Зиновий Фазин - Последний рубеж
Прошел добрый час, а никакой автомобиль с командующим не появлялся. Степан продрог в своей легкой кожанке, да она и потерта была изрядно и даже на локтях залатана; а от холода лицо Степана становилось почти синим, все оттого, что у него малокровие, как признавали врачи. А что он с десяти лет на заводе вкалывал да только в семнадцатом году впервые кусок сливочного масла попробовал, до этого им, врачам, нет дела. Им бы диагнозы свои ставить, а там хоть земля не вертись. Так говорил Степан, подтанцовывая на месте.
— Что ж он, Сашенька, не едет, твой Фрунзе, а?
— Знаешь, Степа, может, пока то да се, сбегаем в буфет, а? Кипяточком согреемся и обратно сюда на пост.
— Давай.
Метнулись к буфету, а там очередь, шум, галдеж, толчея, не протолкнешься. Кто-то кричал:
— Мы на фронт едем, а тут тыловики порасселись!
— Все на фронт едут! Чего орешь!..
Степан взял Сашу за руку и потащил обратно к выходу. Что в такой толчее путаться, ну его к чертям. Рука у Саши теплая, у нее всегда теплые руки, а у Степана они как лед. И так хорошо было Саше от сознания, что она передает свое тепло ему, Степочке, что у нее вдруг вырвалось:
— Я же тебя люблю, милый ты мой!
— Гляди! — широко раскрыл он глаза. — При всех кричит, а? Ух ты!
— Ух я! — стала она повторять с шутливой ужимкой. — Я знаешь какая? Ты еще не знаешь!
Они стояли в проходе, ведшем из одного зала в другой.
Вокруг них толкались, куда-то пробирались с мешками, корзинами и узлами на плечах. А Саша, ничего не замечая, все растирала ладошками руку Степана и твердила:
— Я такая. Ты еще меня не знаешь!
Вдруг они увидели группку идущих к выходу из вокзала представителей московской делегации. С ними шел человек в длинной солдатской шинели, которого Саша сразу узнала. Это был Фрунзе.
— Ой! — вскричала Саша. — Мы все прозевали! Бежим!
Степан с силой удержал ее.
— Куда уж теперь? — сказал он сокрушенно. — К шапочному разбору? Постоим уж, коли опростоволосились.
Вид у Фрунзе был озабоченный, и чувствовалось — он спешит. От быстрого, энергичного шага полы шинели разлетались.
Оказалось, он прибыл на станцию пешком, и уже давно, около часа назад. Никем не замеченный, командующий походил по путям, нашел московский эшелон и поговорил с делегатами Моссовета, едущими с подарками на фронт. Очень благодарил за помощь, сказал, что рад повидаться с москвичами, что московские пролетарии всегда молодцы и он это хорошо знает еще по дореволюционным годам, когда работал в подполье. Потом, как передали Степану и Саше, он сообщил, что на фронте положение пока трудное, но скоро-скоро Врангелю будет дан решающий бой. Сейчас вся остановка за 1-й Конной армией, которая все еще в пути. Уже сам Ленин телеграфировал Буденному и Ворошилову, чтоб принимали все меры вплоть до героических, и надо отдать должное этим товарищам — почти без передышки Конармия прошла больше половины пути.
Все это Степан узнал от своих товарищей из московской делегации и передал с их слов Саше.
— Знаешь, — сказала она, выслушав рассказ Степана, — я будто вдвое выше ростом стала за эту поездку. Выросла и стала такое видеть и понимать, чего прежде не видела и не понимала.
— Ты это к чему? — спросил он.
— А вообще. Почему, например, звезды светят, я знала и раньше, еще до революции книжку такую прочитала. И про всякое другое читала, увлекалась, могу сказать, многим. Всё, всё старалась в себя впитывать, я любознательной была. А сейчас я начинаю слышать и понимать еще и такое, чего ни в одной книжке не прочтешь.
— Например?
— Как история делается, — с серьезным лицом ответила Саша. — Я теперь прямо-таки слышу, как она вперед шагает — топ-топ. Тяжелые у нее шаги, но твердые, и не остановишь ее ничем. Нет такой силы — вот что я поняла, Степушка!
Он все смотрел на Сашу и о чем-то про себя думал, а она, словно радуясь тому, что вот нашелся у нее собеседник, не менее достойный, чем Катя, со счастливой улыбкой продолжала:
— Вот ты про Ленина упомянул, сам телеграммы шлет, чтоб Конармия поскорее двигалась… Вот я еще до Москвы в здешнем губкоме слушала Фрунзе про все происходящее… Потом на съезде сама Ленина слушала и все другие речи. Про все это же потом будут писать и говорить…
— Ну конечно, будут, — подтвердил Степан, все не отрывая от нее глаз.
— Ты-то в Москве вырос, а я где росла? Господи!..
— Я вижу, ты из низов. Так и я из низов, не барчук. Слава богу, на своем веку тоже малость хлебнул.
— Ну, тогда ты должен меня понимать.
— А я и понимаю. И люблю.
— Ну-ну! Кидаешься ты этим словом, я вижу.
— Не кидаюсь, я знаю, кому говорить.
— Небось скажешь, мне первой кинул?
— Не кинул, не кинул, — затвердил он. — В общем, я тебе на все твои слова вот что отвечу. Самородок ты, Шурочка, позволь тебя так называть. У тебя не только зрение хорошее, а и природный ум есть.
— Да ну! — разыграла обиду Саша. — Не хвали ты меня, дурочка я еще ой какая! Все впервые для себя открываю, все впервые, а уже ж я не маленькая!
Он попытался ее обнять.
— Тр-р-р! — отшатывалась она и старалась выскользнуть из его рук. — Тр-р-р! Осади назад! Тихо, тихо, тихо! Без рук, пожалуйста. По-серьезному так по-серьезному.
Скоро эшелон опять катил к фронту и почти не делал остановок. Степан объяснял это тем, что продвижению эшелона помогает сам командующий. Плохо одетым бойцам надо поскорее доставить все то, что везет эшелон. Конечно, все дивизии не оденешь и не обуешь, но пусть хоть какая-то часть бойцов получит шинели и сапоги. Вот он, Фрунзе, и делает все, чтобы эшелон быстрее добрался до фронта.
— А славный, по всему видать, у нас командюж! Широко все понимает. Сильный человек, хотя и скромный, — говорила Саша, все чаще позволявшая себе теперь рассуждать о политике, военном положении и о других вопросах, которые, правду сказать, прежде не слишком ее интересовали. — Вон он какой, оказывается, этот Фрунзе. А знаешь, Степан, я и про Ленина только сейчас начинаю понимать. Когда я его на съезде слушала, то как-то еще не все до меня дошло.
Степан и Саша стояли в эту минуту у вагонного окна. С шумом пролетали мимо телеграфные столбы.
— Хорошо едем!.. — радовался Степан.
За окнами вагона пролетали, как эти столбы, сумрачные дни и такие же, только потемнее, ночи. И в один из этих дней, что ли, а может, то было ночью, по эшелону разнеслась весть, что в Риге только что подписан мир с Польшей. И странное можно было увидеть зрелище: летит среди голых, бесприютных степей поезд, и у всех вагонных окон и у раскрытых дверей теплушек стоят люди и ликующе что-то кричат.
— Умные у нас руководители, — говорил Саше Степан. — Сумели добиться мира с Польшей, теперь всеми силами сможем навалиться на Врангеля и покончить с ним.
Когда эшелон наконец подошел к станции Апостолово, а отсюда уже было совсем недалеко до Днепра и Каховского плацдарма, прибывшие из Москвы гости увидели лежащие на крыше станции белые пятна.
Вот новость! Уже снег выпал здесь! Правда, он скоро растаял, но грязи было на станции — ни проехать ни пройти. И еще одна новость встретила приехавших: этой ночью крупные силы врангелевских войск начали наступать на Каховский плацдарм. Тут Саша не выдержала и совершила поступок, за который ее опять будут ругать, как не раз уже было в прошлом. Она тихонько выбралась из вагона и, никем не замеченная, покинула станцию.
…Вот что рассказывают о последнем судорожном усилии Врангеля сбросить красных с Каховского плацдарма и тем избавиться от того, что грозило стать его ахиллесовой пятой.
Говорят участники сражения:
Блюхер. «Каховка, находящаяся на кратчайшем пути к Крыму, не только сдерживала прорыв Врангеля к Криворожью и Донбассу, но и мешала соединению с войсками Польши. Эту занозу на живом своем теле Врангель отлично чувствовал и не раз пытался ее вырвать, расходуя на это лучшие свои части и технику, но безуспешно атакуя Каховку с августа по октябрь. Все эти атаки успешно отбивались… С этого же Каховского плацдарма ударом в тыл по Врангелю на Мелитополь было остановлено его наступление в августе на Донбасс и Криворожье. В октябре, в канун решающих сражений, Врангель, решив помешать сосредоточению войск Южного фронта, наносит свой последний удар, ставший началом его поражения, переплавляется у Кичкаса с задачей нанести удар на Апостолово — базу красного фронта, а также с целью удара по правому берегу Днепра в тыл Каховки. Одновременно вторым корпусом Витковского, насыщенным лучшей техникой интервентов, наносит удар со стороны Дмитровка — Черненька на Каховский плацдарм. Врангель был бит на пути к Апостолово, еще более серьезно был побит под Каховкой».
Телегин. «Ночью с 14-го на 15 октября крупные пехотные и кавалерийские силы белых при поддержке 14 танков атаковали первую линию наших окопов. Красноармейцы после упорного боя отошли на вторую линию. Железные чудовища, с грохотом и треском выбрасывая огонь, обрушились на вторую линию нашей обороны. Пять или шесть танков ломали проволочные заграждения, делая проходы для наступающих, остальные ринулись через окопы в тыл на переправу…»
