Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской
— Предлагаю поединок с лучшим из ваших рыцарей. А если я убью его, пусть другой выйдет. И так до тех пор, пока кто-то не убьет меня. А после меня на тех же условиях будет биться мой брат.
— Это благородно, — отвечал им Александр. — Но я сей турнир отменяю. За вашу доблесть я вас, псы-братья, хочу отпустить на все четыре стороны. Ступайте к Андреасу фон Вельвену и передайте, что окончилось бесчинство немецкое на Русской земле. Если он хочет воевать со мною, пусть идет, и мы сразимся. А если не хочет, то я временно оставляю за вашим орденом Юрьев, который вы бессовестно переименовали в Дарбете, оставляю вам пока и крепость Медвежью Голову, кою вы именуете почему-то Оденпе. Но от берега Омовжи, или по-вашему Эмбаха, до Пимжи, Изборска и Пскова отныне вновь наши владения. Обещаю в это лето ни Медвежью Голову, ни Юрьев у вас не отвоевывать.
На том и отпустил их. Двоих только, а остальных немцев и чудь пленную, сковав, велел отправить в Новгород в подарок госпо?де. Хотел и псковских бояр-изменников туда же послать, пусть, мол, госпо?да сама с ними разбирается, но все воеводы и жители псковские уговорили его не делать этого, а тут же, во Пскове, самому и решить их жалкую участь. Он подумал и согласился. Их отдали толпе, и вскоре, растерзанные, они болтались на веревках вдоль кромских стен.
Легкое взятие Пскова сильно взбодрило всю Александрову рать. Ни один из знаменитых витязей не погиб во время изгона, да и всех-то погибших набиралось не более трех десятков простых воинов. Зато немцев, чуди и переметных псковитян побито было сотни две, никак не меньше. Архиепископ Спиридон в главном храме Мирожского монастыря пел Александру многолетие пред чудотворной иконой Богородицы и величал его, именуя благоверным князем Александром, победителем Невским, Копорским и Псковским. Шел Великий пост, и потому праздновать возвращение Пскова было неуместно. Проведя здесь несколько дней, Александр двинулся на Изборск и овладел древним градом Трувора еще легче, чем Псковом. Здесь он вновь встретился с псами-братьями, недавними псковскими фогтами. Они передали ему слова местера о том, что в сие лето немцы овладеют и Псковом, и Новгородом, и Полоцком, и даже самим Переяславлем. Воеводы в ярости требовали повесить братьев, но князь вновь отпустил Петра и Людвига подобру-поздорову.
Сюда, в Изборск, в самый канун Благовещения пришло к нему известие от Саночки. О том, что княгиня благополучно родила, но не второго сына, как ожидалось, а дочь, которую в первый день марта окрестили и назвали Евдокией. Князя сия новость развеселила:
— Вот и славно! Будет теперь мой бабёныш в полном женском окружении!
В тот же день он вышел из Изборска и перевел свою большую рать на берега Пимжи. Здесь вместе со Спиридоном он посетил троих монахов-отшельников, живущих в глубоких пещерах, или, как здесь говорили, печорах. С ними они и вспоминали Благовещение Богородицы. Шел мокрый и липкий снег, сугробы стали подтаивать, и Александр даже пригорюнился, что придется возвращаться в Изборск и там пережидать оттепель, там встречать немцев. Но на другой день стало холодать, а затем и вовсе вернулись морозы. Войско двинулось дальше, вышло к берегу Псковского озера, поднялось вверх до Колпина и остановилось в селе Вербном, в месте впадения в озеро реки Медовой. Здесь дозорные донесли, что войска немцев идут им навстречу и расстояния осталось никак не больше полутора поприщ. Морозы еще больше усилились. От Вербного Александр повел полки на Ряпин, и тридцатого марта произошло столкновение передовых полков его войска с передовыми полками ордена — Мостовский бой, в котором погиб Домаш и были смертельно ранены Кербет и Савва. Тело Домаша Твердиславича его отроки в тот же день повезли в Новгород, Кербет умер в селе Узмени и оттуда его повезли в Тверь, а Савву оставили умирающим в Узмени.
Первого апреля Александр двинулся на полночь к Омовже — туда, где восемь лет тому назад они с отцом разгромили и пустили под лед тысячное войско, возглавляемое ритарами, именующими себя Христовой милицией и братьями по мечу[119]. Потом сей орден Милиции-Христа был окончательно разбит жмудью и земгалой неподалеку от городка Сауле[120].
Ему казалось, что, если повторить битву в том же месте, гибель немцев будет неотвратимой. И все же чутье подсказывало, что дважды невозможно ступить на лед одной и той же реки, чтобы пустить под сей лед своих врагов. Где-то глубоко в душе он уже знал, что сражению уготовано место на льду Чудского озера.
Так и получалось. Хитрый Андрияш угадал замысел Александра и преградил ему дорогу к заветной Омовже. Повернувшись, Ярославич вышел к озеру и перевел войска на противоположный берег. Это было вчера, а сегодня огромная, почти двадцатитысячная рать готовилась к решающему сражению, раскинувшись на несколько верст от Кобыльего Городища при устье реки Желчи, вдоль островов Горушка, Городец и Озолица[121] до поворота на Узмень.
Александр повернул Аера и вновь обратился взором в сторону того берега, на котором стояли немцы. Желтое, почти весеннее солнце весело и озорно просачивалось сквозь морозную пелену воздуха. Князь глубоко вдохнул, выдохнул и сказал:
— Стало быть, так, брате Андрюша, Ядрейко Ярославич! Слушай меня внимательно.
— Слушаю, Саша, — тихо и покорно ответил Андрей.
— Тебе поручаю крыло ошую от чела. Там. — Он указал на пространства вдоль берега слева от них. — Ты со своими двумя тысячами, суздальский полк Ратислава, полки муромские и гороховецкие… Достаточно, около четырех тысяч вас наберется. Будете стоять у входа в Узмень и ударите тогда, когда я, стоя на Вороньем Камне, подниму золотого владимирского льва — знамя наше. До того мгновения стоять терпеливо и не встревать. Понял, браточек?
— Понятно, Саша.
— Теперь вы, Гаврило и Сбыслав.
— Слушаем! — взволнованно отозвался Олексич.
— Вам поручаю самое главное — чело. Вы с вашими полками встанете здесь, где мы стоим сейчас.
— Ясно.
— Себе возьмите нижегородские, городецкие и юрьевские полки Святополка Ласки, ярославцев и костромичей Ярослава Ртище, тысячу владимирцев Елисея Ветра да москвичей, коими Ванюша Тур распоряжается. Это еще не все. Сюда же поставите смоленские, тверские, торжковские полки. Яков!
— Аз есмь.
— Ты тоже здесь встанешь со своими полочанами и торопчанами. С воеводой Раздаем. А в самую середину поставите новгородцев, которых я вам сюда дам. На них и на вас будет задача сдержать натиск немецкой свиньи, когда она рылом своим вобьется. Медленно отступать, окружая клин немцев, а потом вдруг дать им прорваться, показать, будто дрогнули, а тут и мы с двух крыл ударим. Самое тяжелое дело вам поручаю. Тебе, Гаврило, тебе, Яков, тебе, Сбыся.
— Дозволь и мне здесь стоять, — попросил Ратша.
— Нет, — резко отказал князь. — Я и так сюда уже не меньше восьми тысяч войска наговорил. Остальные, мы, стало быть, будем стоять на Городце, на Озолице, на Сиговице. Стоять и ждать, пока знамя со львом в небо не взойдет. Тогда с двух сторон на немецкую свинью ударим. Таков весь мой замысел. У кого еще какие соображения есть?
Соратники молчали, вздыхая и обдумывая всё, что сказал Александр. Он по очереди вглядывался в их лица и видел, как они мысленно перебирают обозначенные им расположения полков, и вроде бы все сложилось в его замысле так, как надо. Ему и самому было удивительно то, как он вдруг всё распределил. Все, о чем он думал в последние дни неясно, вдруг выстроилось само собою и теперь казалось стройным и разумным.
— Мое разумение таково, что лучшего построения и не придумать, — первым признался Яков, и это было особенно приятно Александру, потому что ловчий обладал несравнимым охотничьим чутьем.
— Если и все другие такого же мнения, вернемся в Кобылье Городище и соберем общий совет воевод.
— А у меня есть вопрос один, можно его задать? — спросил Ратисвет таким голосом, что Александр тотчас догадался — сейчас что-нибудь смешное спросит. Красиво и ладно петь, в отличие от незабвенного Ратмира, сей юный отрок не умел, но зато обладал весьма острым умом и умел так пошутить, что в самый тяжелый и грустный час мог выдавить из людей если не смех, то хотя бы улыбку.
— Ну-ну? — разрешил Александр, предвкушая искру Ратисветова остроумия.
— Вот у немцев построение именуется свиньей, и ты, светлый княже, всё твердишь: «Нападем на немецкую свинью с двух сторон». А ведь сейчас Великий пост. Хорошо ли нам будет такою свининой разговляться?
— Ничего, Спиридон благословит, — ответил Александр, трогая коня своего. Все рассмеялись и поехали следом за князем.
Ехали молча, у Александра в животе заскреблось от голода. С утра, как поели в Кобыльем Городище ржаной солодухи с горячим хлебом, так с тех пор маковой росинки во рту не было. К обеду хозяева обещали наварить разнообразие каш, чтобы все могли насытиться вдоволь, ибо на завтра, на день битвы, назначался наистрожайший пост до самого одоления, аще таковое произойдет.
