Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Его смерть отозвалась в сердце Децебала похоронной песней — всяким хитростям, дружеским письмам и прочей словесной эквилибристике пришел конец. Теперь римляне, оскорбленные вероломством дакского царя, начнут на него облаву. Скорее всего летом, и к тому моменту он еще не успеет договориться с соседями о посылке подкреплений. Переговоры с парфянским царем еще далеки от завершения. Значит, один на один с Римом. В этом случае спасения нет — это было ясно, как день, и все благодаря хитрости и коварной изворотливости, которую проявил этот жирный кабан.

На мгновение царя потянуло в философию — благодаря таким, как этот жирнюга, римским псам удалось покорить мир. Эта была вполне ясная, взвешенная мысль, потому что нет в мире силы, способной противостоять трезвому и точному расчету и мужества идти до конца.

Что ж, он не менее разъевшегося римского кабана готов пожертвовать собой ради отчизны. Хотя бы в этом они не сумеют обойти его.

Справившись со страхом, с тем ужасом, который обрушил не унывающий даже после смерти толстяк, он обвел взглядом спальню — просторное, заставленное бюстами предков Лонгина, а также изображениями Цезаря, Октавиана Августа и Веспасиана помещение. Углядел в дальнем темном углу прикрывшуюся покрывалом женщину. С удивлением обнаружил, что это Зия.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он.

Женщина, перепуганная до смерти, не сразу справилась с голосом. Наконец, после нескольких попыток объяснила.

— Он, — Зия кивнула в сторону Лонгина, — вызвал меня. Спросил, как быстро действует яд? Страшны ли мучения? Он признался, что страшится мучений. Потом заявил, что щедро наградит меня, если я не оставлю его сегодняшней ночью. Я потеряла рассудок.

— Ну и?..

— Ну да, — кивнула женщина. — Утром он опорожнил кубок.

Пауза. Не дождавшись вопроса, она добавила.

— Я спала, — потом скороговоркой Зия спросила. — Меня лишат жизни?

— Надо бы! — зло вымолвил царь. — Как же ты!.. Почему не удержала его?

— Как я могла знать?.. Меня убьют?..

До вечера Децебал совещался с ближайшими друзьями. В результате расследования выяснилось, что о смерти Лонгина знают всего несколько человек, так что есть возможность потянуть время. Утром к царю доставили взятого в плен центуриона. Царь приказал провести его по двору таким образом, чтобы ему была видна открытая галерея, на которой он будто бы разговаривает с Лонгином. Консула переодели, подкрасили, поставили стоймя, подрезали сухожилия на руке.

Заметив легата, центурион вскинул руку в приветствии. Лонгин, не глядя в его сторону, в ответ махнул рукой.

Децебал объявил центуриону свою волю — отправляйся в Рим и объяви Траяну: если префект Ларций Корнелий Лонг не вернется в Сармизегетузу до середины июля, он, царь даков и гетов, будет считать римлян клятвопреступниками и наложит оковы на римского консула. На просьбу центуриона поговорить с императорским легатом ответил отказом.

— Я не доверяю вам. Вполне достаточно, если он проводит тебя.

При отъезде центуриону показали в окошке Лонгина. Легат вновь одобрительно махнул ему рукой.

Спустя несколько дней была отпущена Зия. Царь, угрожая ей гневом богини Матери, приказал женщине любыми путями добраться до Рима и сообщить Железной лапе и, следовательно, императору, что с Лонгином все в порядке. Он здоров и весел и по — прежнему по поводу и без повода хохочет. Легат якобы настаивает на скорейшем возвращении префекта.

— До Реки тебя довезут мои дружинники. В закрытой повозке. Выходить из нее ты имеешь право только в безлюдных местах. Понятно?

Зия машинально кивнула.

Это была соломинка, но Децебала не мог не ухватиться за нее. Ему требовался еще месяц, чтобы окончательно подготовиться к нападению на мост. Он должен был встретить императора на Данувии. Бить по мере того, как тот будет переправлять свои легионы через реку. На этот раз, имея в виду воспользоваться мостом, Траян не станет переправляться в двух местах. Теперь римлянам не нужны уловки. В первую кампанию именно это обстоятельство не позволило Децебалу встретить захватчиков возле реки.

* * *

Поздним солнечным утром Зию доставили к дальним римским постам, там дружинники царя заставили ее пробежать мощенной дорогой до ближайшей сторожевой башни. Сами наблюдали из зарослей — вот укутанная в покрывало женщина засеменила в сторону стражников, вот обратилась к бритому пожилому легионеру (тот сначала встретил ее копьем наизготовку). Глаза у легионера внезапно расширились, он резво затрусил в сторону сторожевой башни. Зию окружили римские воины, повели в сторону реки. Последнее, что увидали даки, это лошадку, которую подвели к лазутчице и помогли ей взгромоздиться на спину.

Сидя на лошади, озираясь по сторонам, Зия припомнила, — когда ее в первый раз доставили на другой берег, никто из подруг толком и не заметил, как очутился во вражеской стране. Их везли в закрытой повозке. Теперь панорама сооружения, напоминавшего исполинскую руку, накрепко скрепившую оба берега Данувия, открылась перед ней в первозданном величии.

Широкая, мощенная гладким камнем, проезжая часть моста лежала на арочных сводах, те в свою очередь опирались на громадные каменные опоры, вздымавшиеся из мутной воды. Данувий, в этом месте всегда бурный, многоводный, теперь усмиренный невиданным частоколом, покорно стремился по оставленным для его струй проходам. Казалось, некий великан походя воткнул в дно каменные столбы, набросал поверх плиты и двинулся дальше на север громить Сармизегетузу.

Они обуздали Реку! Это открытие в ряду многих других открытий, которые обрушились на Зию в течение последних месяцев, особенно потрясло ее. Когда сопровождавшие ее легионеры, заметив ужас в глазах дикарки, потехи ради подвели лошадку к самому краю парапета и заставили ее глянуть вниз, Зия едва не потеряла сознание. До воды было так же далеко, как до дна пропасти. Если люди способны за какой‑то год или два вознестись на такую высоту, да еще над Рекой, о которой никто среди ее соплеменников не смел слова грубого вымолвить, что же это были за люди?!

До самой крепости она помалкивала и на все расспросы сопровождавшего ее молоденького легионера, на его бесстыжие вопросы — ты не кусаешься? как насчет шур — шур? может, заляжем в кустиках? — она только жалко улыбалась. Высота моста лишила ее дара речи, будущее пугало, боязнь за будущего ребенка томила. Наконец солдату надоело трепать языком, и он замахнулся на нее древком копья — что молчишь, кукла дакская? Его осадил второй легионер постарше. Предупредил — хочешь отведать розог? Комозой устроит тебе такие сатурналии, что месяц будешь чесаться. Молоденький сразу замолчал, набычился.

Зию оставили в покое, теперь ничто не мешало ей усиленно соображать, как бы выбраться из этой истории живой и невредимой?

Она взмолилась, обратилась к Великой Матери — спаси и сохрани! Молитва не удовлетворила — в заученных словах было что‑то лживое, несытное. На сердце стало пустовато. Какой смысл просить помощи у той, кто оставил ее и подруг в трудную минуту! Способна ли небесная Мать возвести такой мост, по которому она только что проехала?

Теперь на этой стороне Данувия, во вражьем стане ее храмы представились Зии жалкими хижинами, ее милость лицемерной, а камни и дубы, которым поклонялись сородичи, всего лишь камнями и дубами, которые, если не поленится, может расколоть или срубить самый тщедушный римский солдат. Ей пригрезился Ларций, сердце забилось страстно, пылко. В нем было спасение! Поскорее добраться бы до медвежонка, втиснуться в его объятия? С этим римским псом она бы справилась. Тот за ней и в кустики и на край света. Но как отыскать префекта в этом чуждом ей мире каменных мостов, неодолимых крепостных стен, вырисовывавшихся на фоне ясного неба, в мире чужих бритых мужчин. Одно успокаивало — мужик, он и в Риме мужик. Что легионер, что дакский дружинник, все они одинаковы, так что если она не потеряет голову, то не пропадет.

В том самом месте, где зимой ее выволокли из повозки, и представили римлянину из знатных, голова закружилась от воспоминаний. Сердце отчаянно заколотилось отчаянно, сладостно. Римлянин был высок, в латах, нижняя челюсть выпирала настолько, что, казалось, еще мгновение и он рявкнет так, что уши заложит, а посмей она возразить — проглотит и не подавится. Вспомнилось, как торговец взял ее за волосы, намотал их на руку, повернул голову в одну сторону, в другую, как бы демонстрируя — ну как, хороша ягодка? Ларций — в ту пору поганый римский пес — потер подбородок.

Вот так размечталась и не заметила, как ее лошадка, тихая, покорная, вдруг встала на дыбы. Напугал ее стремительно промчавшийся мимо всадник. Зия рухнула на плиты, в крепости у нее случился выкидыш. Римляне из высокопоставленных, собравшиеся вокруг нее, ругались как пастухи на горных лугах. Один, длинный худющий, потрясал кулаками и хватался за меч. Другой, в золоченных доспехах, по — видимому, главный, несколько раз спросил, понимает ли она по — латински? Зия, страдая от ужаса, слабо кивнула в ответ.