Ольга Гурьян - Один Рё и два Бу
И тут Мицуко зевнула. Бедняжка, ведь она весь день готовилась к празднику, но О-Кику засмеялась и, поддразнивая, проговорила:
Губы раздвинув,Мицуко круглым зевкомВстречает луну.
Но Мицуко ничуть не смутилась и тотчас ответила:
Любуясь луной,Еще на слепого наткнетесь.Он будет смеяться.
— Возможно, возможно! — сказал Хироси. — В такую ночь трудно отвести глаза от божественного светила. Где уж заметить, что у вас под ногами? Однако же поэты видят всё и всё успеют воспеть. — И он, в свою очередь, прочел стихи:
В сиянье луныНа полу, на циновкеТени от сосен.
— Это Басе? — спросила О-Кику.
— Нет, нет, — сказал Хироси. — Это Кикаку, его ученик. Но если вы хотите, я расскажу вам о великом Басе.
Все подсели немного ближе, расправили складки одежды на коленях и застыли неподвижно, слегка наклонив головы и выпрямив спины. А Хироси начал свой рассказ.
РАССКАЗ ХИРОСИ: КАК БАСЕ ОЖИДАЛ ПОЛНОЛУНИЕ
Встретишь Басе на улице и не оглянешься посмотреть ему вслед. И в голову не придет, что прошел мимо несравненного поэта. Подумаешь: горожанин из небогатых, пожилой человек, больной или, может быть, невыспавшийся: лицо отечное, глаза припухшие. А присмотришься — странное лицо, противоречивое. Жиденькие усы и брови редкие, а волосы в них свисают длинные, затеняя глаза, как изображают древних мудрецов. Нос длинный, щедрый, толстый, мясистый, а рот чересчур маленький, поджатый, скупой. Но как великодушно он дарит нас дивными стихами.
Так, в лице ни красоты, ни величия, в простой одежде паломника, в соломенном плаще бродит Басе по стране от Осака до Оу. Случилось ему однажды идти одному по отдаленной сельской местности. Было это в полнолуние. Небо залито светом, светло как в полдень.
Так хороша была эта тихая, ясная ночь, что Басе не стал искать ночлега, а продолжал свой путь. Вдруг сломанная ветвь на дороге остановила его шаги, не-м ройный шум смутил его слух, и, оглянувшись, он увидел на опушке рощи нескольких крестьян, которые пили из маленьких чашек подогретую водку — сакэ и по очереди читали стихи. Басе хотел пройти мимо, не беспокоя их, но человек с полным и важным лицом — видно, староста ближней деревни — заметил его и сказал:
— Вон идет нищенствующий монах. Позовем его!
Так он сказал, и все остальные сейчас же закричали:
— Эй, ты, подойди-ка поближе! Садись отдохни, не бойся! Мы люди добрые, уж раз тебя сюда занесло, так и быть, угостим тебя чашечкой сакэ. Пусть никто не скажет, что в нашей деревне неприветливы к путникам в ночь полной луны!
Басе принял приглашение и занял самое нижнее место. Староста сказал с важностью:
— Собрались мы здесь, чтобы чествовать полнолуние. Каждый из нас по очереди должен сочинить об этом стихи. Понатужься и тоже придумай что-нибудь.
— Прошу меня извинить, — сказал Басе. — Я человек ничтожный. Как мне посметь принять участие в развлечениях такого уважаемого общества?
Сказал он это не потому, что презирал этих бедных людей, и не затем, чтобы пошутить над ними, а лишь не желая смущать их превосходством своего таланта и радуясь тому, что и в такой дикой местности люди любят поэзию. Но они не поняли его намерений, принимая его за необразованное и грубое существо, каким являются все нищенствующие монахи, думающие лишь о том, как бы выпить и поесть на дармовщинку. Поэтому они закричали:
— Ну, ну, худо ли, хорошо ли, сочини хоть одну строчку, всего пять слогов.
Басе улыбнулся, сложил почтительно руки и сказал:
— Если вам так угодно, не посмею я отказаться. Вот вам одна строчка:
Новолуние!
Тут они начали смеяться и кричать, перебивая друг друга:
— Новолуние! Вот дурак! Глупый, как редька!
А староста сказал, поучая:
— Как же ты говоришь «новолуние»? Разве ты не понял, что стихи должны быть о полной луне?
Но другие перебивали его, восклицая:
— Да пусть его! Тем смешней! — И, вскочив со своих мест, столпились вокруг Басе, смеялись и насмехались.
Но он продолжал:
Новолуние!С тех самых пор я все жду…И вот наступила ночь.
Тут они поняли, что никто из них не сумел бы выразить таким тонким, едва уловимым намеком томление о сияющей красоте луны, долгое ожидание я восторг этой ночи. В восхищении, изумленные, они спросили его имя.
— Мое ничтожное прозвище — Басе, — сказал он.
И все они склонились перед ним до земли, прося прощения и воздавая ему почести, потому что имя Басе известно по всей земле от края и до края: пастуху на крутых горных склонах, рыбаку на пустынном морском побережье — всем.
КРАСНЫЕ ЦВЕТЫ ЭДО
Один лист закружился, упал с ветки. Второй оторвался, лег рядом с ним. Вдвоем не так печально, не так ли?
Один за другим багровые листья кленов, колеблясь, падают. Все осыпались. Наступила зима.
Токуити проснулся и увидел, что вся комната полна чистым сверкающим светом.
— Первый снег выпал! — закричал он и выбежал в сад.
О-Кику уже стояла там, неподвижная, очарованными глазами смотрела на снег.
Пришел Хироси, прибежала Мицуко. Все стояли, смотрели на снег.
Снег выпал ночью, под утро ветер прогнал тучки, и теперь солнце светило яркое и холодное с большого голубого неба. Снег сверкал, пронзительно белый и прозрачный. От него пахло свежестью — чуть уловимый аромат, нежней и легче запаха цветов.
Внезапно Токуити почувствовал, что у него защипало глаза. Не оттого ли, что снег такой ослепительный? Он протер глаза рукой — это не помогло. Какая-то мутная пелена застилала все вокруг. В воздухе замелькали мохнатые черные хлопья. Снежные хлопья пушистые и белые и тают на ладони. А эти прилипли к коже, и нельзя их стереть. Вдруг О-Кику закашлялась и не могла остановиться.
— Сажа! — удивленно вскрикнула Мицуко, глядя на свои растопыренные пальцы. — Где-то горит!
Все подняли глаза и увидели, что день как будто померк, и ветер несет клубы дыма, и будто серым и едким туманом окутало дом и деревья.
— Горит далеко, — сказал Хироси. — Но пламя, подхлестываемое ветром, может перелететь сразу две-три улицы. Надо приготовиться.
С бледными лицами, но, двигаясь спокойно, все тотчас вернулись в дом. О-Кику сняла со стены и свернула изображение богини красоты и вместе с Мицуко собрала и связала в два больших узла одежду и постели. Хироси тщательно завернул кукол, а свои инструменты завязал в платок и спрятал в рукав. Все это они вынесли из дома и остановились у ворот.
Ветер дует во всех направлениях, как открытый веер, — сказал Хироси. — Неизвестно, откуда придет огонь и куда нам уходить. Сядем и будем спокойно ждать.
— Прошу извинить меня, — сказала О-Кику. — Может случиться, вы ничего не забыли? Что-нибудь очень важное? — И она значительно посмотрела на брата.
— Забыл, забыл! — проговорил Хироси и торопливо вернулся в дом.
Токуити, оглянувшись через плечо, увидел, что он вошел в большую комнату и прямо подошел к нагромождению полок в углу. Здесь он вынул один из ящичков — на нем был изображен цветок ириса. Потом, засунув руку по локоть в образовавшееся отверстие, он вытащил оттуда небольшой, но тяжелый мешочек и опять вставил ящик на место. Но рука у него дрогнула — мешочек упал на пол и зазвенел серебряным звоном. Хироси поднял мешочек, спрятал и рукав и вернулся к ожидавшей его семье.
Сперва они сидели молча, обхватив руками узлы, не в силах оторвать глаза от бушевавшего вдали мори огня. Из всех остальных домов в переулочке люди тоже вынесли свои пожитки, сидели и ждали, казалось, безучастно.
В это время в конце переулка показалась небольшая процессия. Может быть, двадцать или тридцать детей шли по нескольку в ряд под охраной взрослых мужчин. Эти мужчины останавливались у каждого дома и вежливо говорили:
— Начался пожар! Дайте нам ваших детей.
Детишки вставали и присоединялись к процессии. Девочки постарше несли на спине малышей. Когда они остановились около дома Хироси, Токуити гордо отказался уйти:
— Я уже большой и не покину моих благодетелей!
Дети ушли и скрылись вдали. Чтобы придать себе храбрости, они пели тоненькими голосами. Но слов уже нельзя было разобрать.
— Когда я была совсем маленькая, — заговорила О-Кику, — случился ужасный пожар, и вот так же собрали всех детей и увели в отдаленный храм. Там усадили нас в парке под соснами, и мы сидели смирно и только беспрестанно пели — одну песню кончим, сейчас же начинаем новую. И все время мы ждали, что скоро пожар окончится и наши родители придут за нами. Но никто не приходил. Под вечер монахи накормили нас, и каждому досталось по рисовому колобку.
