Михаил Ишков - Коммод. Шаг в бездну
Чем дальше, тем отчетливее фантазии цезаря приобретали мрачное, отдающее смрадом Аида зловоние. На все возражения, которые порой еще позволял себе Клеандр и крайне редко Тертулл, он давал один и тот же ответ — так хочет народ Рима! Переубедить его стало очень трудно. Собственно он перестал воспринимать возражения, он просто отказывался их слышать. На известие о том, что в казне мало денег, отвечал — продавайте должности. Каждому римскому гражданину хочется побыть членом какой‑нибудь коллегии, посидеть на должности эдила, квестора, претора, а то и консула. Многие жаждут вписать свое имя во всадническое или в сенаторское сословия. Вот пусть и платят за удовольствие.
Однажды в хорошем настроении он принялся объяснять Тертуллу.
— Теперь все будет по — другому. Теперь мы все сплотимся в единую общину, где не будет ни бедных, ни богатых. Все будет общее, и каждый сможет пользоваться тем, чего у него нет, позаимствовав желанную вещь у соседа. Мы выстроим новый мир. Рим сожжем и возведем новый город. Он будет назван моим именем — Колония Коммодиана! Звучит?
Тертулл по привычке поклонился.
Император помолчал, потом признался.
— А вообще‑то мне скучно, Постумий. Люди — мразь. У всех в утробах одно и тоже. Всех тянет на историческую белиберду. Полагают, что я слеп и не понимаю, какие именно аналогии они пытаются отыскать в так называемых сочинениях Тита Ливия, Тацита и иже с ними. Вся эта свора борзописцев смертной ненавистью ненавидела императоров. Вот по кому клетки с голодными львами плачут. Ты придумал бы что‑нибудь?.. Хочешь, я дам тебе разрешение написать комедию. Можешь издеваться и насмехаться над кем угодно, но только чтобы было весело.
Тертулл опустил голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
— Что молчишь? — спросил Коммод.
— У меня не получится, — признался стихотворец.
— То есть? — вскинул брови император.
— У меня не получится весело.
— Почему?
— Не знаю, государь. Но весело не получается.
— А ты пробовал?
— Пробовал.
— Ну, этой беде мы тебе поможем. Ты еще не раздумал жениться на Норбане?
— Нет, господин.
— Вот и не женись. Я сам подберу тебе жену. Обхохочешься!
— Но, господин… — бросился к нему поэт.
— Не приближайся! — резко отстранился от него император. — Не сметь подходить близко!..
Тертулл застыл.
Император успокоился, отер пот со лба.
— Почему ты решил, что мой выбор окажется хуже, чем эта толстая девка? — чуть обидевшись, спросил цезарь. — Поверь, Постумий, я желаю тебе добра. Хочу, чтобы вновь заиграл твой блистательный комедийный дар, а то Рим заскучал. Все ходят, повесив носы. На улицах не слышно смеха. Погода их не радует, игры их не радуют, недовольны денежными раздачами — мол, маловаты! Пользуются бесплатным угощениям и тут же за столами поносят тех, чью щедрость должны были бы восхвалять. Надо взбодрить римлян, приятель, заставить их улыбнуться.
— А кто не улыбнется? — не удержался Тертулл.
— Как это? — удивился император, потом насупился. — Не будет смеха, будем искать виновных, это будет верное решение.
* * *
Из письма Постумия Тертулла наместнику обеих Панноний Бебию Корнелию Лонгу.
«…был объявлен день моего торжественного бракосочетания. Поверишь ли, Бебий, с какой тяжестью на сердце я прощался с любимой Норбаной. Ей было приказано покинуть мой дом и поселиться отдельно. Последнюю ночь мы провели, не выпуская друг друга из объятий. Оба плакали. Рассуждали о том, что не прочь окончить свои жизни вот так, в тепле и близости. К утру эти сладостные мысли растаяли. Я готов был лишить себя жизни, готов был дерзко отказаться от навязываемой мне невесты. Кто она? Какого рода? Ничего не было известно. Молода ли, красива или невыносимая уродка? Поверишь, Бебий — ничего! От того, чтобы отказаться от насильно навязываемой невесты, меня удержала мысль, что Норбана останется одна в этом страшном, перевернутом мире, где каждый обязан вообразить себя Геркулесом и ежедневно совершать подвиги, где бог живет во дворце, жрет, пьет, справляет естественные надобности, где с непостижимым легкомыслием меняют названия месяцев, где полагают, что на подобное своеволие не найдется божественной управы. А мне чудится, что подобных шутников когда‑нибудь и кто‑нибудь все‑таки сумеет вытащить на суд, скорый и справедливый. Если же такой суд невозможен, тогда действительно становится и скучно и грустно.
Хотя, Бебий, если признаться честно, жить, по — видимому не стоит, ведь это письмо я дописываю уже после моей так называемой свадьбы. Когда, наконец, мне удалось вырваться из лап моей новой поганой, вызывающей отвращение супруги. Далее писать сил нет. Если доведется встретиться, расскажу все подробно. Если нет, умоляю, выполни мою последнюю просьбу — приюти Норбану. Она не станет тебе и Клавдии обузой. Когда все закончится, и ей позволят вернуться в столицу, у нее будет, где и на что жить. Деньги и купчая на собственный дом, расположенный неподалеку от твоей городской усадьбы, ты найдешь у своего прокуратора Юкунда (он внушает мне доверие), так что тебе не придется тратиться на ее содержание. Я прошу тебя не отталкивай Октавию, приюти ее хотя бы на время, не дай возможности задуматься о страшном. Пусть твоя Клавдия присмотрит за ней, пусть утешит Виргула, пусть расскажет, что жил на земле человек, который называл себя божьим сыном. И называл не для того, чтобы убивать, пускать стрелы, метать дротики, шутить, казнить и миловать, вскрывать внутренности, кормить человечиной диких зверей, убивать диких зверей, но для того, чтобы утешить, приласкать, объяснить, кто мы и куда бредем, кто наш истинный поводырь.
Согласись, тот человек был благороден. Может, он и в самом деле божий сын? По крайней мере, хочется в это верить.
Не знаю, к кому обратиться, поэтому пишу тебе.
Прощай.
Постумий».
Свадьба придворного историографа с неизвестной красоткой готовилась в тиши дворца. Только несколько человек были посвящены в дворцовую тайну. На бракосочетании присутствовали Клеандр, Песценний Нигер, Дидий Юлиан, Марция и несколько рабынь. На вопрос, будет ли император, Дидий, взявший на себя роль отца невесты, с важным видом и одновременно давясь от хохота, сказал, что будет непременно, но попозже.
Обряд совершили в сакрарии рода Антонинов, где стояли бюсты Траяна, Адриана, Антонина, Марка. Добирались до священного места долго, какими‑то путанными переходами. Тертулл с трудом припомнил, что он уже ходил этим путем. Этим путем цезарь вел его в сокровищницу, где был спрятан доставленный из Богемии янтарь.
Посредине сакрария, на мраморном постаменте, стенки которого были украшены сценами коронации и великих деяний римских государей, все также возвышался округлый кусок янтаря, в котором, вполовину свернувшись, застыла огромная ящерица.
Тертулла подвели к камню. Он невольно глянул на чудище — существо пристально смотрело на него крупными, затянутыми бельмами глазами. За этой внешней, чуть туповатой слепотой вдруг прорезалась безмерная, бездонная, вгоняющая в ужас зоркость. Тертуллу стало не по себе. Его наполнило ожидание смерти или чего‑то еще более страшного, чем смерть. Что, спросил себя стихотворец, может быть страшнее, чем разлука с Норбаной?
Поэт изящно поклонился неведомому божеству.
В следующее мгновение боковая дверь приоткрылась, и оттуда грациозно, продемонстрировав крупную ступню, скользнула фигура, с головы до ног укутанная в белое покрывало. Первое, что отметил Постумий — это рост невесты. Она была на полголовы выше жениха. К этому открытию Тертулл отнесся с презрительным хладнокровием. Если все дело в росте, это полбеды. Старик — жрец храма Геркулеса торопливо провел церемонию, бормотал себе под нос что‑то не совсем понятное. Видимо, пожилой фламин тоже чувствовал себя неуютно.
Наконец гостям было позволено обойти горевшую на постаменте масляную лампу, язычок которой, по — видимому, был приравнен к священному огню, при этом все громко восклицали «талласио! талассио!» После окончания церемонии процессия двинулась в обратный путь. Впереди шел факелоносец, за ним двое красивого вида юношей вели невесту, следом другие молодцы несли украшенные пестрыми лентами прялку и веретено. Последними шли жених и гости.
Даже на пиру Тертуллу так и удалось взглянуть на невесту. По правде говоря, праздничное угощение походило на торопливый перекусон в преддверии какого‑то важного, требующего многих физических усилий мероприятия, чем на размашистое, по обычаям, заведенным императором, обильное едой торжество. Вина и закусок было вдоволь, однако горячего не подавали. Тертулл помалкивал, с напряжением ждал, когда же появится новобрачная? Девица всего на несколько минут появилась в триклинии. Присела на ложе рядом с женихом, залпом, чуть приподняв вуаль, сглотнула кубок вина и закусила кусочком фазана. Когда же Тертулл попытался притянуть ее к себе, она кокетливо шлепнула его по руке украшенным жемчугами веером и упорхнула в коридор. В зале возникла ощутимая всеми неловкость. Все сразу заторопились. Гости желали Постумию «не подкачать», показать, на что способен настоящий римлянин, и тут же исчезали. Даже Дидий Юлиан вдруг посерьезнел, торопливо допил фалернское и, не попрощавшись, отталкивая слугу, бросился к выходу. Появившийся молоденький курчавый раб пригласил Тертулла следовать за ним. Скоро они вступили в темный коридор. Шли недолго, миновали два поворота и остановились. Здесь раб распахнул дверь и, поклонившись до земли, указал стихотворцу, что тот может войти.
