Энн Райс - Плач к небесам
Кто-то еще взял его за руку и искренне сказал ему, что у него великолепный голос и что ему надо дебютировать здесь, в театре Сан-Карло, а не ехать в Рим. И почему все по-прежнему вынуждены ездить в Рим?
Но он тем временем думал об одном: «Она вдова». Это как будто окружало ее ореолом чувственности, делало более соблазнительной, более близкой, навсегда исключало ее из того недоступного хора девственниц, к которому, как он раньше считал, она принадлежала.
Теперь он перед всеми извинялся, напрасно пытаясь пробиться к стоявшим вдали Гвидо и маэстро Кавалла.
И тут он увидел, как из толпы к нему бросился Паоло, похожий в новом костюмчике на хорошенького маленького принца. Он быстро обнял Тонио.
— Что ты тут делаешь? — спросил Тонио, одновременно отвечая на поклон старого русского, графа Шержинского.
— Маэстро сказал, что я могу прийти послушать тебя. — Паоло прильнул к нему. Он явно был так возбужден происходящим, что почти не мог говорить.
— Что ты имеешь в виду? Ты знал, что я буду петь?
— Все знали, — отвечал Паоло, тяжело дыша. — Здесь и Пьеро, и Гаэтано, и...
— Ох уж этот Гвидо! — прошептал Тонио.
Но он с трудом сдержал смех.
На этот раз он быстро удалился, захватив с собой Паоло, как только заметил, что Гвидо, маэстро Кавалла и незнакомый ему господин исчезли.
К тому времени как он добрался до коридора, они уже зашли в какую-то гостиную. Все двери были закрыты. Ему пришлось постоять, чтобы успокоить дыхание и просто насладиться возбуждением, которое он испытывал.
Он был так счастлив, что ему оставалось лишь закрыть глаза и улыбнуться.
— Так все знали, — сказал он.
— Да, — ответил Паоло, — и ты никогда не пел лучше, никогда. Тонио, я в жизни этого не забуду.
Вдруг его личико сморщилось: казалось, он вот-вот заплачет.
Он прижался к Тонио. В свои двенадцать лет мальчик был тоненьким, как тростиночка, и невысоким, его голова оказалась у Тонио под мышкой. От него исходила такая боль, что Тонио встревожился.
— Что случилось, Паоло?
— Прости, Тонио. Но мы приехали в Неаполь вместе. А теперь ты уезжаешь. И я останусь один.
— Что ты говоришь? Уезжаю? Только потому, что...
Тут Тонио услышал голоса, доносившиеся из-за одной из закрытых дверей дальше по коридору. Он ласково обнял Паоло, потрепал его по плечу, успокаивая его. Маленький флорентиец все еще боролся со слезами.
Спор тем временем продолжался.
— Пять сотен дукатов, — говорил Гвидо.
— Позволь мне утрясти это, — попросил капельмейстер.
Тонио тихо толкнул дверь. В щелочку он увидел, что разговор идет с тем темноволосым синьором, Руджерио. Заметив Тонио, графиня поспешила к нему.
— Ступай наверх, прелестное дитя, — сказала она, выйдя в коридор и прикрыв за собой дверь.
— Но кто этот человек? — прошептал он.
— Я не хочу тебе этого говорить, пока все не устроится, — сказала она. — Пойдем.
15
В три часа ночи половина гостей все еще оставалась в доме.
— Милое дитя, — сказала графиня, закрыв дверь, — совершенно случайно синьор Руджерио оказался здесь. И мы все были уверены, что, стань это известно тебе, ты бы отказался спеть!
Несколько часов Тонио пришлось ждать одному в просторной комнате наверху, окно которой выходило на шумную улицу.
«Пять сотен дукатов! — думал он. — Это целое состояние. Наверняка это какие-то театральные переговоры. Но о чем?»
Его охватывали попеременно страх и чувство ужасного разочарования. И все же сам Каффарелли аплодировал ему! Нет, наверное, это была просто любезность по отношению к графине. Тонио совсем запутался. Что все это значило?
Подъезжали и отъезжали экипажи. Гости не торопились спускаться с крыльца, смеялись и обнимались. В неровном свете факелов на ступеньках церкви напротив были видны силуэты лаццарони, которым в эту прекрасную теплую ночь не было нужды искать пристанище, и они могли просто растянуться под луной.
Тонио отошел от окна и принялся вышагивать взад-вперед по комнате.
На каминной полке тикали часы. Оставалось часа три до рассвета. Он еще не раздевался; наверняка Гвидо придет к нему.
А что, если Гвидо в постели с графиней? Нет, этой ночью учитель не мог так поступить с ним. Да и графиня обещала, что придет, когда «все устроится».
«Это может оказаться сущей ерундой, — твердо сказал он себе уже в семнадцатый раз. — Этот Руджерио, наверное, директор какого-нибудь маленького театрика в Амальфи или еще где-нибудь. И они хотят свозить меня туда и устроить что-то вроде проверки... Но за пятьсот дукатов?» Он покачал головой.
* * *Но, как бы ни тревожило его происходящее, Тонио не мог не думать о светловолосой художнице. Он еще не оправился от потрясения, вызванного новостью о том, что она — вдова, и стоило ему хоть на миг отвлечься от своих мыслей, как перед его глазами снова вставала она сама в траурном платье из черной тафты и та комната, полная картин.
Никаких фиолетовых лент, фиолетовых бантов. И она теперь вдова. Это был единственный цвет, который ей шел, не считая цвета ее волос. И еще тех красок, которыми были написаны ее картины. Конечно, то были ее картины.
Как по-дурацки он вел себя — мычал что-то невразумительное да глазел на нее. А ведь много раз мечтал оказаться с ней наедине! И когда наконец это произошло, все испортил!
А может быть, вполне может быть, что из какого-нибудь уголка палаццо она слышала, как он пел.
Внезапно Тонио вспомнил ее картины. Невероятно, что это она их написала! И все же он видел художницу среди полотен. Холст перед ней был громадный, и если бы только он вспомнил, какие фигуры были изображены на нем, он мог бы сопоставить их с другими.
То, что она создала все это, было удивительно. И он понял теперь, что она была замужем за тем пожилым человеком, которого он всегда считал ее отцом, и вся жизнь этой женщины предстала перед ним в новом свете. Он живо вспомнил их первую встречу, ее слезы, ощущение глубокого страдания, с которым он столкнулся — пьяный, грубый и в то же время мучимый красотой и молодостью светловолосой незнакомки.
Она была замужем за тем стариком, а теперь она свободна.
И рисовала она не только простых дев и ангелочков. Она изображала великанов, леса, бушующее море.
Тонио стоял посреди затемненной спальни и слушал звон колоколов вдали, похожий на тихое, печальное эхо. Маленькие каминные часы с росписью спешили.
Он застегнул жилет, оправил камзол и двинулся к двери. Может, все забыли о нем. И Гвидо, конечно же, вместе с графиней. В доме было так тихо.
Но на дальней лестничной клетке горел яркий свет. Навострив уши, Тонио различил голоса. Развернулся и бросился к черной лестнице.
* * *Ночь по-прежнему была очень теплой. Вступив на траву, он увидел над головой россыпь звезд разной яркости. Некоторые из них виднелись так ясно, что были почти желтыми или даже розовыми, тогда как другие оставались лишь крохотными точечками белого света. В небе плыли облака. Задрав голову, он невольно пошатнулся: ему показалось, что движутся сами небеса или вообще вся земля.
Свет лился из окон гостиной. Прильнув к стеклу, Тонио увидел, что маэстро Кавалла все еще не ушел. Гвидо говорил с синьором Руджерио, а синьор Руджерио, похоже, что-то описывал, чертя пальцем на голой поверхности стола. Графиня смотрела на них.
Тонио повернул прочь. Несмотря на возбуждение, он понимал, что входить ему не следует.
Он быстро прошел по саду, почти пробежал между розовых кустов и замедлил шаг, приближаясь к отдельно стоявшему флигелю, который был погружен во тьму. На миг луна ярко осветила землю, и, пока облака снова не закрыли ее, Тонио успел разглядеть, что двери все еще открыты. Он медленно двинулся к дверям. Под ногами шуршала трава. Будет ли он не прав, если войдет, когда все столь опрометчиво распахнуто? Он сказал себе: «Я только постою у дверей».
Робко положив ладонь на косяк, он увидел перед собой картины. Тьма поглотила их краски, но лица изображенных были различимы. Медленно проступил облик архангела Михаила, а потом белые части того полотна, что еще не было закончено. Шаги Тонио громко отдались на шиферном полу, и, медленно сев на скамеечку, стоявшую перед этим холстом, он стал разглядывать группу белых фигур, переплетавшихся между собой на фоне, призванном изображать темную массу деревьев.
Он сходил с ума из-за невозможности увидеть художницу и тревожился из-за того, что вторгся сюда помимо ее воли. Ему не хотелось трогать ее кисти, горшочки с краской, так аккуратно закрытые, или ткань, которая в сложенном виде лежала сбоку. Но эти предметы завораживали его. Он вспомнил, как девушка сидела здесь, и снова услышал ее голос, его чудесный тембр, и некоторую неразборчивость слов и только теперь понял, что она говорила с легким акцентом.
Секунду поколебавшись, он взял со стоявшего рядом стола спички и зажег свечу.
Огонек вспыхнул. Когда пламя разгорелось, комнату залил ровный свет. На огромном холсте у стены проступили краски. Оказалось, что на картине изображены нимфы, танцующие в саду, — златоволосые, в полупрозрачных платьях, едва прикрывавших их гибкие тела, с гирляндами цветов в маленьких руках.
