Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
— Никогда мне так страшно не было, как сейчас, — вдруг сказал Степан, глядя куда-то в сторону. «Вы знаете, Никита Григорьевич, я человек не боязливый. А все равно…»
— Ну, — вздохнул Судаков, — Авраам, праотец наш, справился же. Так же и ты. А теперь расскажи мне, что там с внучкой моей. Что муж ее умер, я знаю, — он коснулся руки Степана, — пусть душа его упокоится в присутствии Всевышнего, о сем весточку она мне прислала, а далее — ничего».
— Она на Москве, — Степан чуть дернул уголком губ, вспоминая сияющую, весеннюю гладь Темзы.
— Я сам поеду в Новые Холмогоры и сам все узнаю, — жестко сказал Степан Джону.
Разведчик посмотрел на Лондонский мост и вздохнул: «Не глупи. Посмотри на себя — измотанный весь, только вернулся черт знает откуда. У тебя семья, дочери еще года не было, сыновья. Ты в отставке, в конце концов. Езжай в свой Амстердам, расти детей, и никуда больше не мотайся».
— Это тоже моя семья, — упрямо сказал Степан. «Это мои племянники».
— Племянники, да, — хмыкнул Джон. «Знаешь что — приходи ко мне сегодня на обед, с Эстер, и дочку возьмите. Сына моего увидишь, ну и еще кое-кого. Он-то на Москву и поедет».
— Как это ты собираешься отправлять на Москву, кого-то, кто не знает русского? — ядовито спросил Степан. «Он там что, в Посольский Приказ за толмачом побежит?».
— Он знает, — спокойно ответил Джон и, внимательно посмотрев на Ворона, добавил: «А зачем это ты на Святую Землю едешь, а?».
— В Храме Гроба Господня помолиться хочу, — неохотно ответил Степан. «Я, знаешь ли, из такой передряги вылез, каких у меня не было еще».
— Ну-ну, — только и сказал разведчик, и, глядя на прямую спину Ворона, добавил себе под нос:
«Ну не будет же он убивать Мэтью при детях? Не будет. И вообще — как-то не принято тыкать шпагой в людей за обедом».
— В общем, я его не убил, — хмыкнул Степан, сплетя длинные пальцы. «Ну, мы, конечно, друзьями быть не собираемся, но Матвей Федорович, конечно, уж не тот, что был раньше.
Как раз следующей весной он на Москву едет, разузнавать все. Он Марфу заберет, Никита Григорьевич, здесь ему доверять можно», — Да и ты, Степа, уж не тот, что был, — ласково сказал Судаков. «Прав я?»
— Конечно, — согласился Степан, и поднялся. Эстер вышла из дома и, нежно глядя на него, проговорила: «Папа, Авраам, вы тут совсем заболтались. Перекусите чуть-чуть и вам уже в синагогу пора».
Судаков взглянул на закат, что окрасил равнину на западе золотым сиянием, и улыбнулся:
«Пойдем, зять, но много не ешь — Фейге столько еще наготовит, в честь приезда вашего, что нам этого, чувствую, до свадьбы хватит».
Никита Григорьевич прошел в комнаты, а Степан, подойдя к жене, обнял ее, и, прижавшись щекой к покрытым платком локонам, сказал: «Ну вот, как я и говорил — все хорошо». Эстер тихо, спокойно дышала под его рукой, и они чуть-чуть помолчали, глядя вдаль, туда, где опускалось солнце.
Мирьям развлекала маленькую, сидя на расстеленном по земле плаще Эстер. Женщины стирали в большом деревянном корыте.
Фейге разогнулась, вытерев пот со лба, и внимательно посмотрела на дочь.
— И вот он тебя прямо из огня выхватил? — удивленно спросила Фейге. «Смелый человек твой муж, ничего не скажешь. Погоди, — она приостановилась, держа на весу мокрые руки, — но, если тебя жгли, то и Давида должны были?».
— Нет, — неохотно ответила Эстер, не поднимая глаз. «Меня первой арестовали, на меня служанка наша индейская донесла».
— И что же это она на тебя донесла, дочка? — прищурилась Фейге. «Уж зная тебя, не поверю я, что ты ее била, или еще что — ты на человека никогда руки не подымешь».
Эстер покраснела и пробормотала что-то.
— А ну рассказывай, — велела мать, наклоняясь над корытом, и добавила: «Надо будет одежды для Мирьям пошить, у меня от сестры твоей младшей много детского осталось, а то она вон — растет, не угонишься за ней. Завтра и начнем. Ну, что молчишь-то? — мать испытующе посмотрела на дочь.
Эстер глубоко вздохнула, и, встряхивая выстиранное белье, развешивая его на веревке, начала говорить.
— Да, — задумчиво сказала Фейге потом, выливая воду из корыта. «Ну, ты сватам-то об этом не рассказала, надеюсь?».
— Нет, конечно, — удивилась Эстер. «Объяснила, что убили его, в перестрелке, и все. Зачем им все знать?».
— Незачем, — согласилась Фейге. «Это ж стыд, какой. Хотя, — она помедлила, — наверняка в Испании не одна такая история была. А что с ребенком-то? — забеспокоилась женщина. «С Иосифом? Три годика ведь всего, как он без матери- то будет?»
— Тот священник, итальянец, Джованни, сказал, что позаботится о нем, — мягко проговорила дочь. «Он хороший человек, мама, очень хороший».
— В приют отдаст бедное дитя, и все, — зло сказала Фейге. «И зачахнет там ветвь от ствола Израиля».
— Ну, — Эстер подняла бровь, — все же мать его не еврейка была.
— Не так-то много нас на свете, дочка, чтобы детьми-то разбрасываться, — горько сказала Фейге. «Что ж ты его с собой не взяла-то? Вырастили бы, что нам лишний рот. А так — она вздохнула, — может, и умер-то бедный сирота уже».
— Она есть хочет, — крикнула с плаща старшая Мирьям. «Инжир уже съела, еще просит».
— Пойди ей грудь-то дай, — подтолкнула Фейге дочь.
Вернувшись с маленькой Мирьям, что удобно устроилась у нее на руках, глядя на вечернее, прозрачное небо, Эстер вздохнула: «Хорошо как тут у вас, жалко уезжать будет».
— Ну и оставайтесь, — бабушка нагнулась и поцеловала внучку в мягкую щеку. «Что вам в этом Амстердаме?».
— Ворон без моря не может, мама, — мягко сказала Эстер. «Такой уж он человек. Да и я тоже — я же в медицине уже хорошо разбираюсь, пойду в акушерки, не дома же мне сидеть».
— Точно, — согласилась мать. «Я еще во время оно говорила, на тебя глядя, — эта на одном месте не останется, ты уж и тогда егоза была. Ну, пошли, на стол накроем, скоро уж и отец твой вернется».
— Скучаю я, — пожаловалась Эстер, прижав голову к мягкому плечу матери. «Уже месяц я его не видела, и неизвестно, когда все это закончится. И отец ничего не говорит».
— И не скажет, не знаешь, что ли, отца своего? — ворчливо отозвалась мать. «А что зять мой тут не живет, и не ходит сюда — так сама знаешь, по-другому нельзя».
Эстер только вздохнула, и поцеловала мягкие, темные кудри заснувшей Мирьям.
— В общем, — рабби Алших поднял голову и внимательно посмотрел на Степана, — должен сказать, вы недурно подготовились.
Мужчины говорили по-испански.
— Случай, конечно, — кто-то из сидящих за столом стариков помедлил, подыскивая нужное слово, — непривычный для нас, уважаемый сеньор. Сами понимаете, не так уж часто подобное случается.
Ворон молчал, разглядывая птиц, что летали вокруг расклеванных плодов инжира, лежавших на серых камнях во дворе. «Какая тут осень славная, — вдруг подумал он. «Петька рассказывал про Тоскану — похоже на нее».
— Вам сколько лет? — вдруг спросил Алших.
— Пятьдесят два, — неохотно ответил Степан.
— Ну, — заметили с края стола, — вы юноша еще, у вас все впереди. Торопиться некуда, поживите тут, поучитесь, годика через три-четыре вернемся к этому разговору.
— Я, — изысканно вежливо ответил Ворон, — уже полтора года учусь. Был бы я один, уважаемые господа, я бы ни в коем случае с вами спорить не стал, а прямо сейчас встал бы и вернулся к занятиям. Вы же сами читали письмо от моего учителя из Амстердама.
— Он о вас хорошо отзывается, — Алших пошевелил седыми бровями. «Конечно, у вас, как бы это выразиться, — особая ситуация…»
Сидящий справа от Алшиха мужчина наклонился и что-то прошептал ему в ухо.
— Вы думаете, я этого не знаю, рав Хаим? — Алших поскреб в бороде и внимательно посмотрел на Ворона. «Вот что, уважаемый — вы ведь понимаете, на что идете?».
— Понимаю, — хмуро ответил Степан. «Вы же сами писали: «Слова, исходящие из сердца, проникают прямо в сердце». Ну вот — и я сейчас с вами говорю своим сердцем. Я, — Ворон помедлил, — еще никогда, и ни с кем так не говорил, сеньоры».
— Ну, — Алших отпил воды. «Нам, понимаете ли, не хочется, чтобы к еврейскому народу присоединялся человек, который предаст его в случае опасности».
Степан, даже не думая, что делает, потянулся за шпагой. «Простите, — он чуть покраснел.
«Старая привычка».
— Неплохая привычка-то, — рассмеялся кто-то.
— Я, — спокойно сказал Степан, — спас свою будущую жену от костра. Я, сеньоры, ни разу в жизни не бросал никого в опасности. И про меня можно услышать многое, но я никогда не предавал. И делать этого не собираюсь, что бы ни случилось».
В раскрытые ставни было слышно, как поют птицы на дворе.
Алших потер нос и взглянул на Степана. «Вы идите, Авраам, — ласково сказал он, — идите, занимайтесь, а мы тут поговорим».
Тесть ждал его, углубившись, как всегда, в книгу. Степан сел напротив, измученно сказав:
