Кристиан Камерон - Тиран
— Прости, — сказал Киний, не зная, что добавить.
Царь поморщился.
— Царям приходится много думать. Если ты станешь ее мужем, то приобретешь большую власть среди моего народа. Бакка тоже был мужчиной, его жена тоже руководила кланом. Опытный воин с греками-союзниками. Ты можешь стать моим соперником. — Он посмотрел на лошадь. — Или это говорит моя ревность?
— Ты откровенен, — сказал Киний. — Рассуждаешь как царь.
— Приходится. — Царь показал на коня. — Испытай его, — велел он.
Киний одной рукой ухватился за гриву жеребца и легко взлетел на его высокую спину. Он едва не промахнулся мимо седла: это чудовище было на целую ладонь шире его перса, и он был благодарен за то, что жеребец терпеливо ждал, пока он уцепится ногами.
Сатракс с трудом удержался от смеха, довольный тем, что греку нелегко справиться с конем. Киний цокнул языком, и рослый конь пошел.
— Какой ход! — радостно воскликнул Киний.
Топот копыт жеребца показался ему странно знакомым. Он попробовал управлять только ногами, оставив руки свободными, и легко поставил коня рядом с конем царя. Жеребцы принюхались друг к другу, как знакомые по конюшне — так, вероятно, и было. Масть у них одинаковая.
— Одна мать? — спросил Киний.
Сатракс улыбнулся.
— И мать и отец, — сказал он. — Братья.
Киний склонил голову.
— Это большая честь. — Киний потрепал коня по плечу, вспоминая свой разговор с Филоклом. — Клянусь тебе, что никакие мои действия не будут угрожать твоему положению царя. И я не женюсь на Страянке и даже не буду просить ее выйти за меня без твоего позволения. — Он хлопнул коня по спине. — Замечательный дар, — повторил он.
— Хорошо, — ответил царь. Очевидно, он испытывал облегчение и столь же очевидно продолжал тревожиться. И ревновать. — Хорошо. Давай поднимать войско.
Только к концу дня (Киний все больше влюблялся в свою новую лошадь) он понял, почему ее шаг показался ему таким знакомым.
Серебристый конь был жеребцом из его сна.
Они быстро пересекали равнину с запада на восток. Саки двигались по обыкновению быстро, но ольвийцы, и не используя предоставленных им запасных лошадей, не отставали от них. По оценке Киния, они делали по сто стадиев в день, поили лошадей из рек, которые пересекали равнину на примерно равном расстоянии, разбивали лагери там, где им нравилось — отдавая предпочтение местам со свежей зеленой травой, кормом для скота, и деревьями, источником дров.
Слаженность и упорядоченность действий были впечатляющие — для варваров. Но Киний больше не думал о саках как о варварах.
Киний никогда не видел, чтобы войско в пять тысяч человек двигалось так быстро. Если Зоприон гонит своих людей, как Александр, он может пройти за день шестьдесят стадиев, хотя дозоры, конечно, пройдут больше. Но Киний подозревал, что сами они идут не самым быстрым маршем, на какой способны саки.
Большинство лагерей располагались в тени высоких травянистых холмов — часто это были самые высокие за много часов езды точки. На четвертый вечер, с ноющими мышцами, но чистый, Киний сидел спиной к спине Никия и втирал сало в кожаную узду, а потом чинил недоуздок, слегка подгонял его. У нового коня большая голова.
Подошла Страянка вместе с Парстевальтом и Хиреной, своим трубачом. Теперь она меньше стеснялась, когда искала его.
— Пошли гулять, Киниакс, — сказала она.
Киний, держа в ладони монету, осторожно проделывал отверстия в старой коже. Недоуздок должен продержаться, пока они не прибудут в лагерь у Большой Излучины, не дольше.
— Сейчас, — сказал он.
Страянка села с ним рядом и показала на его работу Хирене. Та нахмурилась. Никий подрубал сакский плащ, превращая его в седельное одеяло.
Хирена быстро заговорила по-сакски. Губы ее изогнулись — презрительно или в улыбке, Киний не понял. Страянка рассмеялась — приятный звук — и грациозно села на одеяло Киния.
— Хирена говорит: от тебя все-таки есть своя польза, — сказала она. — Великий военный вождь шьет кожу!
Киний сделал еще один стежок, потом другой, третий и откусил нитку как можно ближе к коже. Потом разгладил недоуздок и осторожно положил его на груду сбруи. Парстевальт наклонился и принялся внимательно разглядывать стежки.
— Не так хорошо, как наши, — сказал он. — Но хорошо.
Его греческий язык, как и их сакский, совершенствовался с каждым днем.
Никий бросил одеяло на груду своего имущества и помахал Ателию, чтобы тот переводил. Парстевальту он сказал:
— А ты покажи мне, приятель.
И подмигнул Кинию.
Хирена как будто пыталась разорваться. Она хотела пойти за своей госпожой, но Страянка покачала головой. Повернувшись к Кинию, она сказала:
— Возьми меч.
Киний подумал, что такого необычного ухаживания не было со встречи Париса и Елены. Но взял с одеяла свой египетский меч — это сокровище лежало посередине.
Страянка взяла его за руку, и они ушли в красный вечер. Возле лагеря дерн был ровный, а трава ярко-зеленая и короткая, но девушка увела его в море травы, где поросшие высокими стеблями кочки затрудняли ходьбу. Они смеялись, когда нежелание разнять руки стоило им потери равновесия.
Оглянувшись через плечо, Киний увидел, что они гуляют на виду у всего лагеря, который растянулся на север и юг вдоль ручья; многие повернули головы, наблюдая за ними.
Догадавшись, о чем он думает, она сказала:
— Пусть смотрят. Этот холм — могила моего отца. Мы убили здесь двести лошадей, отправляя его в Ганам. Здесь я Бакка.
Страянка провела его примерно вдоль четверти ограничивающей лагерь канавы. Здесь они вошли в увитые дикой розой ворота и начали подниматься. Страянка монотонно запела.
Шар заходящего солнца повис на горизонте, заливая зеленую траву красным, оранжевым и золотым светом, так что холм казался сплавом травы, золота и крови. Пение Страянки зазвучало громче и выразительнее.
— Быстрей! — сказала она и потянула его за руку. Они пробежали последние несколько шагов до вершины, где в небольшом углублении стоял камень. Из него поднимался ржавый железный стержень. Когда подошли ближе, стержень оказался остатками меча с золотой рукоятью, все еще гордо возвышающейся над крошащимся лезвием.
Огромное солнце на четверть ушло за край мира.
— Обнажи меч! — приказала Страянка.
Киний извлек свой меч. Страянка протянула руку, почтительно взяла ржавый меч за рукоять и вытащила из камня. Потом взяла меч Киния и, когда последние лучи солнца подожгли рукоять этого меча, вонзила его в камень — глубже, чем первый, если это было возможно.
Когда солнце зашло, оставив небо подобным красильному чану, где ярко-красные и светло-розовые тона контрастировали с захватывающими все больше места пурпурными и темно-синими цветами ночи, Страянка перестала петь. Она склонилась лицом к камню.
Киний стоял рядом с ней, смущенный незнанием ее обрядов и их очевидным варварством, но она жрица, а греку не пристало насмехаться над богами других народов, поэтому он склонился рядом с ней во влажном углублении. От камня пахло мхом, от египетского меча — маслом, и дымом — от ее волос.
Они долго стояли склоненными, так что у Киния заломило колени, а спина окаменела. Наступила полная темнота, равнина внизу исчезла, остались только небо и камень, запахи впадины, потом крик совы; он летел над степью в поисках добычи, а блестящая крупа бесчисленных звезд давала ему довольно света, чтобы видеть.
Ленивыми кругами он поднимался над равниной все выше, и, увидев кольцо огней — десяток огненных колец, сотню, — снова устремился вниз; спускаясь виток за витком, он смотрел на лагерь…
Так же внезапно, как склонилась, Страянка выпрямилась, взяла из сумки на поясе горсть семян и разбросала у камня.
Киний тоже встал — с большим трудом. У него затекла нога. Но сознание было ясным, часть его еще оставалась высоко в небе.
— Ты Бакка, — сказала Страянка. — Тебе снятся вещие сны?
Киний потер лицо, чтобы мысли прояснились. Во рту было липко, словно он жевал смолу.
— Я вижу сны, — ответил он по-гречески.
Она провела рукой по его лицу.
— Мне приходится сидеть… — она помолчала в поисках слов, — в дымном шатре, даже здесь, под Гурьямой отца. — Она ласково погладила Киния по лицу. — А ты свободно видишь сны.
Он все еще был под влиянием сна. Она взяла его за руку и свела с холма.
На полпути вниз он начал приходить в себя.
— Мой меч!
Она улыбнулась, воспользовалась тем, что стояла на холме выше, наклонилась к нему, глаза к глазам, и поцеловала.
Поцелуй вышел долгий; Киний обнаружил, что его рука совершенно естественно легла на ее правую грудь. Страянка укусила его за язык и со смехом сделала шаг назад.
— Меч у тебя здесь, — сказала она, хлопнув его по промежности. Потом смягчилась. — На рассвете приходи за своим мечом. Дела Бакки, да?
