Кристиан Камерон - Тиран
Царь внимательно выслушал его и обратился к совету:
— Принц Лот говорит от лица савроматов. Он говорит, они пришли издалека — далеко ушли от своих шатров в великом море травы и еще дальше от царицы массагетов[84], которая также ждет их копья. Они пришли и обнаружили, что горстка чужаков-союзников готова сбежать к македонцам. Он спрашивает себя: сильный ли я царь?
Царь поднялся. Поход против гетов закалил его. Это не был подростковый гнев — только холодная сосредоточенность. Он заговорил на сакском (Киний достаточно хорошо понимал его), а потом повторил по-гречески:
— Я сильный царь. Я разбил гетов, которые десять поколений нападали на мой народ. Я одержал победу с помощью людей Ольвии, и такое братство нелегко забыть. — Он посмотрел на Киния, и Киний многое прочел в его взгляде. Мальчик ставит свои обязанности царя выше желания обладать Страянкой — снова.
Царь продолжал:
— Я даю людям Ольвии пять дней, чтобы принять решение. Затем мы снова соберем совет. Тем временем приказываю начать набеги на войско македонцев. Зоприон в двухстах стадиях от нас. Ему потребуется не меньше недели, чтобы добраться до берегов этой великой реки. К тому времени все вопросы, связанные с Ольвией и ее архонтом, будут решены.
Царь сел. Сейчас он не казался слишком юным — настоящий царь. Страянка улыбнулась ему, и Киний почувствовал в горле горечь. Он подумал: а что действительно нужно Страянке в мужчине? Власть?
Эта мысль, черная от ревности, была низкой.
Но стрела попала в цель и причинила боль.
Вернулось войско Матракса вместе с остальными ольвийцами и прочими ветеранами похода против гетов. С победными воплями ворвались в лагерь Жестокие Руки, клан Страянки. Киний увидел их издалека; он увидел, как Страянка встретилась с Парстевальтом, как царь приветствовал Матракса, видел, как саки праздновали победу — не слишком бурно. Однако впервые за все лето он был в стороне, вдали от всех, и его приходу не радовались. Отметив победу, Жестокие Руки сразу уехали. Киний смотрел, как на третий день после возвращения Страянка уводит свой клан из лагеря.
Она подъехала к нему. Он несколько дней не притрагивался к ней, не говорил с ней, кроме встречи на совете.
Она кнутом показала на кучки ольвийцев у костра.
— Поправь это — оно между нами.
Киний попытался взять ее за руку. Она нахмурилась, покачала головой, повернула лошадь и галопом поскакала в голову своей колонны, а Киний почувствовал горечь отвержения — и гнев.
Позади зашушукались: ветераны похода просвещали новичков насчет его отношений со Страянкой. Киний свирепо обернулся, и многим не поздоровилось.
Все это катастрофически сказывалось на моральном духе. К тому времени как на восточном берегу реки показались копья гоплитов Мемнона, те, что оставались в лагере — и саки, и греки, — ждали новостей, как человек ждет удара молнии.
Мемнон шел во главе фаланги пантикапейцев; фаланга ольвийцев двигалась в нескольких стадиях за ним. Едва распознав блеск копий, Киний поехал навстречу. Из первого же обмена фразами стало ясно, что новости Мемнона о городе устарели: он оставил Ольвию настроенной на войну.
Киний отвел Мемнона по возможности в сторону, сунул ему в руки чашу с вином и усадил на стул.
— У нас есть основания считать, что через день-два после вашего ухода архонт сдал город македонцам, — сказал он.
Мемнон набрал в рот вина, выплюнул в костер, снова отпил.
— Ублюдок. Сукин сын. Мужеложец безбожный. — Он еще выпил. — Мы в дерьме. Они все ринутся домой.
Киний покачал головой.
— Пусть услышат новость сегодня вечером. Завтра все граждане Ольвии будут участвовать в собрании.
— Арес, начнется птичий базар, Киний. Многое дезертируют. Не хочется говорить — я люблю этих сукиных сынов, — но я их знаю. — Мемнон покачал головой. — Ублюдок. Растлитель мальчиков. Дождался, чтобы мы выступили, а потом сдал крепость Зоприону.
Киний поднял брови.
— А ты ждал чего-то другого? Я нет. Теперь посмотрим, чего мы достигли.
Мемнон покачал головой.
— Слушай, друг. Мы старые волки. Наемники. Люди без хозяина. Отверженные. Мы знаем, что лишиться родного города горько, но в конечном счете это ничего не значит. Город есть город, да? Но они не знают. Им покажется, что их боги умерли. И они поползут назад к архонту и поклянутся во всем, чего он потребует, только бы вернуться в город.
Киний посмотрел на марширующую колонну.
— Они хорошо выглядят.
— Они вообще хороши, сучьи дети. — Мемнон говорил с гордостью. — Они готовились всю зиму и сюда шли как… как спартиаты. Похудели. И это им понравилось. Большинство — люди средних лет и переживают последнее лето молодости. Они будут сражаться как герои, — мрачно сказал он, — если решат сражаться.
Киний хлопнул смуглого командира по плечу.
— Разве не так должно быть? — спросил он. — Мужчины идут в бой, только когда проголосуют за это.
— Ты слишком много времени провел с этим отродьем Спарты, — проворчал Мемнон. — Если мне платят за то, что я сражаюсь, я сражаюсь. И не задаю лишних вопросов.
Киний посмотрел ему в глаза.
— Так мы оба оказались на службе у архонта, — сказал он. — Думаю, отныне я буду задавать больше вопросов.
Вечером в лагерь пришел Леон, раб Никомеда. Он бежал от города день и ночь. И принес новости.
Киний, вырванный из сна, полного дыма и чудовищ, пытался на пути к шатру Мемнона прийти в себя. Леон выглядел без преувеличения как глиняная статуя: он был покрыт светлым речным илом. Вдобавок от него несло.
Никомед дал Кинию и Филоклу чаши с вином.
— Плохи дела, — сказал он. — Рассказывай, Леон.
Леон отпил вина из своей чаши.
— Два дня назад кельты по приказу Клеомена убили Клита, — сказал он. Потер лицо руками, как человек, старающийся не уснуть. Посыпались чешуйки грязи, как будто раб и впрямь распадался на куски. — Он захватил командование гиппеями.
Киний ударил правым кулаком в ладонь левой руки.
— Зевс! Из всех подлостей… — Он допил вино. — А что архонт?
В его сознании сменялись мысли и картины. Предательство архонта, несмотря на то, что он давно был к нему готов, оказалось сильным потрясением.
Леон покачал головой. Никомед налил ему еще вина — неразбавленного.
— Все хуже, чем ты думаешь, — сказал он. — Никто не видел архонта. Клеомен захватил власть и сдал крепость македонцам из Фракии.
— В крепости распоряжается Амарайан, — подтвердил Леон. — Десять дней — с тех пор как пришел гарнизон — никто не видел архонта. Македонцы сошли с большого купеческого корабля, и к тому времени как Клит узнал об этом и собрал гиппеев, они уже засели в крепости.
— Сколько их? — спросил Киний.
— Человек двести? — вопросительным тоном ответил Леон. — Трудно сказать: они не выходят в город. Охраняют только ворота и крепость — на стенах дозоров нет. — Он понурил голову. — Клит со своими гиппеями и немногими гражданами собирался изгнать их, но тут Клеомен показал зубы: приказал убить Клита. — Он посмотрел на Никомеда. — Ты изгнан. Киний и Мемнон лишены гражданства. Городское войско отозвано. Все наше добро отобрано в казну.
— А ты как освободился? — спросил Киний.
Положение хуже, чем он думал, и он не был настроен доверчиво.
Леон посмотрел ему в глаза.
— Я раб, — сказал он. — Я вышел за ворота с рыночной толпой, взял лошадь в хозяйстве Гамелия и проехал прямо сюда. — Он тяжело пожал плечами. — Увидел македонцев, спустился к реке и шел вдоль нее.
Никомед положил руку ему на шею.
— Отныне ты свободный человек, — сказал он.
Леон удивленно посмотрел на него.
— А ты можешь себе позволить отпустить меня? — спросил он. — Я ведь дорого стою. — И тут же рассмеялся, несмотря ка усталость. — Клянусь всеми богами — ты говоришь серьезно, господин?
Никомед набросил на плечи плащ и погладил бороду.
— А почему нет? Я был самым богатым человеком в Ольвии. Иди поспи. — Он посмотрел на Киния. — Я решил, что ты должен узнать первым.
Киний протянул чашу за новой порцией неразбавленного вина. Филокл покачал головой.
— Я думал, это будет архонт, — неопределенно сказал он. — Или… или ты, Никомед.
Никомед тоскливо пожал плечами.
— Да, это мог быть я, но только после того, как мы разделались бы с Зоприоном.
Филокл кивнул.
— У нас большие неприятности. Клеомен… он прекрасно знает, как нам навредить.
Киний кивнул.
— Да, — сказал он. И потер подбородок.
Наутро алый рассвет сулил ненастье. Киний собрал всех людей из Ольвии в большой полукруг — сознательно воспроизводя место городских собраний. Киний и Никомед постарались, чтобы собрание проходило как можно более привычным порядком.
