Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Тесть ждал его, углубившись, как всегда, в книгу. Степан сел напротив, измученно сказав:
«Пятый раз уже, а они все никак решить не могут».
— А ты что думал? — Никита Григорьевич хмыкнул. «И пятый, и десятый, и вообще — сколько понадобится, столько и будут с тобой говорить».
— Я этого не вынесу, — буркнул Ворон, разворачивая потрепанный том. «Как дома?».
— Дома все хорошо, — улыбнувшись, ответил Судаков. «Там в комнате у тебя белье чистое, — я принес, и Эстер тебе кое-что поесть собрала, а то знаю я, как вас тут кормят, — он обвел глазами маленькую, заваленную книгами комнату.
— Даже на Шабат и то к вам нельзя, — вздохнул Степан. «Говорю же, не вынесу».
— Вынесешь, Ворон, — Судаков потрепал его по плечу. «Давай, читай, там есть отрывок, который я с тобой обсудить хочу».
В полуоткрытые ставни дул холодный, горный ветер. Рав Алших прижал бумаги на столе камнем и сказал, поежившись: «Закройте, пожалуйста, окно, я понимаю, что в восемьдесят один год я тут один из самых младших, но все равно — зябко».
В переносной печке еле теплился слабый огонь.
— Все равно, — проворчал кто-то из стариков, дыша на руки, — полтора года — это очень маленький срок. Не верю я в его искренность.
Моше Алших почесал переносицу кончиком пера. «С одной стороны, рав Иосиф, я с вами согласен, с другой — зачем тогда ему все это нужно? Я навел справки — он любимец английской королевы, богатый человек, жил бы себе спокойно в Лондоне. Какую выгоду он получит от того, что станет евреем?».
— Жену, — сумрачно ответил рав Хаим Виталь, взглянув на своего учителя.
— Опять же, — возразил ему рав Моше, — не думаю, что там, у себя, в Англии, он испытывал затруднения с женитьбой.
— Нельзя, чтобы человек становился евреем только ради брака, это запрещено, — резко проговорил кто-то.
— Знаю, — согласился Алших. «Но вы, же сами видели его, и много раз уже, — если бы он был из тех, кто быстро загорается, и так, же быстро тухнет, — я бы не стал с вами спорить. Но что-то мне подсказывает, что этот человек — не такой».
— Еврейский ребенок должен жить в еврейской семье, — тихо сказали откуда-то сзади. «Все же дети растут быстро, зачем дочь лишать отца надолго? Он, конечно, будет ждать столько, сколько от него потребуется, но дитя-то — лучше чтобы у него было, оба родителя».
— Если бы он хотел бросить семью, — вдруг вздохнул Алших, — он бы давно это сделал. Мы же с вами видели этих бедных женщин, мужья которых крестились, и оставили их с детьми на руках. А его — его-то вообще ничего не держало. Нет, — он помолчал, — он уже четвертый месяц здесь, Ханука не за горами, пора нам решать что-то».
— А вы же с ним занимаетесь, рав Моше? — спросил его Хаим Виталь. «Как его успехи?».
Алших усмехнулся, и, сцепив пальцы, откинулся на спинку кресла. «Он, конечно, немного поздно начал, но ничего — молод, нагонит. Голова у него хорошая — сами же видели, за три месяца язык выучил, и довольно недурно».
— Да, — пробормотал Хаим Виталь, — этот человек все делает основательно, как я посмотрю.
Алших посмотрел на собравшихся. «Ну, если у кого-то есть возражения…»
Все молчали. Рав Моше поджал губы и сказал: «Тогда сходите за ним, пожалуйста».
— Авраам, — тронули его за плечо. Степан дочитал до конца параграфа, и, сделав пометку на листе бумаги, что лежал перед ним, — поднялся.
— Пойдемте, — сказал рав Виталь. «Мы бы хотели с вами еще немного поговорить».
Моше Алших посмотрел на стоящего перед ними человека и вдруг улыбнулся: «Авраам, вы ведь знаете, что мы, — как бы это сказать, — сейчас не в самом лучшем положении. Нас преследуют, изгоняют почти отовсюду, заставляют креститься…, Вы подумайте, — стоит ли вам становится частью такого народа».
— Не стоит, — согласился Степан. «Но не поэтому, рав Моше, а потому, что я еще не готов. Я очень многого не знаю, и вообще — хотел бы еще поучиться».
— Поучитесь, — ласково согласился Алших. «Вот поженитесь — и учитесь дальше. Я дам вам письмо к вашему наставнику в Амстердаме — все же вы, пока были здесь, уже основательно продвинулись».
Ворон побледнел. «Как это? Я думал, я теперь год, или два их, — он замялся, — не увижу».
— Ну, — заметил рав Виталь, — мы же не хотим, чтобы дочь росла без отца, Авраам. У нас и без того сирот хватает, упаси Господь, чтобы мы собственными руками разрушали то, что уже построено».
— Неправильно было построено, — глядя прямо ему в глаза, ответил Степан.
— Ну, так, теперь будет все, как нужно, — Алших поднялся и все остальные тоже встали.
Ворон слушал то, что ему говорили, и вдруг, повернув голову, в просвет между ставен, увидел, как освещает солнце долину — единственным, проникшим среди темных, уже почти зимних туч, лучом.
— Мама, — Эстер вдруг остановилась, держа в руках блюдо с мясом, — я уже ждать больше не могу.
— Да вон, идут они, — Фейге выглянула в окно. «Давай это сюда, и переоденься. Мирьям спит?».
— Да, — дочь покраснела. «В комнате у меня. Она поела, теперь только к ночи проснется, а там я ее покормлю».
— Ну, быстро, — прикрикнула на нее мать, — еще не хватало, чтобы он тебя сейчас увидел.
Эстер прошмыгнула в спальню, и, тихо закрыв дверь, натянула чистое платье, замотав волосы светлым платком.
Она наклонилась над спокойно дремлющей в колыбели дочкой и прошептала: «Все, милая, все. Отец твой с нами, и мы теперь будем вместе».
Фейге постучала, и, держа в руках зажженную свечу, сказала: «Пойдем, милая, отец тебя благословит».
Она была красивая — такая красивая, что у Степана перехватило дыхание, и, надевая ей на тонкий палец кольцо, произнося нужные слова, он закашлялся. Она стояла, склонив голову, прикрытую краем талита, и Ворон, глядя на огоньки свечей вокруг, на мерцающие вверху звезды, чувствуя ее легкое дыхание, вдруг улыбнулся.
— Ворон, — сказала она, когда все закончилось, когда дверь в их спальню закрылась, и он, застыв над колыбелью дочери, всматривался в ее лицо. «Ворон, я не верю…»
— Как она выросла, — пробормотал Степан. «Узнает меня?».
— Узнает, конечно, — Эстер поднялась на цыпочки и шепнула: «А ты веришь?».
— Нет, — сказал он, гладя ее по волосам — темным, падающим на плечи, высвобожденным из-под платка. «Я ведь думал, счастье мое, что теперь вас долго не увижу. Как я скучал, как скучал, — он зарылся лицом в теплые, пахнущие свежестью волосы и шепнул: «Пойдем».
Ее сердце билось рядом, совсем рядом и под его рукой она была вся — будто сделана Всевышним для него, только для него одного. «Я не могу, — сказал Степан, потом, уткнувшись ей в плечо, — я не могу без тебя. Никогда не смогу. Ты — мой дом».
Девочка проснулась на исходе ночи, и чуть потянувшись, зевнув, вдруг насторожилась. В комнате был другой запах, — она повела носом, — тот, что она уже знала, но другой. Она чуть поерзала в колыбели.
— Тихо, — Степан чуть приподнялся и остановил Эстер. «Лежи, счастье мое. Я сейчас ее принесу».
Дочь почувствовала знакомые, сильные руки, и, устроившись в них, сонно сказала: «Папа…»
Он подал Мирьям жене, и, обняв их обоих, ласково шепнул: «Вы спите. Я тут, я с вами, и так будет всегда».
Пролог
Побережье Тихого Океана, осень 1587 года
Волк поднял на руки сына, и, посмеиваясь, сказал: «Ну что, Данило Михайлович, пойдем, посмотрим, какой корабль мы построили!»
— Большой! — весело сказал русоволосый, высокий мальчик. Михайло взглянул в глаза ребенка — голубовато-зеленые, ровно морская вода, что плескалась совсем рядом с ними, и серьезно согласился: «Большой».
Лесистые, еще зеленые холмы окружали уединенную бухту. Волк поставил сына на ноги и сказал: «Ну, давай сам, а то матушка тебя устала уже на спине носить». Данило опасливо потрогал ногой землю и посмотрел на отца — просительно.
— Нечего, — рассмеялся Волк.
Гриша вышел на палубу, и, отряхивая руки, сказал: «Ну что, коли местные правду говорят, то отсюда до тех островов на восходе недалеко совсем, с пути не собьетесь».
Шлюпка пахла свежим деревом и Волк, проведя ладонью по борту, восхищенно заметил:
«Ну, Григорий Никитич, не знал я, что еще и корабли умею строить».
— То жена твоя все, если б не рассказы ее, вряд ли мы бы такое сделали, — ответил Гриша.
«Местные же, сам видел, ихние лодки только для рыбалки и годятся».
— Думал я, — сказал Волк, сажая сына на плечи, — что в том озере рыбы много, а тут понял, Гриша, что и не знал, сколько на самом деле ее бывает.
Со склона холма доносился запах дыма. На расчищенном участке были видны очертания поля.
— Тайбохтой уж к вечеру вернуться должен, с юга, — озабоченно проговорил Григорий Никитич.
«Уж и не знаю, ежели мы сейчас посеем, — будем весной с урожаем-то, али нет. Не поймешь, какая тут зима».
— Мягкая зима, сам же видишь, океан рядом, и какой огромный, — уверил его Волк и крикнул двум женщинам, что пахали землю: «Что с обедом-то у нас?».
