Идрис Базоркин - Из тьмы веков
Он на ходу надел черкеску. Не прошли они и сотни шагов, как Калой испуганно крикнул:
— Медведь!
Дали шарахнулась за дерево. Там, куда показывал Калой, в кустах лежал притаившийся зверь. Калой громко рассмеялся.
— Иди, трусиха! Это же пенек!
Еще в одном месте он показал ей «зайца», потом огромного «орла», который навис над тропой. И все это были причудливые творения природы — пеньки, сучки и деревья, очень напоминавшие птиц и животных. Но Дали уже не боялась. Она только удивлялась, как он замечает все это.
Дали легко бежала по тропинке. Шаль сползла с головы на плечи. Калой шел за ней, не отставая, и любовался ею. Глядя со стороны, можно было подумать, что они играют в догонялки.
При выходе из леса стояли солнечные могильники и старое покинутое поселение.
Дали приостановилась, чтобы надеть курхарс и сложить шаль.
— Как ласточки! Везде ютились наши предки! — с грустью сказала она. — Какое счастье они могли видеть здесь?
— А те, что живут в Назрани, на плоскости, считают нас несчастными… — отозвался Калой. — Конечно, нелегкая здесь была жизнь, да и у нас она нелегкая. Но счастье, наверно, было и тут, как оно бывает у нас… Я бы сегодняшнюю ночь у орлиных гнезд не променял ни на какие блага равнин… И разве прав будет тот, кто через сто лет, проходя мимо моего камня, пожалеет меня за то, что я здесь жил?
Дали молчала.
— Как ты думаешь?..
— Я думаю… — она взглянула на него почти сурово. — Да отдалят боги то время, когда люди смогут увидеть этот камень… — И, повернувшись, Дали пошла.
— Переходи вправо! — сказал Калой. — У пещер сейчас уже никого нет. Нам надо выходить прямо на вершину.
Новая тропинка через некоторое время вывела их на гребень горы. Справа, внизу, алел бескрайний горизонт, а далеко-далеко впереди виднелись древние молельни и около них — народ.
Дали пошла быстрее.
Многие паломники еще с вечера, не останавливаясь у пещер, шли прямо на вершину горы. В большинстве это были бездетные женщины. В сумерках они подходили к Кобыл-кера[122], преклонив колена, показывали ему обнаженную грудь, просили дать им младенца и ложились спать в кругу костров.
Эльмурза поднялся на гору с первыми проблесками света. Он не знал, успеют ли до восхода вернуться Дали и Калой, и это тревожило его.
Конечно, он проведет моление и без них. Но уж очень хорошо получалось, когда Дали песней встречала солнце.
Посмотрев вниз на тропу, он увидел на ней только запоздалых паломников. Ни Калоя, ни Дали не было. А солнце вот-вот могло засиять над горизонтом. Потеряв надежду, Эльмурза расставил замкнутым треугольником двенадцать мужчин и, заняв место впереди них, стал лицом на восток в ожидании солнца. Обнажив головы, позади них стоял народ.
Если б кто-нибудь в это время оглянулся, он увидел бы, как не снизу, с тропы, а прямо по хребту быстро спускались к поляне Калой и Дали.
Когда они приблизились, Дали замедлила шаг, перевела дыхание. Щеки ее залил румянец. Глаза сияли.
— Дай мне! — сказал Калой, забирая у нее шаль. — Ты должна быть свободна.
Дали взглянула на него с благодарностью, улыбнулась. В этих глазах, в этой улыбке были все ее чувства. И вдруг ему показалось, что народ собрался сюда не из-за солнца, не в честь божьеликой Тушоли, а ради нее, что это ее праздник.
— Ты божьеликая! Ты! — вырвалось у него.
— Да простят нам боги! — в ужасе вскрикнула Дали.
— Они не простили бы мне, если б я не сказал тебе этого!
Дали в замешательстве отвернулась. А в это время из-за тонкой полоски золотых облаков появилось солнце. Люди замерли, обратив к светилу лица. И вдруг в тишине, откуда-то сверху, к ним донесся знакомый голос:
— Ма-а-а!.. Ал-ха-ма-а-а! — пела Дали.
Все повернулись к ней.
Только ты, недоступное, вечное,Согреваешь и землю и души людей!Ниспошли благодать нам свою бесконечную!Нас, рабов божества твоего, пожалей!..
Даже Эльмурза повернул голову: «Откуда она?..»
Дали шла к народу. В белом платье, с сияющим знаком солнца, Дали казалась отрешенной от земли, настоящей невестой солнца. Положив руку на кинжал, за ней шагал Калой.
Одна только встреча с ними уже должна была дать человеку радость.
Эльмурза, довольный тем, что они успели вернуться, служил с большим вдохновением. Поток красноречивого прославления бога солнца и просьб к богине Тушоли был бесконечным. Потом он выпил из чаши пива и вынес к народу цув и деревянное изображение богини.
Вереница людей потянулась к нему. Они несли жертвенные блюда. Четвертую часть клали около храма, в корзины.
Эльмурза касался рукой каждого и приговаривал:
— Кто не родился, пусть родится! А кто родится — пусть живет!
Но к концу церемонии язык у старого Эльмурзы от пива и усталости начал заплетаться, и, к ужасу богомольцев, он уже не раз выкрикивал:
— Кто не родился, пусть родится! А кто родится — пусть умрет! Наконец прошли все, и жрец удалился в храм.
Люди резали жертвенных овец. Иналук зарезал белого быка.
Пока свежевали туши и готовили на кострах еду, молодежь начала танцы. На широкой поляне плясало сразу несколько пар. День был ясный, солнечный. Но здесь, на вершине горы, все время стояла ровная прохлада.
Эльмурза позвал в храм Дали рассказать свой сон. После нее вошел Калой.
В храме было светло, горели принесенные людьми свечи. Но стены и сводчатый потолок за многие века так прокоптились, что их чернь не могли осветить никакие огни.
Калой задел рога, которыми были заполнены поперечные шесты. Пара из них сорвалась и угодила на шею Эльмурзе, отдыхавшему прямо на полу.
— Ах, чтобы сгинуло ваше имя! — закричал он, хватаясь за голову и глядя на ладонь. Но крови не было, и, отделавшись шишкой, старик успокоился. Он не догадался, что рога шапкой сбил на него Калой.
— Ну, а что ты видел? Или, может, не спал? — спросил он, подозрительно глядя на юношу снизу.
— Я очень мало спал, — ответил Калой. — И, по правде говоря, никакого сна не видел. Потому что нельзя же считать сном, если я видел только Дали.
Эльмурза рассмеялся.
— Нет, это тоже сон, — сказал он. — А как ты ее видел?
— Стоит она у криницы под памятниками моих родителей и смотрит в воду. Воды полно. Она чистая, бежит, как всегда, через край. Я говорю: «Пей, если хочешь». Она присела и напилась. Встав, говорит: «Хорошая вода», — и вытирает рукавом лицо. Я говорю: «Эту криницу я выстроил в память о родителях…» Она удивленно смотрит на меня, идет к памятникам Турса и Доули, дотрагивается до камней и становится между ними. Вот и все.
Эльмурза задумался.
— Вы как сговорились, — сказал он. — Это хороший сон… Это большой сон! Для народа полная криница — благодать земли! Для тебя… Дали прикоснется к чаше жизни вашего дома… Но уйдет она к твоим родителям раньше тебя…
Калой был потрясен словами Эльмурзы. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Значит, я должен думать о ней?.. — наконец спросил он.
— Это решение вам подсказывает божьеликая Тушоли и всесильный Ткамыш-ерды. А там поступай как знаешь…
— Эльмурза! — сказал Калой, волнуясь. — Может остаться в тайне то, что будет сказано здесь, в этом убежище от грехов?
— Да. Я готов выслушать тебя. — Эльмурза встал.
— Клянусь вот этой Тушоли, — сказал Калой глядя на деревянное изваяние человека с блестящей зеленой маской на лице, — и чтоб мне не видеть на этом свете солнца, а на том своих родителей, я чист перед этой девушкой!
Эльмурза удивленно вскинул брови.
— Но кто сомневается?
— Сегодня — никто, — ответил Калой. — А завтра, когда я заберу ее добром или силой, найдутся, которые станут грешить на эту ночь, проведенную нами в пещере!.. Мне безразлично, что будут говорить. Но я хотел бы, чтоб ты, старик, доверивший мне ее ради обычая народа, знал: не потому, что она тронута мною, а потому, что я без нее не могу, заберу я ее!.. И не думай, что я чист, как ангел. Мысли мои, тело мое толкали меня к ней. Но я выпустил взбесившуюся кровь, которая кипела в жилах, и успокоил себя…
Он размотал тряпку и протянул к Эльмурзе ладонь, на которой зияла рана.
— Иш-ша![123] — воскликнул Эльмурза, отворачиваясь. — Завяжи! Ты настоящий человек! И не зря я тебя послал с нею!.. Клянусь, хоть я и стар, но понимаю, какому искушению подвергал тебя! Я освящаю твое намерение! — Он положил руку на плечо Калоя. — Что не родилось — пусть родится! А что родится — пусть живет!
— Спасибо, Эльмурза! Долгих лет тебе!
Калой вышел от жреца возбужденный, окрепший в своем решении. Он тоже был теперь убежден в том, что Дали наречена ему богами.
По всей поляне пировали люди. Они тут же отправлялись друг к другу в гости — семья к семье, село к селу. Ходила по рукам круговая чаша. Раздавались пышные тосты. А у молодежи, которая не пила, звенела лезгинка, гремели выстрелы в честь танцующих, слышались острые шутки.
