Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской
А все же не своей он смертью помер. Отравили его. Не зря чуяло ее сердце. Теперь, когда начались чудесные исцеления, стало ясно, что он мученическую смерть принял, что он — святой. Сейчас, читая при его гробе Евангелие, Феодосия отчетливо вспомнила, как однажды маленький Федя похвастался отцу, вернувшемуся из очередного похода: «А я тут послушный был, молитвы учил, в церкви не баловался, святой молодец был!» Вот и сбывались его детские словечки — святой он и впрямь. Не зря, будучи маленьким, так любил святую воду пить. Как-то раз сказал: «Мы святую воду пьем, пьем, а у нас в животе хра-а-амы вырастают!»
Погодите-ка, или это Саша так сказал?..
Нарожав и вырастив стольких детей, не мудрено, что Феодосия частенько путала, кто как себя проявлял, что говорил и какие совершал поступки. Вот кто, например, из них говаривал: «Пойдем в церковь — зажгнём свечки»? Она уж не помнила. То что свечки любили все зажигать, это точно. А вот кто просфорки любил и помногу их съедал? Федя? Саша? Андрюша?.. Всё-таки, кажется, Саша… Бывало, Федю накажут за шалости, а он его жалеет, тайком возьмет просфорку, обмакнет в мед и несет наказанному для утешения.
И вот теперь этот наказанный лежит в каменной раке, а утешитель — с римлянами воюет, с проклятыми немцами. Живой ли?..
Торопливо утерев набежавшие слезы, княгиня вновь принялась за чтение: «Бысть же в субботу второпервую ити Ему сквозе сеяния, и восторгаху ученицы Его класы и ядяху, стирающе руками. Нецыи же от фарисей реша им, что творите, егоже не достоит творити в субботы? И отвещав Иисус, рече к ним: ни ли сего чли есте, еже сотвори Давид, егда взалкася сам и иже с ним бяху, како вниде в дом Божий, и хлебы предложения взем, и яде, и даде и сущим с ним, ихже не достояше ясти, токмо единем иереем? И глаголаше им, яко господь есть Сын Человеческий и субботе».
Она продолжала читать, а мысли своевольно уносились к детям. Если сейчас им, мужественно противостоящим немцу, захочется скоромного, прости им, Господи, сие прегрешение. Для подкрепления сил позволь им вкусить непостной пищи! А я за них напощусь, совсем вкушать пищу перестану, на одной святой воде буду стоять. Помилуй их. Боже правый!.. Феденька, пошли братьям своим тот свой испарятель! Помнишь?..
Однажды Федя придумал смешную игру — нашел где-то в лесу причудливый корень и говорит: «Это у меня такой испарятель. Всех врагов может испарять. Всякое вредное, что есть для русского человека, испарит без остатка. Всё может испарить. Кроме Бога».
А однажды ему приснился сон про говорящую грамоту: «Матушка! Мне говорящая грамота приснилась!» — «И что же она тебе сказала, сыночек?» — «Ничего не сказала. Упала с неба — и молчит». — «Какая ж она тогда говорящая, коли молчит?» — «А на небе сильно говорила». — «Что же она на небе сказывала?» — «Не помню».
В другой раз она ему читала книгу перед сном, а ему сокрушительные слова в голову лезли… Да нет же! Это Саше! Она им обоим как-то читала перед сном книгу, а Саша ни с того ни с сего:
— Афителька!
Она продолжала читать. Он слушает, слушает, вдруг опять так громко:
— Афителька!
— Что еще за афителька такая? — удивилась Феодосия.
— Не знаю, мамочка, слово такое в голову мне лезет — «афителька».
— Потому что ты невнимательно слушаешь.
— Ну я же не виноват, что мне такие сокрушительные слова в голову лезут!
Федя сам не любил книги читать, любил слушать. А Саша наоборот — еще бывало ни одной буквы не знает, а возьмет книгу, откроет и якобы читает — то нахмурится, то удивленно вскинет брови, то улыбнется: «Ишь ты!» И так подолгу мог сидеть, изображая чтение. Потом надоест ему, подойдет и сердито спросит, указывая пальчиком в страницы книги: «Чо пысано? Мама, чо пысано?»
Помнишь, Феденька, как Саша тебя просфорками с медом утешал? Пошли же ты ему теперь утешение в битве! Ведь ты же — святой молодец. Помоги ему одолеть немцев! Помнишь, Феденька, как он однажды спросил у тебя: «Федь, а дети все хорошие?» «Все хорошие», — сказал ему ты. «А немецкие дети тоже хорошие?» — «Тоже хорошие». — «Вот бы они своих больших немцев побили!»
Или нет. Это он не Федю, а отца про немецких детей спрашивал.
— Господи, что же это я! — спохватилась Феодосия, видя, что давно уже читает Евангелие, думая совсем о другом, не о Христе Боге. Стала проникновенно продолжать чтение: «Блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческого ради. Возрадуйтеся в той день и взыграйте: се бо мзда ваша многа на небеси».
Ярослав всегда учил детей прощать врагов своих. Сначала сражаться с ними, а потом прощать их. Бывало на деревянных мечах бьются братья, один другого понарошку заколет и над поверженным непременно должен произнести: «Прости меня, брате, что пришлось мечом вразумлять тебя!» «Так и врагов своих, повергнув, прощайте», — учил Ярослав Всеволодович. Смелые они росли все — и Федя, и Саша, и Андрюша. Только Костя всегда был боязливый. Но и тот старался свою боязнь преодолевать. Посадят его на коня верхом, он весь дрожит, боится, плачет, бедный. А потом, когда снимут, походит-походит и говорит: «Давай опять бояться!», имея в виду, чтоб его снова на коня посадили.
До чего же они все маленькие смешные! Милые мои детушки! Окрутики вы мои!
Это тоже Сашино — «окрутики». Он так огурчики называл. Этот коней не боялся. С первого раза, как его верхом в седло усадили, сидел так, будто в седле и родился. Выдумщиком он всегда был не хуже Федьки. Однажды говорит:
— Конь отчего так быстро скачет?
— Потому что у него ноги сильные и прыткие, — сказала Феодосия.
— Вовсе не поэтому.
— А почему же, Сашенька?
— Потому что у него внутри — быстрая мякоть. Он ее нажмет, она и несет его вскачь.
А как он про первый снег сказал. В одну зиму не было снега, а потом как выпало разом много, все вокруг вмиг стало свежим и белым. Саша вышел из дома и восхитился:
— Ух ты, как намоло?жило!
А в другой раз на реке увидел рой пчел. Почему-то пчелы кружились над самой поверхностью воды густым клубком, волнами перетекая сверху вниз, снизу вверх. Саша посмотрел и говорит:
— Это у них такой мухно?й водопад.
Хорошие детки из нее один за другим выскакивали. Федя, потом через год — Саша, еще через год — Андрюша, еще через два года — Костя, еще через два года — Афоня, еще через два — Данила, еще через два — Миша. Потом Дуня уже через три года после Миши родилась. Ярослав — через два года после Дуни, Ульяша — через три после Ярослава, Маша — через три после Ульяши, уже в позапрошлое лето. А год назад и Василёк появился, тезка Сашиному первенцу. Вот сколько грибочков взошло из ее щедрой грибницы! И еще взойдет, она ведь совсем не старая, на пятом десятке лет живет. До пятидесяти можно рожать, коли здоровая.
«Несть бо древо добро, творя плода зла; ни же древо зло, творя плода добра. Всяко бо древо от плода своего познается. Не от терния бо чешут смоквы, ни от купины емлют гроздия. Благий человек от благаго сокровища сердца своего износит благое, и злый человек от злаго сокровища сердца своего износит злое…»
Большое оно — Евангелие от Луки. От Марка меньше. Далеко еще до конца, и это хорошо. Надо будет — Феодосия всю ночь глаз не сомкнет. В храме тихо, всюду царит черный мрак, сквозь который там и сям едва промаргиваются огоньки лампад, и лишь у гроба Феди ярко горит большая свеча, и ее на всё Евангелие от Луки хватит. Феодосия читала, стараясь как можно меньше предаваться воспоминаниям и как можно глубже вникать в смысл чтения. На сей раз ее надолго хватило — всю седьмую и восьмую главу внимательно прочитала, начала девятую: «Созвав же обанадесяте, даде им силу и власть на вся бесы, и недуги целити…»
И тут вдруг вспомнился одержимый бесами Никиша Сконяй, что жил у них когда-то в Переяславле. Говорили про него, что он наказан Богом за черную неблагодарность к своему благодетелю, тот его в свое время приютил, в дом свой жить впустил, и кров и корм предоставил, а Сконяй про него повсюду сплетничал и всякие отвратительные небылицы выдумывал. Однажды, находясь в Божьем храме и двигаясь к причастию, он взял да и сказал рядом идущему причастнику про своего благодетеля: «Вишь, далеко впереди идет! А меня никогда не допустит, чтобы я прежде него причастился. Гордится, что я у него в приживалах». Сказал, и вроде бы ничего, а приблизился к святой чаше — и как стало его бить и корёжить! Страшно вспоминать такое. И с тех пор всякий раз не мог он подойти к причастию, бесы его крутили. Саша тогда увидел его, ужаснулся и сказал:
— Вот он какой… зверепый!
Детское слово, а такое точное оказалось. Бедный Саша! Ему потом несколько ночей подряд «зверепый Сконяй» мерещился. Говорят, Никиша ушел в паломничество на Святую Землю ради исцеления от своей одержимости, да так и пропал. Лет пятнадцать о нем ни слуху ни духу. А Феодосия с тех пор всех одержимых «зверепыми» стала называть, по меткому определению Александра.
