Ольга Гурьян - Один Рё и два Бу
Уж время бы наступить темноте, а небо было багровое от огня, и оттого так светло, как в полдень. Мы совсем ослабели от страха и от пения, и многие начали тихонько плакать, а некоторые заснули. Монахи принесли свои одеяла и постелили нам в большом храме, и весь пол был так тесно усеян детьми, что монахи переступали через нас, чтобы добраться до какого-нибудь малютки, рыдавшего особенно горько.
На рассвете по одному, по двое стали появляться взрослые, искать своих детей. Но вместо того чтобы увести их домой, они располагались под соснами и печально перешептывались между собой, и от этого многоголосого шепота казалось, что тысячи сосен шумят, кивая ветвями.
На следующий день пришел ко мне Хироси. В руках у него был небольшой узелок — все, что удалось ему вынести из бушующего пламени. Он рассказал мне, что наш дом сгорел и отец и мать погибли в огне. Я спросила его, что стало с моей кошечкой, и он ответил, что кошка убежала в самом начале и если она жива, то вернется на старое пепелище, а если нет, он достанет мне нового котенка. И хотя он был в то время совсем еще молодой мальчик, он так хорошо сумел меня утешить, что я, немножко поплакав, скоро успокоилась. По правде сказать, была я еще так мала и глупа, что не могла понять своей тяжкой утраты.
Мы прожили в монастыре несколько дней, и он все время нежно заботился обо мне, так что в самом деле заменил мне отца и мать.
В этот страшный пожар погибло семнадцать тысяч человек. За мостом Рёгацу в их память сооружен храм. Если пожар минует нас, я обещаюсь пойти туда, принести богам жертву…
— Просто уж не знаю, что делать, — сказала Мицуко и вздохнула. — Я уж с утра и крахмал развела, а теперь придется все перестирывать. Все в копоти.
— Я тебе помогу, — сказала О-Кику. — Не огорчайся.
Так они сидели, изредка перекидываясь двумя-тремя словами с соседями.
— Говорят, пожары бывают тогда, когда у плотников не хватает работы, — сказала одна женщина.
Но О-Кику с жаром возразила:
— Зачем так говорить? Ведь это неправда! Всем известно, что у нас в Эдо каждый день в неделе где-нибудь да горит. Кто-нибудь переносил жаровню с места на место и уронил уголек. Мало ли как это могло случиться!
— Такой был утром красивый снег, — проговорила одна девушка. — Можно было подумать, что весь сад усеян цветочными лепестками. Но лепестки не тают так быстро.
— Цветы Эдо — пожары, — сказала наставительно ее бабушка. — А снег еще будет, налюбуешься им. Еще много раз успеешь порадоваться ему, пока нетающий снег покажется в твоих волосах.
Между тем ветер утих и опасность миновала. Все вернулись в свои дома. С соседней улицы уже долетала песня возвращающихся детей.
Токуити заметил, что Хироси снова вынул ящичек с изображением ириса и положил на прежнее место тяжелый мешочек.
О НЕСЧАСТНЫХ ВЛЮБЛЕННЫХ
Лет за шестьдесят до начала этой повести приехал в Эдо человек, по имени Торая Дзироэмон. Он привез с собой из Киото несколько деревянных кукол, одетых, как мужчины и женщины, монахи, солдаты, всадники и носильщики. Торая открыл кукольным театр, и зрители с удовольствием смотрели, как куклы прыгают по сцене, стреляют из лука, правят лодкой и танцуют под аккомпанемент музыкантов, отбивающих такт веерами и барабанами. Но с течением времени пьесы становились все сложнее. Уже стук барабана казался простым и грубым, и его сменили мелодии струн сямисэна, и привезенных из Киото кукол уже не хватало, чтобы исполнить все роли. Так случилось, что внук основателя театра — и звали его Дзюромару— постоянно заказывал резчику по дереву Хироси все новых и новых кукол.
Однажды среди зимы Хироси собрался отвезти в театр только что выполненный заказ, тогда Токуити стал упрашивать взять его с собой. О-Кику, усердно протиравшая кукольные головы шелковым платком, тотчас поддержала его просьбу.
— Хоть я всего только женщина, — заговорила она, — и моя похвала немногого стоит, должны вы признать, братец, что Токуити усердно трудится и во всех делах у него самые лучшие намерения. Почему бы ребенку не развлечься немного, и это будет заслуженная награда. К тому же, естественно, что, надеясь стать со временем кукольным мастером, хотел бы он увидеть, как эти куклы разыгрывают различные чувства. А также следует добавить, что, если вы возьмете Токуити с собой, не придется вам зря тратить деньги, нанимая носильщика, а сможете вы, уложив кукол на тачку, довезти их до места.
— Хорошо, — сказал Хироси. — Я согласен, согласен.
Токуити скорей побежал переодеться в теплый халат…
Пока Хироси и Дзюромару развертывали и разглядывали кукол, Токуити чинно стоял за спиной Хироси, ни звуком, ни движением не выдавая своего нетерпения, но только сверлил глазами затылок Хироси и мысленно настойчиво повторял:
«Ну оглянись, ну оглянись, ну скоро ли?»
Наконец Хироси обернулся и, увидев отчаянное выражение его лица, обратился к Дзюромару со ело вами:
— Этот мой мальчик никогда еще не видел, как представляют куклы, и очень хотел бы посмотреть их игру.
— Конечно, пусть посмотрит, — любезно ответил Дзюромару. — Сегодня мы показываем печальную историю двух влюбленных — девушки Охацу, проданной хозяину чайного дома, и Токубэя, бедного приказчика, у которого обманом выманили деньги, так что не осталось у него средств выкупить возлюбленную. Решают они тайно убежать вдвоем. Пьеса уже началась, но самое интересное впереди.
Тут он объяснил Токуити, как пройти в зрительный зал, а сам снова занялся куклами. Так как Токуити еще никогда не бывал за кулисами театра, то не пошел прямо, как было ему указано, а, очутившись в коридоре, заглянул в первую дверь и увидел, что там какой-то старичок причесывает куклу, красиво укладывая волосы, перехватывает их на макушке полоской золотой бумаги и вкалывает в них богатые парные гребни.
Токуити прикрыл дверь и заглянул в следующую.
Здесь были прислонены к стене куклы, ожидающие выхода. Казались они вялыми и безжизненными. У одной голова была опущена на грудь, у другой склонилась вбок, что придавало ей опасливое и подозрительное выражение. Около кукол сидел на страже маленький мальчик. Увидев Токуити, он вскочил, и глазенки у него сердито сверкнули. Токуити отступил и поскорее задвинул дверь. Теперь он очутился перед занавеской, пальцем отвел ее немного в сторону и увидел сцену театра, но не прямо перед собой, как зрители из зала, а сзади, можно сказать, с изнанки — не лица, а спины, не декорации, а их бесцветную оборотную сторону.
За пересекавшей всю сцену низкой дощатой перегородкой кукольник в светло-голубой одежде, стоя на высоких деревянных подставках — сандалиях, вел главную куклу. Он держал ее на левой руке и этой же рукой управлял ее головой — движением ее глаз и губ, ее улыбкой и слезами.
Правой рукой он двигал правую руку куклы, и кукле, приложенной к сердцу человека, передавалось волнение его чувств и мыслей, так что казалась она чудесно ожившей. Рядом, незаметный в своем черном халате, помощник кукольника управлял левой рукой куклы. Сквозь узкие прорези в черной ткани закрывавшего голову капюшона его глаза, не отрываясь, следили за куклой, чтобы движение руки не нарушало гармонии остальных частей ее тела.
Кукла изображала женщину, а у куклы-женщины нет ног, потому что их не видно — они постоянно закрыты тяжелой оторочкой ее халата, и, следовательно, они не нужны. Но, скорчившись за перегородкой, второй помощник, также закутанный с ног до головы в черный балахон, то расправлял край ее костюма, когда кукла шла, то складывал его, когда она садилась. А так как снизу ему не было видно положение ее тела, главный кукольник направлял его то резким толчком локтя, то пинком ноги. Так, оживленная тремя людьми, кукла двигалась гармонично, в такт музыки сямисэна, в соответствии со словами рассказчика. Эти двое — рассказчик и музыкант сидели с правой стороны сцены. Перед рассказчиком на украшенном пышными кистями пюпитре была развернута книга — текст пьесы, и он то пел, то декламировал его. А музыкант, касаясь пластинкой слоновой кости струн сямисэна — трехструнной гитары, обтянутой кожей кошки, подчеркивал интонацию слов и волнение выражаемых чувств.
Пословица говорит: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Вот сколько слов пришлось потратить, описывая все, что Токуити увидел в несколько кратких мгновений. Опустив край занавески, он коридором обогнул сцену, вышел в зрительный зал и сел на пол. Теперь, не замечая кукольников, он мог смотреть в лицо куклам, отдавая все свое внимание происходящему на сцене действию. И хотя он пропустил начало, но, вспомнив объяснение Дзюромару, все понял.
Час быка — третий час ночи. Фонарь освещает комнату в чайном доме. Все спят. Под лестницей, закрывшись клетчатым одеялом, спит служанка. Наверху каморка хозяина и чуланчики танцовщиц. Там тоже спят.
