Кристиан Камерон - Тиран
Никий рассмеялся, дотронувшись до амулета, чтобы уберечься от гибриса, и сказал:
— Ты пропустил добрый бой. — Он улыбнулся. — Не хуже любого боя с мидийцами. Геты даже не знают наших приемов — была потеха.
Филокл стоял чуть в стороне, хотя достаточно тепло поздоровался со всеми военачальниками. Киний сжал его руку.
— Я скучал по тебе, — сказал он.
Отчужденность Филокла словно растаяла.
— А я по тебе, — ответил он. Потом, бросив взгляд на военачальников-ольвийцев, добавил: — Есть новости, и по большей части дурные.
Киний глубоко вдохнул.
— Рассказывай.
— Следовало бы поговорить с глазу на глаз, — сказал Филокл. — В лагере об этом не знают.
— Гоплиты здесь? — спросил Киний.
— В двух или трех днях отсюда и идут быстро. Конница Пантикапея в лагере, савроматы тоже.
— Царь будет доволен, — сказал Киний. — Так что же плохо?
Из темноты подходили другие люди. Антигон обхватил Киния, они обнялись.
— Мы слышали, вам тяжело пришлось, — сказал Антигон. — Но вы победили.
Никий уже развлекал старых вояк своими военными рассказами. Появились мехи с вином — крепким местным, со вкусом коз и рецины. Киний рассказывал Левкону и Никомеду об основных событиях похода, и большинство людей из греческого лагеря собралось послушать.
— Значит, геты разбиты, — сказал Филокл.
— Царь считает, им не оправиться целое поколение, а может, и дольше, — ответил Левкон. Филокл подмигнул, взглядом показывая на Ситалка, который смеялся с людьми из своего отряда.
Киний взял его за локоть и отвел в сторону.
— Ты ведешь себя, как фурия на пиру, — сказал он.
Филокл посмотрел на толпу и понизил голос.
— У меня в палатке человек, — сказал он. — Пелагий, из Пантикапея. Он приплыл с севера на корабле, привез новости из Ольвии пятидневной давности.
Киний кивнул.
— По словам Пелагия, тридцать дней назад Демострат отыскал македонский флот, захватил их на берегу и сжег два корабля. Потом отправил вестников рассказать о том, что он свою задачу выполнил, а сам отправился к Босфору охотиться на македонских купцов.
Киний кивнул.
— Он предупреждал, что так поступит.
Пелагий прибыл в Ольвию на небольшом корабле с горсткой моряков. Хотел найти архонта и рассказать о событиях на море, но то, что он увидел, заставило его направить лодку вверх по течению реки.
— Что же он увидел? — спросил Киний.
— Македонский гарнизон в крепости, — сказал Филокл. — Это было пять дней назад. Он прибыл сегодня, и я расспросил его.
Киний покачал головой.
— Аид, Аид! Дело дрянь! — Его словно лягнул жеребец: стало трудно дышать. — Клянусь Аидом, Филокл! Он уверен?
— Настолько, что отправился по реке, не заходя в порт.
— Если Демострат сжег македонские триремы, как, во имя Аида, могло произойти такое?
Киний ударил кулаком о ладонь. Все его замыслы разлетались, как дым над алтарем на ветру.
— Могу только предполагать. Торговый корабль с трюмом, набитым воинами? Может, и архонт в этом участвует? — Филокл сердито покачал головой. — Не знаю.
Киний повесил голову.
— Яйца Ареса! Наши задницы под угрозой. Надо узнать, что произошло. — Он посмотрел на толпу у костра. Люди наблюдали за ним. — Это скрыть нельзя. Лучше немедленно сообщить воинам.
Филокл потянул себя за бороду.
— Ты понимаешь, что это может значить? Твои люди — все твои люди — могут уйти домой. Сумеешь ли ты удержать их, если архонт прикажет вернуться?
— А говорит ли архонт от лица города? — спросил Киний.
Филокл скрестил руки.
— Мемнон с гоплитами в двух днях отсюда.
Киний кивнул.
— Значит, у нас здесь может пройти собрание.
Филокл схватил его за руку.
— Ты ожидал этого!
Киний смотрел в темноту, думая о царе и придуманном им образе: лодка, несущаяся вниз по реке.
— Да, — сказал он, — я ожидал от архонта предательства. — Он сделал такой жест, будто бросил на землю кости. — Игра зашла далеко, друг мой. Слишком далеко, чтобы мы могли отойти и сберечь свои плащи.
Филокл горько рассмеялся.
— Кажется, архонт победил одним броском, — сказал он. — Город у него.
Никомед, когда ему рассказали час спустя, очевидно, почувствовал то же самое. Левкон тоже, он только воскликнул:
— Отец!
Эвмен молчал, стиснув зубы.
Новость сильно подействовала на всех ольвийцев. Некоторые плакали.
Киний стоял на передке повозки. Он нашел время сходить в лагерь Филокла и выслушать рассказ моряка. Это был человек благородный, гражданин Пантикапея, опытный торговец, который знал берег и политику. Его рассказ внушал доверие. Уйдя от этого человека, Киний приказал Никию собрать всех ольвийцев в лагере. А Филокла отправил к царю.
Никомед покачал головой. Он стоял чуть ниже Киния, и когда заговорил, его голос был слышен всем.
— Мы оставили… людей… чтобы предотвратить нечто подобное. Есть ли от них новости? — Голос его дрожал от сдерживаемых чувств. — Приказал нам архонт возвращаться или нет?
Киний громко обратился к толпе, окружившей повозку.
— Эта война объявлена собранием граждан Ольвии, — сказал он. — Архонт — со всеми его полномочиями — тоже назначен собранием граждан Ольвии. — Он помолчал и дождался тишины — высшего знака уважения в собрании греков. — Через два дня здесь будут гоплиты. Предлагаю провести собрание граждан города — здесь, в лагере. Возможно, мы решим одобрить действия архонта. А может быть, — он заговорил громко и жестко: риторический прием и голос, каким отдают приказы, — может быть, мы решим, что архонт предатель.
— Город в руках архонта, — сказал Левкон. Его голос звучал безжизненно.
На это у Киния не нашлось ответа. Он отпустил всех, велев ложиться. Расходились с разговорами.
Когда все разошлись, Филокл остался с ним.
— Ты удивительный человек, Киний. Думаю, в суде ты был бы опасным противником, если бы не стал конником. Ты утверждаешь, что голос Ольвии — войско, а не архонт?
— Да, — ответил Киний. — Я солгал бы, если бы сказал, что ждал именно этого, но клянусь Зевсом, я этого опасался и думал об этом. А теперь мне остается только спросить их. Они мужчины — пусть ведут себя как мужчины.
Филокл пожал плечами.
— У Спарты нет стен[83], — сказал он.
Утром люди были послушны и спокойны, на что Киний мог только надеяться. На совет к царю он пошел со своими военачальниками. И когда ему предоставили слово, встал и обратился к собравшимся.
— Царь Сатракс, благородные саки, люди Пантикапея! Я хочу говорить, прежде чем разойдутся слухи. Мы получили известие, что архонт Ольвии впустил в крепость македонцев — а может быть, крепость была захвачена неожиданно.
Поднялся гул; заговорили сначала конники из Пантикапея, потом саки. Повысив голос, Киний продолжил:
— Возможно, уже сейчас нам передадут приказ архонта, и часть этого войска должна будет вернуться домой.
Он невольно взглянул на Страянку. Ее темные брови сошлись в сплошную линию.
Царь махнул хлыстом.
— Как же поступят люди Ольвии? — спросил он.
Киний поклонился.
— Нам нужно несколько дней, чтобы принять решение.
Он заранее, наедине, все объяснил царю и Страянке тоже, старательно подбирая слова, но ни тот, ни другая не улыбнулись. Обстановка в совете была холодной и напряженной. Здесь было много незнакомых мужчин и несколько новых женщин — вожди западных кланов. Были и савроматы, высокие красивые мужчины и женщины с востока, с замкнутыми лицами. Эти и на совет явились в доспехах.
Осторожно заговорила Кам Бакка. Глаза у нее были широко раскрыты, зрачки огромные, как будто она получила сильный удар по голове или только что проснулась. Казалось, она с трудом сосредоточивается, и ее тело то и дело начинало изгибаться, как будто в нем жила огромная змея.
— Ты думаешь, — очень осторожно спросила она, в мертвой тишине, — саки позволят тебе уехать, если твой архонт намерен воевать с нами? — Ее голова неожиданно упала на грудь. Потом шаманка снова вскинула голову и в упор уставилась на царя. — Этого я не видела, — сказала она.
Киний заговорил, чтобы не дать своим военачальникам гневно ответить на угрозу Кам Бакки.
— Я прошу времени, чтобы по-своему справиться с этой бедой. Угрозы, обещания, осуждение — ничто из этого не поможет ольвийцам избыть чувство, что их предали, и глубокий страх за свой город. Я прошу совет и царя проявить терпение, дабы наш союз, едва начавший одерживать победы, не распался.
Царь резким жестом велел Кинию умолкнуть. Но заговорить не успел: со своего места встал савромат в очень дорогих доспехах. Он говорил быстро, на сакском языке, с сильным акцентом, и Киний смог понять только, что говорящий рассержен.
