Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы
С великим трудом добрались до Риги. Царь был представлен в посольстве как урядник Петр Михайлов, но это было прозрачное инкогнито: молодой царь головою возвышался над всеми.
Петр писал Виниусу: «Севодни поехали отсель в Митау (тогдашняя столица герцогства Курляндского, нынешняя Елгава). Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были токмо зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях (плащах), и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое… Мы ехали чрез город и замок, где солдаты стояли на 5 местах, которых было меньше 1000 человек… Город укреплен гораздо, токмо не доделан. Зело здесь нас боятся; и в город, и в другие места не пущают, и даже с караулом, и малоприятны».
Местоположение и цитадель глянулись, а люди оказались пренеприятны. Зато в Митаве посольство ожидал торжественный прием. Герцог и его свита чествовали всех, а урядника Петра Михайлова особо, несмотря на то, что великие послы обращались с ним запросто.
— Тут я вас оставлю, — объявил Петр. — Зело мне любопытно повидать море Балтийское в Либау (нынешняя Лиепая). А оттоль поплыть в Кенигсберг. Тамо я вас ожидать буду.
Кенигсберг (нынешний Калининград) был столицею великого курфюршества Бранденбурга. Курфюрст Фридрих III с подобострастием встретил молодого царя — слух о нем катился далеко впереди него. Урядника Петра Михайлова принимали по-царски. Пиршество следовало за пиршеством. Петр с жадным любопытством осматривал достопамятности города — ничего подобного у себя в России он не видел. «Вот ведь каково богато живут, — думал он. — Нам сего не достичь».
Видя доброе расположение русского царя, курфюрст заключил, что с ним легко сговориться об оборонительном союзе. Но не тут-то было: Петр уклонился, рассудив, что это может связать ему руки. Он заглядывал в будущее и понимал, что оно неисповедимо, что какой-то берег Балтики ждет его, и рано или поздно, но он придет в эти места не как гость, а как хозяин.
Однако на здешний артиллерийский парк он глядел глазами бомбардира Петра Алексеева, заряжавшего пушки и поджигавшего трут под Азовом. Артиллерия кенигсбергская, пушки здешние были много превосходней… А снаряд много лучше. Выучиться бы, дабы сию науку на будущие времена применить. И он сказал о своем желании Фридриху.
— О, зачем дело стало, — молвил Курфюрст. — Наш главный артиллерист полковник фон Штернберг охотно просветит вас, и весь наш арсенал будет к вашим услугам.
Полковник фон Штернберг подивился любознательности русского царя. А более всего — его ухватистости, способности с первого раза вникнуть в суть дела. Ему еще ни разу не приходилось видеть столь способного ученика. И свой восторг он выразил в аттестации, которую выдал господину Петру Михайлову в том, что он в непродолжительное время, к общему изумлению, такие оказал успехи и такие приобрел сведения, что везде за исправного, осторожного, благо искусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признакаем и почитаем быть может.
Все были довольны друг другом. Полковник, подписывая аттестацию, разумеется, знал, с кем имеет дело, но Петр вел себя как признательный ученик, ничуть не чинясь.
Отъелись, выспались, поглазели на весь уклад бранденбургской жизни. Петр отметил про себя: чисто живут, исправно. Чище, чем наши иноземцы на Кукуе. Те от нас грязи и смраду выучились и переняли кой что.
Нам бы так жить. Да больно прилипло худое к телу мужика. Может, оттого, что раб он, а рабу место в стойле, а не в доме. А тут рабства нет. Нам сего не достичь, у нас иной уклад жизни и его не перевернешь и за полвека, а может, и не за один век. Какому чудодею это под силу.
Петр хотел добра. Но так случилось, что на пути его то и дело вставало зло. И не просто — великое зло. А с ним он распрощался беспощадно.
И еще — царь был безудержно любознателен. Ему хотелось проникнуть в суть вещей. И все творить своими руками.
Рвать зубы, к примеру. Или оперировать, как хирург. Он брал уроки анатомии у голландца Рюйша. Или учился пиротехнике и любил устраивать огненные потехи.
Его постоянной страстью и увлечением стало токарное ремесло. Настанет время, когда за ним в походы станут возить токарный станок. Петр достиг в этом деле совершенства — свидетельствует один из собратьев-токарей Нартов. Изделия юного правителя остались в музеях; например, костяное паникадило ажурной работы.
Нетерпение гнало вперед и вперед. Он осел в небольшом голландском городишке Саардаме. Урядник Петр Михайлов стал учеником тамошних корабелов. Быть в учениках по Петру — достигать совершенства в том деле, которому учишься.
А учился бы он всю жизнь. И вся его жизнь стала учением. В Саардаме царя, как известно, кликали «Питер Баас» — большой Петр.
Он и в самом деле возвышался над всеми как каланча. Топор, как мы знаем, самый простенький инструмент. Первые топоры на земле делались из острых осколков кремня. Топор был первым инструментом человека. Да еще молоток. Тоже казенный.
Казалось, что топор годится только для грубой работы. Но Петр засматривался на искусных голландских плотников. Топор в их руках становился резцом скульптора. Деревянные изображения святых, главным образом Николая Чудотворца, покровителя всех плавающих и путешествующих, украшали нос и корму судна.
С рассветом он спешил на верфь. Здесь на стапелях высились остовы судов. Петр сливался с массой мастеровых — в такой же рабочей одежде. Единственное, что отличало его, был рост: два метра пять сантиметров. А еще неимоверная сила, которая нарастала с каждым днем. И вот что удивительно: был узкоплеч и носил рубахи сорок шестого размера, но, разумеется, какого-нибудь шестого или седьмого роста.
Чиниться было нельзя: о его царском происхождении друзья-плотники не ведали. Он был с ними на равной ноге. В Саардам заглядывали любопытные: подивиться. Не на царя — на диковинного русского великана, плотника русского. Слова «урядник» тут никто не знал.
— Мин херц Питер, — звал плотник Якоб, работавший с ним в паре. — Пора пошабашить. Пойдем заправимся.
Собутыльник он был изрядный. На своем ломаном голландском предпочитал много не говорить — больше слушал и совершенствовался в языке. Только знай себе просил наполнить кружку.
Дела важные, государственные, были оставлены еще в Пруссии, где великое посольство пробыло долее, чем предполагалось. Решался важнейший вопрос: кому быть на польском троне.
По смерти воинственного короля Яна Собеского на польский престол явилось несколько претендентов. Меж них был сын покойного короля, Марк граф Баденский Людовик, герцог Лотарингский Леопольд, и другие владетели графств и княжеств. Но более всего шансов было у курфюрста Саксонии Августа II и у французского принца Конти.
Француз на польском троне был опасен для России: Франция традиционно обнималась с турецким султаном, извлекая из этого разные выгоды для себя. «Вечный мир» с Польшей, заключенный еще князем Василием Голицыным, был под угрозой. Петр велел так и объявить ясновельможному панству: изберете француза, быть нам в недружбе. И приказал князю Ромодановскому на всякий случай продвинуть русскую рать к польской границе.
Подействовало. Избрали Августа. Петр послал ему поздравительную грамотку. В ответ Август, как докладывал русский резидент Никитин, поклонился Петру чуть ли не до земли и клятвенно обещал выступить с ним в союзе против вековечного врага Христова имени турецкого султана. По своему простодушию Петр поверил. Позднее они сошлись. И остались довольны друг другом.
Август был бражник и бабник: обсеменил всю свою Саксонию, и как утверждают хронисты, оставил после себя несколько сот детей. У него было прозвище — Сильный. Он и в самом деле обладал недюжинной силой, и они с Петром не раз тягались, кто кого. Свивали в трубку серебряные тарелки, разрывали подковы, сгибали монеты; словом, казали себя, друг другу не уступая. Еще играли в любовные игры с прекрасным полом, на этом поприще тоже старались перещеголять друг друга.
Но Август Сильный был союзник бессильный. Он не пришел на помощь Петру, когда тот в ней нуждался, и трусливо бежал от Карла XII, а потом изъявил ему полную покорность.
…Инкогнито Петра открылось по совершенной случайности. Один из голландцев, пребывавших в России, написал в Саардам отцу о том, что к ним катит русское посольство во главе с самим царем, который высок ростом, на щеке бородавка и голова дергается. Это было следствие перенесенного потрясения в детстве, и ни один врач не мог сего унять.
И саардамцы тотчас признали в плотнике Питере русского царя и немало тому дивились. Петр принужден был покинуть комнатенку, которую снимал, и после восьмидневного пребывания в Саардаме спешно выехать в Амстердам, забрав плотницкие инструменты.
