они стояли неподвижно, опустив руки и молча глядя на опрокинутый возок.
На дворе между тем быстро наступали сумерки.
Один из двух путников, поменьше ростом, пожилой, оглянулся еще раз на деревню, черневшую среди снегов в полуверсте, и покачал головой.
— Ведь сейчас и ночь! Что ж мы будем делать? — проворчал он. — Грибы что ль искать! — угрюмо сострил он.
Стоявший около него второй путник, молодой, высокий, красивый, одетый несколько изысканнее, в бархатной шубке с собольим воротником и обшлагами, в такой же шапке, отвечал смехом.
— Да, смейтесь, — проговорил первый. — Мало тут веселого! Мы бы теперь давно в Москве были. Ведь тут рукой подать.
— Рукой подать… — повторил молодой и прибавил: — Опять этого я не понимаю!
И в этих нескольких словах молодого путника, произнесенных правильно и чисто, был, однако, заметен какой-то странный, будто иностранный выговор.
— Что это значит — рукой подать?
— А, ну вас! — отмахнулся первый. — Ну, значит, близко. Ну вот она, Москва-то! Кабы не овраг, огни бы видать отсюда… Надо же было этому дьяволу перевернуться тут, да и сам он теперь провалился в тартарары.
— Странное название. Как вы сказали? Тартары. Это название деревни?
— Название деревни — Бутырки. Тут, видно, прежде одни бутари живали! — пошутил пожилой путник.
— Вы сказали, однако, ушел в тартары.
— Не тартары, а тартарары. И не ушел, а провалился.
— Стало быть, здесь все-таки живут татары?
На этот раз пожилой весело расхохотался в свою очередь:
— Это деревушка-то, по-вашему, татарская? Ах вы, уморительные!.. Ведь вы как есть немец. Ей-Богу!.. Скажите: за весь наш долгий путь ведь вы у меня много слов новых по-русски выучили?
— Много, Норич, но только я думаю, что это все такие слова, без которых я бы мог обойтись, — ответил, лукаво усмехаясь, молодой человек.
— Почему ж так?
Не дождавшись ответа, пожилой человек, которого его спутник назвал Норичем, воскликнул:
— А! Вон они ползут, черти этакие!
На дороге из деревушки к косогору показалось человек пять мужиков. Впереди их шел ямщик.
— Ну, ну, живо! Черти этакие. Что он вас, из речки, что ли, выудил, как окуней? Шутка сказать, мы здесь час стоим! — начал кричать Норич. — Ну, берись живо! Поднимай!..
Подошедшие крестьяне почтительно и даже страховито поснимали шапки перед двумя путниками, потом дружно взялись за большой, тяжелый возок, приподняли, как перышко, и бережно, как если бы он был хрустальный, поставили его на полозья. Заморенные лошади только чуть-чуть шевельнулись.
Молодой человек полез в карман. Пожилой увидел его движение и воскликнул:
— Ну вот, баловство какое! Очень нужно! Они же, черти, не могут дорогу в исправности содержать, так чего ж им на чай еще давать!
Но молодой человек, не обращая внимания на это замечание, дал крестьянам немного мелочи.
Вся гурьба оживилась при виде серебряных монет и сразу попадала в ноги с причитанием: «Вечно будем Бога молить!» — и т. д.
— Доброе дело, барин, — сказал ямщик, усаживаясь на облучок. — Тут вся деревня почитай голодная сидит.
— Отчего?! — оживленно воскликнул молодой человек.
— Как отчего: хлеба нет.
— Почему же хлеба нет?
— Как почему: не собрали ничего. На семена не хватило… Да это у нас не в диковину.
Оба путника влезли в возок, поправив предварительно подушки и кое-какую мелочь, которая вся перетряслась при падении возка. Через минуту возок двинулся.
— Смотри ты, леший, опять нас не вывороти где!
— Зачем. Как можно… Будьте спокойны! — отозвался ямщик таким голосом, как будто ничего подобного с ним никогда не случалось и случиться не может.
Он задергал вожжами, начал со всей мочи хлестать всех трех заморенных лошадей, и возок заскрипел по морозному снегу.
На дворе уже был вечер. Через полчаса мелкой, плохой рысцою возок въезжал в заставу города.
