Робин Янг - Крестовый поход
— Но если я пойду на Триполи, то тем нарушу мирный договор с христианами.
— Разве замыслы Генуи захватить Александрию не отменяют этот мирный договор, мой султан? — быстро спросил Анджело и бросил взгляд на Назира.
— Это правда, мой повелитель, — подал голос Назир. — Если франки готовятся пойти на тебя, то они уже нарушили мирный договор.
— Мой повелитель, дозволь сказать мне, — произнес один придворный.
— Говори, эмир Давуд.
— Этот чужестранец, — показал он на Анджело, — удостоверяет то, что доносят нам из вечерних стран. Мы знали, что франки строят корабли. Теперь знаем зачем. Мы тревожились, что монголы и франки заключат союз. И теперь видим, что наша тревога не напрасна. Надо действовать.
Лицо Калавуна окаменело. Рука смяла свиток.
— Почему ты ко мне пришел? — неожиданно спросил он, посмотрев на Анджело.
— Мой султан, я опасаюсь разориться из-за действий Генуи и…
— Нет, — прервал его Калавун, — какая тебе от этого польза? Почему ты единственный из купцов пришел ко мне с этим? Разве другие не боятся разориться?
— Это правда, мой султан, в этом у меня есть особый интерес. Ведь я продаю мамлюкам невольников.
— Если я возьму Триполи, то мне не надо будет их покупать.
— Да, мой султан, но я готов помочь вашему войску войти в Триполи. У меня там есть свои люди, и они откроют ворота. Не потребуется долгая осада. В награду я прошу отдать мне каждого десятого из тех, кого вы захватите.
— Но ты христианин и, значит, просишь у меня только мусульман? — спросил Калавун угрожающим тоном.
— Нет, мой султан, я прошу только христиан, — ответил Анджело. — Которых с выгодой продам монголам.
Калавун долго молчал. Затем наконец поднял голову.
— Удалитесь все. Мне нужно подумать.
В последний раз взглянув на Назира, Анджело вышел из тронного зала.
На помосте остался лишь Халил.
— Ты должен это сделать, отец, — твердо сказал он. — Должен. Так думают все эмиры. Ты пока не желал замечать донесения, в которых говорилось, что Генуя строит флот. Но теперь знаешь, для чего им нужны эти корабли. Это знают и эмиры, и они будут недовольны, если ты не пойдешь на Триполи. Вспомни, к чему приводит недовольство эмиров. Сколько султанов до тебя лишились жизни. — Халил подошел к трону. — Не давай им повода.
Калавун пожал плечами:
— Скажи мне, почему поддерживать мир так трудно, а развязать войну легко?
— Потому что нам не нужен мир с христианами, — ответил Халил. — Они неверные. Вторглись на наши земли, разрушили мечети, убили людей. И они не хотят мира с нами. Им нужна наша земля, наши богатства. Подумай об этом, отец. — С этими словами Халил спустился с помоста и вышел из зала.
— Твой сын прав, мой повелитель, — произнес стоявший неподалеку Назир. — Весть о планах Генуи взбудоражит твой двор.
— Может быть, стоит переговорить с франками из Акры, и тогда…
— У тебя нет на это времени, мой повелитель. В последних донесениях сказано, что флот Генуи почти готов. К тому же франки везде одинаковы. Что в Триполи, что в Акре.
— Выходит, у меня просто нет выбора? — пробормотал Калавун, отбрасывая в сторону смятый свиток.
— Да, мой повелитель, — ответил Назир, не сводя глаз с усталого лица султана. — Я думаю, у тебя нет выбора.
Синайская пустыня, Египет 31 декабря 1288 года от Р.Х.
Уилл застонал, зажатый стенами. Не хватало воздуха. Он попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь слабенький писк. Вдобавок по нему ползали какие-то гнусные твари и больно кусали. А сверху за ним следил пристальный глаз, становившийся все ярче и ярче. Скорей бы снова наступила тьма и пришел холод. Он молился, чтобы это случилось. Терпеть этот взгляд не было сил. Он молился и молился, но свет становился ярче и горячее. Лицо и руки уже покрылись волдырями, еще чуть-чуть, и в нем закипит кровь.
Уилл проснулся, судорожно переводя дух. Долго смотрел в потолок шатра. Затем полы раздвинулись, и вошел человек. Уилл так и не узнал его имени и называл его, как все остальные, шейх, что означало — учитель.
Шейх кивнул Уиллу:
— Как ты?
— Лучше, — ответил Уилл и бросил взгляд на свою правую ногу, обложенную деревяшками, обвязанными веревкой. Одна деревяшка, шире и толще остальных, была подложена под икру, две другие стояли по бокам. — Сегодня я хочу попробовать встать.
— Рано, — отозвался шейх.
— Но мне очень нужно добраться до Каира, — расстроенно проговорил Уилл.
— Еще семь дней, — спокойно заключил шейх, — и ты окрепнешь.
Уилл снял с шеи цепочку с золотым кольцом и Святым Георгием:
— Возьми.
Шейх покачал головой:
— Нет.
— Но ты спас мне жизнь.
Шейх вздохнул и опустился на циновку рядом с Уиллом, скрестив длинные ноги.
— Ты бы оставил раненого умирать в пустыне?
— Нет, но…
— Ты бы спас его за деньги?
— Нет.
— Тогда почему ты ожидаешь это от меня? Я тоже за спасение жизни плату не беру, христианин. Мы кочевники, а не купцы. И уж конечно, не воры. — Шейх усмехнулся. — Мертвец отравил бы колодец. Поэтому и для нас хорошо, что ты выжил. Тебе повезло, сейчас сухой сезон и мои люди услышали крики.
— Прости, я не хочу тебя обидеть, — сказал Уилл, продолжая протягивать цепочку. — Но мне нужен верблюд, чтобы добраться до Каира. Возьми.
— У тебя только прошла горячка. Ты еще слабый, нога не зажила, — возразил шейх.
Уилл посмотрел в угол, где на песке были аккуратно сложены его вещи. Фальчион в ножнах и одежда. Когда его вытащил из колодца бедуин, он был весь покрыт коркой грязи, смешанной с кровью и насекомыми. Нога оказалась сломана в двух местах. Уилл бредил и не помнил, как его вытаскивали, как везли в становище, как шейх выправлял ногу, ставил кости на место. Сколько времени он провел в становище, Уилл тоже не знал, но догадывался, что не меньше месяца.
Рядом с его одеждой лежал и кинжал с серебряной рукояткой, который Анджело уронил в колодец. И его серебряная маска. Уилл заметил, что бедуины опасливо косятся на маску. Может быть, они чувствовали зло человека, который ее носил.
— Мне нужно в Каир, — сказал Уилл, — чтобы предупредить об опасности. Человек, толкнувший меня в колодец, сделал это не только из мести. Он замыслил большое злодейство, а я мог ему помешать. Наверное, это злодейство уже случилось, но все равно я должен идти в Каир.
Шейх посидел молча, потом поднялся. В его руке был кинжал. Он склонился над Уиллом и ловко перерезал крепления деревяшек.
— А это убери. — Он показал на цепочку и встал. — Тебя проводит до Каира один из моих людей. — Шейх вскинул руку. — Ну что ж, давай посмотрим, сумеешь ли ты ходить.
Венецианский квартал, Акра 5 января 1289 года от Р.Х.
Гарин долго слонялся под дождем в переулке у Шелковой улицы. Откинув капюшон промокшего плаща, он внимательно рассматривал спешивших домой после трудового дня прохожих. И наконец дождался. Вот и Элвин. Она прошла мимо, опустив голову, сторонясь льющихся с крыш потоков воды. Гарин собирался ее окликнуть, но не мог себя заставить. И просто пошел за ней.
Он следил за Элвин уже много недель. Изучил все переулки вокруг Шелковой улицы. Подходил к ее дому, наблюдал исподтишка на базаре, когда она приходила покупать продукты. Это превратилось у него в манию, которая с каждой неделей становилась все острее. После той встречи в первый день в Акре он побывал в прицептории, где ему сказали, что коммандор Кемпбелл отбыл по делам, а когда вернется — неизвестно. Гарин обосновался в портовом постоялом дворе и проводил время в тавернах и борделях. Не переставая думать об Элвин и о ее словах.
Однажды во время соития с очередной унылой шлюхой в сознании Гарина вдруг возник образ Элвин. Она лежала под ним с закрытыми глазами. С этого все и началось. На следующий день он начал следить за ее домом. Она пошла с дочкой на базар, и Гарин последовал за ними. Роуз шла вприпрыжку рядом с матерью, время от времени махая рукой знакомым, которых у нее, похоже, здесь было много. В тот вечер, сидя с кружкой, Гарин впервые серьезно задумался. Золотоволосая девочка походила на Элвин, но в ней совсем не присутствовала темная масть Уилла. Он прикинул, что девочка не старше двенадцати, и значит… Он вспомнил, как вела себя Элвин, когда увидела его, как начала торопить дочку в дом, как сказала в конце: «Оставь ее в покое, Гарин. Мы не хотим иметь с тобой ничего общего». Кто они, эти «мы»? Вряд ли она имела в виду Уилла. Значит, только себя и Роуз. Такая возможность казалась ему вначале призрачной, но с каждым днем после слежки за Элвин и ее дочерью она прояснялась все сильнее, пока наконец не превратилась в твердую уверенность.
Гарин шлепал за ней по грязи, ежась под дождем. Сегодня он был трезвый, в первый раз за много недель. Даже побывал у цирюльника, подстриг волосы и бороду. Он больше не выглядел нищим, но в душе чувствовал себя таким. Заготовленные слова казались ему просительными и раболепными, и теперь, недалеко от дома Элвин, он пожалел, что не пропустил рюмочку или две для храбрости. Вот уже и голубая дверь. Еще миг, и она исчезнет за ней. А у него в голове все крутились и крутились вопросы.
